– Сделаем, – зевнула та и перевернула страницу.
– Я одного не понимаю, – Максимилиан плюхнулся в свободное кресло рядом с сестрой, вытянул ноги к огню, взял в руки книгу «Яды песчаных змей», покрутил, просмотрел содержание и положил обратно, – зачем тебе это надо? Только не ври, потому что врёшь ты откровенно плохо.
– Надо, – процедил сквозь зубы Эйгон, продолжая пялиться на кровавый рубин на пальце.
– Выкладываешься ради девчонки? – насмешливо заметил Лавиндер. – Ты ведь сам сказал, что брак фиктивный, так к чему старания? Пусть твоя новоиспеченная женушка поскорее сделает то, ради чего ты её сюда притащил. Ты, наконец, вернёшь своё истинное лицо, а она отправится к себе домой, и все будут жить тихо, мирно и счастливо. И обойдёмся без жертв и уже тем более без денежных потерь.
– Макс... – поморщился Эйгон, но закончить не дала Шела.
– Разве ты не видишь, что он влюбился? – всё так же зевая и мотая головой, чтобы прогнать сон, протянула она. – Бормочет про фиктивный брак, а сам влюбился, как мальчишка, и еле дышит.
– Ты это только сейчас придумала? – резко вскинул голову Эйгон.
– Тут фантазия и не нужна, – фыркнула Шела и поправила плед. – Ты и Макс с детских лет не разлей вода. Стоило одному приехать к другому, как сразу мчались друг к другу навстречу. На горшке ли сидели или птицам перья щипали – всё бросали и бежали, по дороге натягивая штаны или вычищая помёт из волос. А тут... вернулся давно, а к нам явился только сейчас. Как ты думаешь, Макс, кому он посвятил то время, в которое он может быть самим собой? Однозначно, влюбился, но девушка, видимо, разделять его чувства не торопится.
– Это правда? – Максимилиан повернул голову в сторону друга.
– Брак фиктивный, – выдавил тот. – Как только она сделает эликсир, я её отпущу. Или отпущу, когда смысла в том эликсире уже не будет. А остальное вас не касается.
– Я ведь говорил, что врёшь ты дерьмово, – бросил Лавиндер и отвернулся.
Рубин на перстне налился кровью настолько, что, казалось, сейчас взорвётся, и необузданная сила хлынет через край и потопит всё, что встретит на своём пути. Эйгон сжал пальцы, глубоко вдохнул и выдохнул. Камень на секунду вспыхнул и погас.
– Ты со мной? – тихо спросил он.
– Что такого ты хочешь выиграть, чтобы покорить девчонку?
– Узнаешь, когда придёт время. Так я могу на тебя рассчитывать?
– Обдерём твоего Флинна так, что он ещё должен нам останется, – донеслось со стороны кресла сонным голосом. – Лишь бы твоя ненаглядная оценила твои старания.
Испещрённое глубокими старческими морщинами лицо Эйгона осветила лёгкая улыбка.
***
– Вот она, – Грибо облизнулся столь довольно, будто только что умял целый чан капусты. Ну, или мышь. – Книга древних наречий.
Хлопнув внушительным томом о стол, горгулья поднял столько пыли, что тут же зажмурился, замахал лапой и зашёлся чихом и кашлем.
– Сколько же мы её не открывали? – почесал голову Грибо. – Несколько лет точно!
– Что в ней? – спросила Арлина, а сама подошла к окну, отодвинула штору, которую днём заботливые слуги вместе с обрушенной перекладиной вернули на место, и осторожно, стараясь оставаться невидимой, выглянула на улицу.
– Разгадка последнего ингредиента, – важно произнёс Грибо, подняв вверх коготь.
– Это ещё кто?
– Не кто, а что. Самая важная часть эликсира, без которой, увы, ничего у нас не выйдет. Даже каши.
– Я не про ингредиент, а про того... со шрамом...
– У моего прапрадеда был шрам на правой щеке. Неужто хозяин решил украсить парадный вход его статуей? – Ошеломлённый Грибо подскочил к окну, высунул нос и разочарованно протянул: – А я-то уже губу раскатал...
– Кто эти люди?
