— Я практиковался, когда стал заложником. Но до гуннов мне далеко.

— Во всяком случае, лук пригодится для охоты. Хм-м. Да и без тёплой одежды тебе никак не обойтись, ведь зима не за горами. И без денег, на будущее, когда кончится продовольствие. Тебе также понадобятся кожаный мех для воды и плащи с капюшонами, на случай, если придётся прятаться.

— Ты говоришь, словно интендант в легионе.

— Тебе следует подготовиться.

— И так стремишься мне помочь, что даже подозрительно.

Карлик улыбнулся.

— Ну наконец ты чему-то выучился! У всего на свете есть своя цена. И у моей помощи тоже.

— А какова она?

— Я хочу, чтобы ты взял меня с собой.

— Тебя! И ты ещё говоришь, будто с Иланой я поеду не так быстро?

— Я лёгок, хороший спутник и бывал в тех краях, куда ты собираешься.

Наверное, он не в своём уме.

Да разве ты умеешь ездить верхом?

— Юлия умеет. Я поеду вместе с ней.

— Вторая женщина! Не много ли?

— Ты сам ко мне обратился. Скажи, тебе нужна моя помощь или нет?

Илана и я с нетерпением ждали подходящего момента. Дни делались всё короче, трава желтела, а земля, казалось, засыпала. По ночам бывало прохладно, и в Тису начали падать первые листья. С наступлением осени дороги варваров развезло от дождей, и путешествовать стало трудно. Одна неделя сменяла другую, но никакой возможности незаметно исчезнуть из лагеря так и не появилось. Керка и Суекка бдительно следили за нами.

Мы встретились только дважды и всего на несколько минут. В первый раз — у реки, когда Илана набирала воду, и обменялись короткими негромкими репликами, а затем расстались. Каждый из нас доверил свою жизнь и свободу малознакомому человеку. Во второй — в лощине, по дну которой протекал ручей, поивший Тису. Его берега заросли кустарниками. Я знал, что гунны выбрали это место для своих любовных игр — вдали от родителей или законных жён. Здесь я впервые решился обнять Плану.

Редкие свидания нисколько не охладили мою страсть. Я постоянно думал о ней, и в моей памяти всплывали мимолётные и, казалось бы, ничего не значившие эпизоды: свет от реки, упавший ей на щёку, слёзы, выступившие у неё на глазах, когда она заметила меня с гуннской деревянной тележкой, её пышная грудь и бёдра, отчётливо видные под платьем, когда она наполняла водой кувшины. У шеи Планы был классический, «эвклидов» изгиб, её ключицы походили на узкие снежные насыпи, а быстрые, нервные пальцы сновали с изяществом вспорхнувшей бабочки. Я посмотрел на её бледное маленькое ухо, сверкавшее, словно раковина в водопаде тёмных волос, на приоткрывшиеся губы и на грудь, которая вздымалась и опускалась от частого, прерывистого дыхания. Да, я хотел ею обладать, но не знал, что мне делать с моей любовью. Теперь, когда мы оба думали о спасении и побеге, Илана как будто околдовала меня. Я был для неё другом и соратником в будущей опасной авантюре. А она была для меня...

— Карлик уже подобрал все нужные нам вещи? — взволнованно поинтересовалась она.

— Почти.

— А как мы с ним расплатимся? И чего он хочет?

— Сбежать из лагеря вместе с нами.

— Ты ему доверяешь?

— Он давно мог бы нас выдать.

Плана кивнула, и её глаза заблестели, как тёмные жемчужины.

— Кажется, у меня появились хорошие новости.

— О чём ты?

— У Аттилы есть лазутчик — греческий лекарь Евдоксий. Он выполнял тайное поручение и только что вернулся, однако пробудет в лагере лишь день, а затем снова уедет, если верить слухам. А ещё говорят, будто он привёз важные сведения и Аттила на радостях устроит пир. Мужчины днём отправятся на охоту, а Суекка пошлёт нас готовить. Мне кажется, они будут веселиться до утра.

— Греческий лекарь?

