С этого момента заброшенный антарктический бункер, которого не должно было существовать, становился для пятерых выживших настоящей тюрьмой.

Попытавшись глотнуть воздух ртом, она тут же зашлась в неконтролируемом кашле. Глаза оказались распухшими от беспрерывно функционирующих слезных желез и жутко чесались, не в силах совладать с ежесекундно распадающимся на несколько частей миром. Пахло чем-то горелым, и прошло ещё несколько секунд, прежде чем явилось осознание, что большая часть жидкости, заливавшей глаза — были не давно истощившиеся слёзы, а её собственный, стекавший ручьями пот. Только когда тошнотворный запах горящего пластика уже вышел за рамки всякой терпимости, мозг сумел идентифицировать чрезвычайность положения, в котором оказался вопреки собственной воле.

Каждый вдох давался чрезвычайными усилиями, а ноги, налившиеся свинцом, отказывались повиноваться, словно во сне. Да, должно быть, ей снился кошмар. Иначе как можно было объяснить то, что её комната оказалась окутана разноцветным, меняющим форму пламенем? Ничего такого просто не могло быть. Вот, снова клонит в сон… скоро всё должно было закончиться.

— Лия! — внезапный окрик ножом вонзился в череп, сопровождаясь сильнейшей головной болью.

Мысли сбились в кучу, словно в безумной эстафете, силясь занять место соперника любой ценой и закономерно провоцируя ещё больший хаос, но вскоре её дыхательные пути частично адаптировались к воцарившейся тяжести, и происходящее начало проясняться.

Она лежала в своей кровати, всё так же укрытая знакомым с раннего детства махровым одеялом. Вокруг бушевал огонь, самое настоящее пламя, вопреки первому впечатлению — вовсе не собиравшееся менять свой цвет, а едким, токсичным туманом оказался заполонявший комнату дым. Лия резко спрыгнула с кровати, чтобы осмотреться, и тут же пожалела об этом, чуть не потеряв сознание на том же месте. Её дом действительно горел. Это не была иллюзия или сон — это была самая что ни на есть неопровержимая истина, ежесекундно подтверждаемая жаром, непереносимым дымом и ноющей болью в груди. К счастью, Лия была достаточно смышлёной, чтобы держать в голове правила пожарной безопасности, и, едва совладав с трясущимися руками, закрылась платком, прижимаясь к полу. Настолько, насколько это было возможно, не теряя в скорости передвижения — летучие смеси, державшиеся на высоте, были куда менее опасны у поверхности. Голова продолжала гудеть, а к горлу то и дело подкатывали рвотные спазмы — видимо, она уже успела хватануть достаточно этой дряни. Адреналин, хлынувший в кровь, вскружил голову, как никогда раньше, и Лия, игнорируя мешающиеся перед глазами растрёпанные волосы, рванулась к охваченному пожаром столу, резким движением вырвав внутренний ящик с её личной заначкой. Схватив перевязанную пачку купюр, она наскоро запихала её в одежду и буквально выпрыгнула из комнаты — всё менее, чем за десять секунд. И, как только она оказалась в гостевой, то поняла, что до этого момента всё ещё находилась в полудрёме, не в силах совладать с нагрянувшей за ней реальностью.

Она не была в своём доме. Тихого деревенского поместья, в котором она провела всё своё детство — уже не существовало. Все её воспоминания обратились в пепел и невзрачные, дымящиеся руины, ничуть не напоминавшие то, чем они, казалось бы, были ещё вчера. Оставались ли в посёлке ещё выжившие — было неизвестно.

Лия не видела боевых действий своими глазами — сразу после того, как её отца увели ворвавшиеся в дом, не прекращающие сквернословить солдаты — вся семья Дюбуа укрылась в бункере, в мирное время использовавшимся в качестве винного погреба. Две недели они провели в страхе, инстинктивно щурясь при каждом ударе, сотрясавшим потолок, и, когда первая волна бомбардировок иссякла — Лия, вырвавшись из рук пытавшейся удержать её матери, выбежала наружу. Сцена, тогда ею запечатлённая, навсегда отобьётся в памяти девушки нестираемым шрамом, и уже тогда она начнёт замечать, что постепенно теряет связь с реальностью, не в силах заполнить образовавшуюся в душе пустоту. Чувство, о котором ребёнок не должен был знать, будет годами разрушать её изнутри.