– Понятия не имею, – проворчал горгулья, бережно прикасаясь к фолианту с древними мудростями, открывая его на середине и аккуратно листая страницу за страницей. – Наш дом уже давно стал похож на балаган: сомнительные личности спасаются от моих сородичей на лестничных перилах; другие, ростом повыше и кулаками покрепче, выносят входные двери; а третьи среди ночи заявляются ни с того, ни с сего да ещё и дружков с собой волокут. Так на чём мы остановились? Ага, последний ингредиент. Слушай внимательно, сто раз повторять не буду, – и Грибо начал читать: – «Слово «Rhan’or’enaid» корнями уходит в ныне мёртвый язык магов-основателей, управлявших всеми четырьмя стихиями одновременно. Одно время упорно ходили слухи, что маги умели поворачивать реки, осушать океаны, усыплять вулканы и даже оживлять умерших. Фактами никто не располагает, но некоторыми заклинаниями древних чародеев мы пользуемся и по сей день...» Ты слушаешь?
Арлина кивнула, а сама посильнее отодвинула штору и внимательно наблюдала за тем, что творилось внизу, на улице, у входа в замок, в свете многочисленных факелов, внезапно зажжённых слугами по приказу лорда Тайернака.
Прошлой ночью время тянулось медленнее некуда. Улитка и та проползла бы быстрее, чем стрелка на часах достигла нужной отметки, коснулась её, заставляя взбалмошную кукушку выпрыгнуть, разинуть клюв и прокричать положенное количество раз. Час полевой мыши сменился часом комара – тот пропищал и уступил место травяному кузнечику; кузнечик, в свою очередь, доскакал до рубежа, где передавал эстафетную палочку голосистому соловью, а Арлина никак не могла сомкнуть глаз.
Сначала долго не сводила взгляда с входной двери. Закутавшись в тёплое одеяло и сунув за спину сразу три подушки, она притянула колени к груди, обхватила их руками, да так и сидела, смотрела и прислушивалась, не повернётся ли ручка, не скрипнет ли плохо смазанная петля, не прорвётся ли сквозь тонкую щель полоска света. Но нет, вокруг царили лишь ночь и тишина, а Арлина так и сидела одна в просторной спальне, на огромной кровати, на смятой шелковой простыне, в объятиях лёгкого, как пух, одеяла. Когда пялиться на дверь надоело, девушка столь же долго ворочалась, перебирала в голове последние события, заливалась краской, снова перебирала и опять ворочалась с бока на бок, словно перина была не воздушной, как облако, а жёсткой и неровной, полной гороха, что впивался в тело, раздражал и мучал. Одеяло было давно скомкано, подушки валялись в разных частях кровати, а сон не шёл и не шёл.
Уж лучше бы он явился. Не сон, конечно, а Эйгон. Лучше бы сорвался следом за ней, перехватил в полной влажного пара купальне, пробормотал нечто несвязное, неуверенное, несуразное, а она нашла бы, что ему ответить. Нашла бы в себе достаточно гневных слов, чтобы бросить ему в лицо, достаточно сил, чтобы смело глянуть в бесстыжие серые глаза и потребовать извинений. Выплеснула бы на него всё накопившееся негодование, возмущение и злость, лишь бы избавиться от чувства вины и заставить его понять, что его поступок ей неприятен, а объятия и поцелуи противны. И только тогда, возможно, она и сама поверила бы в то, что наговорила, и окончательно стерла бы из своей памяти, как от одного только его прикосновения по её телу пошла непонятная волнительная дрожь, как губы сами приоткрылись навстречу требовательному поцелую, и как тепло и уютно стало на душе от одной только мысли, что тот, встречи с кем она меньше всего желала, вернулся домой, хоть и изрядно помятый и пьяный. Но все заготовки пылких речей были напрасны: Эйгон не пришёл, ночь закончилась и уступила место лучам солнца, неуверенно выглянувшим из-за горных вершин.
Арлина проснулась, когда за окном начало смеркаться. Сто раз проговоренные и заученные наизусть фразы так и не пригодились – в замке было пусто и безлюдно. И только к часу волка в просторном холле первого этажа зажгли свисающую с потолка хрустальную люстру, в которую было вставлено свечей столько, что считать устанешь, а с улицы донёсся шум колёс и лошадиное ржанье.
Во дворе стояло три незнакомых экипажа: скромных, неброских, без гербов. Из первого выскочили двое: оба хмурые, недовольные, выглядевшие ровно так, как выглядит собака, которую хозяин разбудил посреди ночи, заставил сторожить будку, а кость не дал. Из второго вышли тоже двое, и эти были щуплые, внешностью неприметные, про которых всегда говорят, что где-то видели, но не помнят, где, и видели ли вообще. И, наконец, из третьего вылез незнакомец со шрамом. В руках он держал небольшой чемоданчик и крепко прижимал его к груди.
