Я догнал его:

— Тогда оставайся!

— Ва-ня, — он медленно по слогам произнёс моё имя, и повторил, — Ва-ня, кто угодно, кроме меня, мне жаль. Я — слабая карта в колоде, десятка.

— Но ведь только что ты доказал! — я хватал его за плечи, но не мог ухватить. — Никто не справился.

— Твой путь только начинается. Впереди много ловушек, много, — он безнадёжно махнул рукой.

Когда Виктор спустился вниз на несколько пролётов, я выкрикнул в исступлении:

— Кто?

— Помни меня… — отозвался Виктор.

Или это хлопнула выходная дверь? В лицо полыхнуло морозным ветром.

Я вернулся в квартиру.

На кухне налил остывшего чаю, открыл окно, чтобы выветрился запах пороха, и заметил, что Виктор забыл свою тетрадь, а мне казалось, он запихнул её в сумку.

Странно, он так собран и забыл самое ценное на столе на кухне.

Тетрадь Виктора я уложил в ящик стола, и пошёл отсыпаться в ожидании новых идей. Удалось урывками, и в четыре утра я проснулся и понял, что надо делать.

Конечно же, нужен Виктор как самый умный, кто как не он может предвидеть и вычислить грядущие ловушки.

Зачем же он ушёл?

Почему оставил тетрадь?

Неужели случайно? Неужели это знак, но какой?

А если мог случайно?

Господи, почему я во всём ищу предзнаменования?

Не это ли путь к ошибке?

За домами на горизонте светлело.

В этот час я ощущаю себя самым одиноким существом в городе среди спящих, в мире среди мёртвых, во вселенной среди ещё нерожденных, во тьме, холоде и безмолвии.

Ни смерть, ни жизнь не способны унять это одиночество на рассвете!

Светало.

Посветлело.

Вместе с солнцем из-за горизонта выползал новый день, и боль отступала, только чтобы возникнуть вновь через сутки.

Я очистил сознание от шлаков тоски и смирился с приходом нового дня.

Виктор ушёл — так было надо. Мы оба независимо пришли к одним выводам. Теперь Виктор ушёл, но ушёл потому, что не хотел сам влиять на мой выбор. Если бы Виктор попросил или даже намекнул, я бы выбрал его. Однако он ушёл, чтобы моё решение было моим и ничьим больше.

Виктора надо вернуть, он так много обнаружил и сможет ещё больше. Только бы он был ещё жив! Мы сумеем не только противостоять, но и понять, кто этот некто. И Виктор забыл тетрадь. Это знак. Точно — знак.

Я шагаю по парку, дворники жгут листву, а та самая тетрадь, исписанная убористым и разборчивым почерком Виктора, не даёт покоя. Сколько там всего было! Почему, почему он не договорился со мной раньше? Прежде чем расшифровкой занялся Олег?

Например, то, что я говорил в тот вечер, когда собрал всех и был в результате обвинён в мании преследования… а в тетрадке это исследовалось со свойственной Виктору обстоятельностью: никаких лишних слов, без эмоций, один простой график, где сведены все несчастные случаи в зависимости от удалённости нас друг от друга. Там такая красивая экспонента, а рядом с каждой точкой стоят цифры, даты происшествий. Линия росла со временем. О таком графике я давно мечтал, но не хватало самодисциплины заняться этим.

Математический подход Виктора, простой до гениальности и гениальный до простоты, навёл его на мысль, до которой даже я не додумался — он начертил такие графики для каждого из нас, и аппроксимировал на будущее. Каждый из них он отметил крестиком, просто и лаконично, а снизу пунктуально зашифровал в легенде: «дата смерти». График Виктора, Маши, график Александры, график Олега, мой график были сколоты вместе скрепкой и пронумерованы, а общий график был озаглавлен как сумма всех предыдущих, на нём тоже стоял крест, крест, с датой сегодняшнего дня, а рядом стояло семь цифр, которые были дважды обведены овалом. Виктор считал их важными, но мне они ничего не говорили. Не во всех графиках линии заканчивались крестами, например, в одном графике линия вовсе не доходила до красной черты, которая была продлена по горизонтали вправо и влево, а линия колебалась ниже, а в моём дата была та же что и на общем, только стоял знак вопроса и те же семь цифр, что и на общем, обведённые в двойной овал.