Припасы постепенно истощались — хотя убежище, подготовленное её отцом, было весьма надёжным — семья её не сильно выходила за рамки среднего класса, являясь, к тому же, многодетной. Будучи первым ребёнком, Лия помнила их первые годы на новом месте — времена, когда отец, по выработанной привычке, откладывал некоторые накопления на обустройство убежища, постоянно его обновляя, но потом появились её братья, и семья уже просто не могла себе этого позволить.

Никто не ждал войны, никто даже не мог предположить, что эти земли могут оказаться центром грязнейшей из политических интриг. Вспыхнувшая война застала всех врасплох, и посёлок оказался целиком отрезан от внешнего мира. Жилые территории попали под неограниченный комендантский час, радио глушилось, а густой лес то и дело вспыхивал от непрекращающихся авианалётов. Никто не понимал, что происходит, а отец отказывался говорить, уверяя, что боевые действия должны были пройти мимо них.

Но они не прошли. Оглушающий рёв двигателей сверхзвуковых истребителей и затяжные ночные перестрелки стали обыденностью, а одна из сторон, сдавая позиции, решила укрыться в деревне, вероятно, намереваясь использовать гражданских как живой щит. Только вот тех, кто им противостоял — это не задержало. Большую часть дня Лия находилась в одной позе, обняв руками колени и не в силах пошевелиться. Тёмный, уже лишившийся электрического освещения укреплённый погреб усиливал своё давление с каждым часом — но она была даже не в силах запаниковать. Она лишь выполняла механический цикл принятия пищи и сна, вскоре прекратив даже покидать свою комнату, которую её мать постаралась максимально точно приблизить к виду её настоящей, давно исчезнувшей спальни. Порой совсем близко слышались крики, мольбы и выстрелы — что-то жестокое происходило прямо в их бывшем доме на поверхности, но ей удавалось абстрагироваться от всего.

И сейчас, прямо у Лии на глазах рушилось то, что ещё оставалось от её хрупкого самообладания. Удар за ударом, потолок продолжал трястись, как в дни самого разгара сражений, но гораздо сильнее и точней, словно кто-то специально целился в руины домов. Возможно, она понимала, что происходит, но не была уверена до конца — Лия инстинктивно размышляла над происходящим долгими апатическими днями, вспоминая прочитанную военную книженцнию со старых отцовских полок: «тактика выжженной земли» — так это называлось. Окончательно утратив контроль над ситуацией, отступающая сторона просто методически уничтожала всё, что могло представлять врагу малейшую ценность. Всё, что нельзя было унести — должно было быть предано огню. Но причём здесь был их дом, их жизнь? Они не представляли никакой ценности для военных.

Тогда почему? Почему они горят? Убежище, построенное её отцом, не было способно уберечь их?

— ЛОЖЬ! — Лия внезапно сорвалась, не имея возможности заплакать.

Взрыв. Треск, осыпающиеся камни; кто-то продолжает кричать, словно откуда-то издалека. Удар. Нет, не взрыв — словно кто-то ударил по кафелю сковородой. Лия заметила, как чёрный потолок, освещаемый языками разрастающегося пламени, делится пополам быстрорастущей трещиной, и последнее, что ей довелось почувствовать — это резкий удар по голове.

Очнувшись от доводивших до безумия криков, она поняла, что оказалась завалена. Оставляя ссадины по всему телу и сдирая с ладоней целые куски кожи, проявляя свойственную лишь смертельной опасности мотивацию и физическую силу — Лия выкарабкалась наружу, лишь чтобы понять, что окружена смертью и огнём, окончательно вышедшими из-под контроля. Бомбить уже перестали, но коллапс стен был неизбежен. И вот, прямо перед ней оказался проблеск дневного света — вход в импровизированный бункер оказался открыт. Всего несколько шагов, и она будет жить…

Но крики не прекращались ни на секунду — только сейчас Лия поняла, что это было не эхо в голове, а крики её собственных братьев. Что-то коснулось её ноги, вынуждая обернуться. Она увидела груды металла, досок и арматуры, усеявших то, что ещё сегодня было гостиной… с изгибающимися, выходящими из-под земли человеческими конечностями. И лицами. Залитая кровью, усеянная бороздами ран смерть смотрела ей прямо в глаза, не прекращая о чём-то умолять.