На этот раз я пожертвовал вечер подготовке к экзамену.

Их предстояло восемь штук, на период с конца мая по конец июня. Раз в три дня тебя заставляют играть в русскую рулетку. Сравнение может показаться излишне экстремальным, но для студента, который больше думает о противоборстве с великим злом, таящимся уничтожить окружающих его друзей, учеба — довольно тяжёлое испытание, когда о ней приходится вспомнить. Каждый экзамен может закончиться пересдачей, а теоретически каждая из пересдач ещё одной и более. Процесс сдачи экзамена длится от часа до семи часов. И адреналина за это время выделяется порядочно, потому что речь каждый раз идёт о самом ценном: о времени и нервах — вечный баланс между успехом и фиаско, как будто ты Сизиф. Возможно, такова природа человека, потому что иного объяснения тому, что простой процесс ответа на вопросы разной степени сложности получается таким нервным. Психологи утверждают, что дело в пересечении предощущения события и послеощущения — если первое препятствие не преодолено, то второе тоже может привести к неудаче. Для психики — это изматывающее испытание.

Зная один вопрос из 20, можно получить отлично, а не зная одного из 20 можно получить двойку.

Неизвестность результата.

Как в жизни, далеко не всё логично и зависимо, а итогов каждый обречён ждать в каждую следующую секунду в течение многих лет.

В любом случае на время экзаменов я взял таймаут. Какой смысл в рутине, когда тебя уничтожают, когда смерть наступает на пятки, когда внутри обычного порядка вещей таится монстроидальное мирозданное зло?

Отдых очень важен.

Ничего не решится прямо сейчас.

Ничего не решится и завтра.

Однако всё решается и сегодня, и завтра.

Парадокс.

Как бы то ни было, но дистанция, которую я бегу, из рода длительных, требующих не просто движения, но и экономичности, и умения расслабиться. На главный вопрос я себе ответил: Олега надо держать при себе на тот случай, если станет совсем туго, и пытаться склонить в свою сторону одного из оставшихся троих.

Раз в неделю звонил Олег и спрашивал:

— Как твои дела?

— В порядке, — неизменно отвечал я.

— Не верю, — отвечал он и приезжал, и привозил интересный фильм, выпивку, новые истории.

Олегу была доступна та часть бытия, которая для меня была закрыта.

— Ты слишком много думаешь, — часто говаривал он мне.

— А тебе не кажется, что от моего умения думать зависит наша жизнь? — отвечал я.

— Наша жизнь вообще ни от кого не зависит. Она есть — и всё. А остальное — это то, что можешь для себя сделать сам. Пробуй! Всё, что хочешь: в конце концов мир вокруг существует для зрителей! — горя глазами, продолжал Олег.

— А мы зрители? — спрашивал я его.

— Да, мы купили билет и теперь здесь, — он небрежно плескал себе пива в стакан до краёв, и пена подымалась и лилась на стол, он этого не замечал, подмигивал с улыбкой и продолжал. — Ты думаешь, умно будет, если ты купишь билет в кино, а, попав в зал, завяжешь себе глаза и заткнёшь уши?

Виктор поступает всегда иначе, он берёт бутылку пива и маленькой струйкой льёт его по стеночке стакана так, чтобы пены не было совсем. Он не проливает ни капли. Я налил себе по методу Виктора.

— А если мы не зрители, а участники? Если от нас зависит судьба мира? Вселенной? — парировал я.

Олег пожимал плечами:

— Представь, в кино зрители схватятся за оружие, откроют стрельбу по экрану, полезут на стену помогать нарисованным героям, а другие пустятся отгонять первых… Во что превратится твой фильм? В бедлам. В бардак. Кстати, когда в кинотеатре впервые показали мчащийся на зрителей "паравоз", зрители повскакивали с мест и убежали. Ничего, привыкли.

— Лучше повскакивать и врассыпную, — размышляю я вслух, — чем потом окажется, что ты гулял по трамвайным рельсам.

— А ты гулял? — возразил Олег, — не гулял.

— Хотел бы я чувствовать, как ты, — с завистью вздыхал я. — Я же ощущаю себя киномехаником или даже оператором, ответственность которого неимоверна, и права на ошибку нет.