Все красные кресты по горизонтали располагались на одной и той же высоте.

Стоило бы перепроверить и повторить размышления Виктора и понять значение чисел на моём и общем графиках, но время. Время. Времени не было. Теперь же не было и смысла.

Почему он не показал эту тетрадь раньше?

Почему мне в руки она попала не сразу?

Почему он не подсказал мне?

Почему всё так резко завертелось, что мы с ним больше не успели поговорить по душам?

Зачем задавать вопросы, когда уже знаешь ответы?

Я хранил тетрадь в память о нём, сегодня я всё знаю, сегодня я узнаю, то чего не знал, увы.

Стопка листов летит в кучу мусора, который жгут дворники, дым обволакивает листки, страницы коробятся, постепенно чернеют, они вспыхивают, словно облитые бензином…

Я шагаю дальше на встречу с тем, что погубило или погубит, или губит прямо сейчас каждого из нас.

Может создаться впечатление, что мы с детства были бандой начинающих заумныхшизофреников, собиравшихся вместе, чтобы посмаковать выкрутасы собственных маний и параной. Вовсе нет.

Мы, каждый сам по себе, вели собственную жизнь, без оглядки друг на друга, а то, что я рассказываю, происходило подспудно, как живут сами собой наши сны, одновременно отрешённые от реальности и связанные с нею загадочными нитями, ведущими из яви в сон и обратно призрачными тропинками.

Каждый переживал кризисы, свойственные нашему возрасту и полу.

Водоворот реальности вращался каруселью, затягивая повседневностью вглубь мира.

Если ввести зависимость погружения в повседневность, то на первом месте окажется Олег, с которым через час я встречусь, который обещал сюрприз, и чьи сюрпризы всегда бывали приятными и неожиданными. Наши с ним совместные встречи происходили сами собой с частотой примерно раз в месяц.

Была важная особенность, соединявшая всех нас и меня с Олегом больше всего. Это — ощущение единения и взаимопонимание без слов, чувство, что наши души связаны единой пуповиной. И эта пуповина истончалась с годами. Это можно было замедлить. Для этого надо не просто встретиться в гостях, и даже не с ночёвкой отправиться за город на дачу, а оказаться вдали от городов и людей хотя бы на неделю.

Когда летние и весенние поездки сошли на нет, началось отчуждение. Разобщённость давила на каждого, как мрак ночи подминает под себя закат.

Только с Олегом оставалось по-прежнему, казалось, кислота времени, ржавчина рутины, щёлочь будней не властна над его и моей дружбой.

Даже вращаясь в разных социальных слоях, ведя абсолютно отличную друг от друга жизнь, оформляясь, каждый по-своему, Олег и я оставались близки, как и в те дни, когда нечто попыталось уничтожить нас на крыше, напугало обоих, но спасовало и больше не подступалось. Оно рвало одну за другой ниточки остальных, но не наши с Олегом.

Если характеризовать это всё, то ничего кроме слова «братья» в голову не приходит. При этом нельзя сказать, что мы не могли поссориться или не опасались конкуренции друг друга. Никогда не забуду, как он знакомил меня со своими девушками, с Олей из Подольска, а потом через год со следующей, Викой.

Он приводил их в восемь утра без предупреждения в выходной день. Еле продрав глаза, я встречал их на пороге в халате на голое тело, немытый, нечёсаный. Представляя меня, своего друга, в самом невыгодном свете, он со своей стороны защищался от моего соперничества.

И я никогда не забуду, как однажды Вика поставила ему ультиматум: либо она, либо этот Ваня. Он мрачно ответил ей, что девушку себе другую найдёт, а такого друга у него больше не будет. И Вика уступила.

Эта его фраза всегда внушала мне сомнение, а как бы я поступил на его месте? Смог бы рискнуть самым дорогим, ради дружбы? Я боялся, что нет. Увы, сила, уничтожавшая нас, так хитра и изворотлива, что может использовать в свою пользу не только ненависть и соперничество, но и дружбу, но и братство, но и любовь.