— Так. Всё, иди, совратительница, — не в силах сердиться, вынес вердикт Эйлас, — тебя учитель Дженно искал — якобы ты ему какой-то свиток должна сдать.

— Ой, совсем забыла, — спохватилась девушка, хотя про свиток, разумеется, помнила, просто писать его ещё даже не начинала, — я сейчас к нему зайду.

— Не вздумай только кому-нибудь ещё сморозить эту глупость про совращения. Совращения, развращения… совесть у тебя есть?!

— Конечно, есть, — скромно согласилась лэсса, — и поэтому я не буду тебе напоминать, что когда-то все бывают молодыми и глупыми.

— К ужину не опаздывай, — пробурчал тот.

— Обязательно, — она уже почти выскочила за дверь, когда вслед ей донеслось:

— И, кстати, Рона. Я уже знаю про твои скачки на единороге. Пожалуйста, ради милостивых богов, даже во имя сбора информации… не делай так больше!

К ужину собралась целая компания. Про себя Рона вздохнула «те же и маги». Это не был официальный приём, потому Его Величество ужинал в одиночестве, утомившись от общества верных советников за день, а губернатора позвали только из вежливости, как хозяина замка. Зато, пришел советник по международной политике, показавшийся Роне личностью крайне таинственной и, пожалуй, неприятной: он чем-то неуловимо напоминал крысу утурунху, которая, вообще-то, крупный, безжалостный хищник, но плюс ко всем боевым свойствам — ужасно воняет. Двое военачальников (чьи-то старые знакомые), и местные маги, некоторые — с учениками, чтобы разбавить сборище мудрых зрелых людей молодняком.

Ничего содержательно нового по военному вопросу озвучено не было. Так что Рона достаточно быстро потеряла интерес к серьёзной дискуссии, и переключилась на созерцание публики. Ученики магов на неё не смотрели — знали как соратницу, которая в случае чего может и кулаком приложить, и наставникам пожаловаться. Сами наставники кидали на непутёвую ученицу обличительные взгляды, но за свиток для мастера Дженно она извинилась и покаялась, а остальным, вроде бы, ничего не была должна. На советника по международной политике она старалась не смотреть вообще, хотя этот как раз сверлил её сальными глазками.

А интереснее всех выглядел Ариверн. Он с должным почтением внимал сидящему невдалеке неторопливому мэтру Ормельну, выражая смирение, раскаянье и покорность. При этом каждый раз, как некромант отворачивался — успевал кивнуть, или шепнуть что-то сидевшему по левую руку от него Ингару. Ингар на Рону не смотрел тоже: очевидно, вопрос о серьёзности намерений был сегодня озвучен неким чрезвычайно обеспокоенным почтенным лэрдом, и молодой человек усиленно этот самый вопрос обдумывал. «Ну, и ну тебя на все четыре стороны, — раздраженно подумала Рона, — что за печальное лицо и скорбный вид? Да не хочешь жениться — мы же всё равно не собирались. Рассказал бы про папочку — вместе б похихикали, так нет! Сидишь, молчишь, глаза прячешь… Вот хоть тот же Верн — с тобой общается, и успевает отвечать и старому хрычу, и ещё какому-то важному дядечке, а всё равно — нет-нет, да и глянет, как я там, не заскучала? Не пора ли меня спасать? Ну и что, что чуть не угробил сегодня? Зато, какой мужчина…»

На самом деле, в то же время, когда юная лэсса предавалась невеселым раздумьям о любви и верности, предмет её горестей, талантливый менестрель, сын, жестоко плевавший на родительскую волю, проклинал всё распоследними словами, потому что рядом сидел этот подлец, негодяй и извращенец. А встать и уйти, равно как и закатить скандал, было просто невежливо. О том, что неким непостижимым образом подлец и извращенец каждый раз оказывается прав, и нынешнее горестное положение — результат всего лишь собственного недоверия Ингара к его гипотезам касаемо правды, страдалец старался не думать.

И старания его увенчались успехом — до тех пор, пока горячая, спокойная и уверенная ладонь не проползла под краем кружевной скатерти вверх от его колена к бедру, и выше — он слишком хорошо помнил, что с ним случилось всего несколько часов назад, стоило лишь на мгновенье довериться этому бесу. Ингар тяжело вздохнул, кинул вороватый взгляд по сторонам: не заметил ли кто? И под прикрытием очередного тоста, прошипел на ухо Ариверну:

— Убери руку.