— Очередной предатель, перебежавший к гуннам. Сейчас конец лета, так что кумыса и камона хватит на всех. Лагерь полон, и воины собрались на зимовку. Они хотят устроить пир в честь вернувшегося грека и, конечно, напьются, Ионас. Напьются до бесчувствия. Я это уже видела. — Она схватила меня за руку, приблизилась и вздрогнула. — По-моему, вот он, наш шанс.

Я поцеловал её.

Поцелуй удивил её больше, чем я думал. Плана отпрянула, и я не понял, понравился ли ей мой натиск. Эмоции переливались на её лице, словно струящиеся складки занавеса.

Я попытался снова поцеловать её.

— Нет. — Она отодвинулась ещё дальше. — Нет, пока мы не уладим все дела.

— Я влюблён в тебя, Илана.

Её испугало это «осложнение».

— Ты меня совсем не знаешь, — покачала головой Илана, по-прежнему размышляя о побеге. — Сначала мы должны выбраться отсюда... Вместе.

Новости, привезённые Евдоксием, сохранялись в тайне, но его возвращение стало поводом для стравы, торжественного гуннского пира или празднования, когда разрозненные племена и кланы собирались в лагере Аттилы. Помимо приезда греческого лекаря можно было отметить обильный урожай, который вассалы гуннов покорно отдали своим хозяевам, или вновь посмеяться над униженными римскими послами-предателями, или воздать должное удачному году, за который в Хунугури собрали немалую дань и захватили ценные трофеи, хотя почти не воевали. Однако каждый гунн знал: этот относительный мир не может длиться вечно.

Страву обычно устраивали осенью, когда листья окрашивались золотом и багрянцем, а долины по утрам белели от инея. Она продолжалась целых три дня, и её можно было бы назвать этакой вакханалией без Вакха или фестивалем танцев, песен, игр, шутовства, любовных утех, пиршеств и прежде всего пьянства, так что в конце празднества все участники без чувств валялись под столами. Именно эти возлияния, как считала Илана, должны были помочь нам скрыться. Уже на исходе первой ночи никто не заметит нашего исчезновения. А на исходе третьей оно никого не взволнует.

Зерко обещал достать нам сёдла, одежду и еду, когда страва пойдёт полным ходом. Римские лошади паслись на луговых заставах вдоль Тисы. Я надеялся отыскать Диану, но если не найду её, то украду самого сильного коня в табуне. Мы переплывём реку, оседлаем лошадей и поскачем на север, а отъехав подальше, свернём к западу, двинемся по северному берегу Дуная, пересечём Паннонию[48], помчимся галопом к Альпам и наконец доберёмся до Италии. Оттуда мы сможем доплыть на судне до Константинополя.

Я уже чувствовал запах улиц родного города.

На празднование стравы съехались десятки тысяч гуннов, готов и гепидов, поэтому пировать решили не во дворце Аттилы, а на просторе, поодаль от лагеря. Там подняли тысячи флагов и знамён из конского волоса, и они развевались на ветру, точно взлетевшая птичья стая. В огромных пирамидальных жертвенниках запылали сотни костров. Их зажгли на закате, и они горели так ярко, что облачное небо сделалось оранжевым, а вверх поднялась россыпь искр, словно Аттила дал жизнь новой колонии звёзд. Каждое племя и клан играли свою музыку. Устроители торжества перемещались от одного центра увеселений к другому, и любой хозяин желал превзойти своего соседа количеством спетых песен и поднятых кубков с вином, которые передавали из рук в руки. Голоса звучали всё громче, и вскоре начались танцы. Потом флирт. Потом — драки. Нескольких гуннов закололи кинжалами или задушили, как сцепившихся волков, а их тела намеренно оставили за юртами, чтобы вспомнить о них по окончании стравы. Парочки удалились заниматься любовью и разлеглись поодаль от гостей, раскинув ноги и выпятив зады. Им не терпелось расслабиться, пока они ещё не слишком опьянели. Полководцы и шаманы выпили настой из грибов и лесных трав и до того возбудились от ярких видений, что принялись плясать у костров, выкрикивать бессмысленные пророчества и бросаться на девушек, испуганно жавшихся где-то поодаль. Дети дрались, бегали и воровали всё, что плохо лежало. Брошенные родителями малыши плакали и шумели, пока их не сморил сон.