— Тебя раздавит паровоз ответственности, — засмеялся Олег.

— Если бы паровоз, — мрачно отвечаю я.

— Киномехаником, положим, пока слабо. Пусть ты — актёр. Какая у тогда у тебя роль? Главная или второстепенная? Кем написана партитура? Кто киномеханик? Кто оператор? И кто вообще снял этот фильм?

Я надолго задумался: действительно, а какая у меня роль? Хочется думать, что главная: нечто от меня зависит и сильно зависит, значит, я — главный герой, однако все мои попытки безрезультатны, значит, я не главный герой?

— И ещё, — хмелея, добавил Олег, — что думает по этому поводу паровоз? Мчится себе? Видит кино про кинозал, полный зрителей, и не может остановиться? Или просто занят делом?

* * *

Появления Олега несли оптимизм, и я был спокоен, пока чувствовал, что так будет всегда, что он всегда будет приносить уверенность и безмятежность своими прямыми суждениями, не лишёнными простой и понятной парадоксальности. Всего-то я должен держать его поблизости.

Но выбор, который приходилось делать, даже не делая, становился всё более чёрным местом моей души. Почему из всех нас я должен выбрать одного, чтобы для неясных грядущих целей сохранить этому одному жизнь? Почему я должен выбирать? Потому что если они пойдут на все четыре стороны, то я смогу последовать только за одним, но они сами отказываются быть рядом!

Почему Олег?

Почему не Виктор или Маша, или Александра? Чем они хуже? А они во многом лучше Олега.

Я думаю, даже Олег откажется подчиняться, когда этого потребуют обстоятельства.

Подобные мысли не давали покоя, и я метался между всеми ними, как тигр в клетке.

— Иван, — окликнула меня Александра.

— Привет, Саша! — я шагаю навстречу, целую её в мягкую холодную щеку, и в который раз удивляюсь: она уже ниже меня, хотя я помню те годы, когда Саша была на голову выше.

— Ты здесь? Почему? — Саша училась в Университете, что на Ленинских Горах, я же в подмосковном научном центре, который отпочковался от университета и нынче создаёт ему конкуренцию в сфере точных наук, поэтому случайно встретиться мы не могли, для этого необходимо попасть не только в МГУ, но так же пробраться мимо проходной в первый гуманитарный корпус.

— Вот, пришёл навестить, — я развёл руками.

— Отлично! — её глаза блестят и поминутно стреляют во все стороны.

— Ты скоро освободишься? — в вопросе больше ритуала, чем самого вопроса. Её расписание известно мне не хуже, чем ей.

— Ты сам знаешь, — обвиняет, смеясь, Александра.

— Я должен был спросить из вежливости, — защищаюсь в ответ.

Мы спускаемся вниз по широкой мраморной лестнице мимо конторки охраны к стеклянным дверям выхода.

— Ваня, только, пожалуйста, не начинай снова о своих идеях, — просит Саша.

Я молчу.

Александра через пять минут уже сама не выдерживает и сама же нарушает свой запрет:

— Это правда, что ты досконально знаешь ежедневный план каждого из нас?

— Примерно, — уклоняюсь от прямого ответа, но Саша настольно иррациональна, что с ней невозможно нормально разговаривать, по всему её виду мне стало ясно: она решила, что я дал отрицательный ответ.

— Сходим в музей? — невинно предлагает она.

— Куда? — отвечаю вопросом на вопрос, но, видимо, в моём лице промелькнуло удивление, потому что она продолжает:

— Ага! Ты недоумеваешь?

— Разве?

— Не разве, а точно! Ты мне соврал.

— Я тебе не врал, я сказал «примерно».

— Я же говорю, соврал, ты знаешь не примерно, а точно. Сейчас я еду в церковь, а на музей времени нет, ты же удивился, значит, знал.

— Так я тебе и поверил про музей, — с досадой ворчу на неё, но Саша не унимается.

— Как ты это делаешь? Ты же не можешь следить за нами круглый день?

— Не могу, — соглашаюсь.

— А как же тогда?

— Не поверишь, — обреченно гляжу в пол.