— Не сейчас, — ухмыльнувшись, ответил тот, проводя ладонью по кругу. И тут же отвлёкся на разговор с советником по международной политике. Не убирая, впрочем, руки.

Ингар пытался отвлечься — ничего не выходило. В конце концов, он выбрал подходящий момент, чтобы выдохнуть в охотно подставленное ухо:

— Чего ты хочешь? — и получить бескомпромиссный ответ:

— Узнаешь, — рука продолжала ласкать его — сквозь плотную ткань штанов и невесомый шелк белья. Хватило и этого — Ингар подавился вином, закашлялся, и мучитель немедленно извлёк из-под скатерти руку, чтобы похлопать его по спине.

— Довольно, — похрипел Ингар, вставая из-за стола. Он скомкал салфетку, и бросил, не глядя, на столешницу, — прошу меня простить. Мне необходимо привести себя в порядок, — к счастью, занятые своими разговорами лэрды, отнесли его уход на счет чрезмерного количества вина, или молодой человек просто устал? А жаль — говорят, он прелестно играет на скрипке.

Рона просочилась в свою комнату через тайный ход. Так было короче, а ей действительно не терпелось увидеть любимого.

— Ингар? — вполголоса позвала она.

— Здесь, — откликнулись приглушенно из ванной. Лэсса стряхнула берет и пятнистую куртку. Чтобы она ещё раз её надела! Затем разделась полностью, неторопливо пересекла комнату, и проскользнула в незапертую дверь.

Ингар замер под душем — невероятно красивый, гармоничный, любимый. Все глупости касательно Верна тотчас вылетели у Роны из головы: ведь это Ингар — тот, о ком мечталось в сопливой юности. Это он, недосягаемый, взрослый, вдохновенный… он здесь. Он с ней, он — её. Мало ли, кто как смотрел за ужином, или после. Девушка обняла неподвижного мужчину, вода потекла по рукам, груди и животу — странно холодная. Заколдованные струи светились синим, что случалось, только если воду забыли подогреть, но Ингар, похоже, наслаждался этим. Её кожа медленно покрывалась мурашками, заставив плечи смущенно ссутулиться, а грудь сжаться плотными комочками, беспомощно выставившими вперёд бусинки сосков.

— Мне холодно, — прошептала она, — пойдём?.. Пойдём отсюда.

Казалось, он не сразу её услышал. Но вдруг, словно очнувшись, опять крепко обнял, без страсти — с одной лишь благодарностью за спасенье, поднял на руки и вынес, наконец, из-под холодной воды.

Поцелуй — глубокий и быстрый.

— Кровь — твоя, или моя?

— Моя, — признался Ингар, — я прокусил губу.

— Когда ты успел?

— Пока ты каталась на лошадках, — съязвил тот, опуская возлюбленную на кровать.

— Ингар, что с тобой? — недоуменно спросила Рона, — ты, как будто, сам не свой…

— Рона… — он хотел бы сказать ей, но что именно? И как? Слов не находилось, поэтому он сделал единственное, что сейчас могло помочь — стал покрывать её тело торопливыми, жадными поцелуями. Загорелое плечо, тонкую ключицу, всё ещё сжавшуюся в комочки грудь… дальше — вниз, по животу, гладкой дорожкой по несравненному девическому телу, проводя языком там, где бедро переходит в низ живота. По напряженной коже, чувствуя, как она отзывается на каждый поцелуй, каждое прикосновение; он хотел раздразнить её, заставить играть, загореться… но сам же сдался первым — эффект от холодного душа оказался непродолжительным.

Стараясь не сорваться на грубость, он подхватил её колени, разводя в стороны, несколько секунд любовался на неё — хрупкую, выгнувшуюся навстречу, трогательно-беспомощную… потом подтянул выше, к себе, наклонился, без труда удерживая вес тела на согнутых руках. И ощутив, как её стройные ноги оплели его талию, совершенно утратил разум — осталось только судорожное движение тел, бешеный ритм и самый древний инстинкт на земле.