Ингар запрокинул голову, сам подаваясь навстречу, рефлекторно прижимая его ближе к себе. Его руки беспорядочно шарили по широкой спине Верна, беспрепятственно пробравшись под рубашку.

Тот оторвался от его шеи — всего на секунду; томительно-долгую секунду, чтобы посмотреть в янтарные глаза, насладиться этим взглядом, этой покорностью, этим неприкрытым желанием…

— Чего ты хочешь? — и голос его опять упал на октаву, став хрипловатым и очень откровенным.

— Поцелуй меня, — на сомнения Ингару понадобилось не больше мгновенья, — пожалуйста.

Верн нарочито-медленно склонился к нему. Уже почти касаясь, замешкался — и с восторгом увидел, как юноша сам тянется навстречу, медленно, с сомнением, словно не верит сам себе. Он определенно заслуживал награды. Верн легко коснулся его губами. Ингар был горячим, словно в лихорадке. Но имя этой болезни было «страсть» — и Верн, не удержавшись, со стоном смял его губы, языком пытаясь поймать его нежный, податливый язык, ощущая вкус сладкого вина. Хм-м… его мальчик пьян? Да вроде, нет. Неужто пришлось пить для храбрости, чтобы явиться к нему?

— Я так ждал тебя, — он прервал поцелуй, чтобы сообщить это важное известие, заодно легко прихватив зубами мочку уха, — так ждал, — он вернулся к тонким, покрасневшим от поцелуев губам — уже нежнее, терпеливее, мягче…

Ингар, поддавшись порыву, импровизировал, исследуя тело любовника: легкими короткими движениями он гладил его шею, плечи и грудь, словно задевал струны лютни или арфы, только вместо мелодичного звона было теперь порывистое дыхание и нетерпение, нарастающее в каждом нерве.

Верн чуть отстранился, чтобы скинуть сползшую на локти рубашку и Ингар тоже немедленно стал сражаться с пуговицами. Но Верн осторожно поймал его руки, завёл за голову и прижал к стене. Пальцами скользнув по шее, задержавшись на впадинке между ключиц, он принялся чертить лёгкое кружево узоров по его бледной коже, попутно, одну за другой, как бы невзначай задевая пуговицы, пока полы рубашки не повисли открывшимся занавесом по бокам, дав ему возможность пощекотать нежный живот, вызывая прилив желания смешанного со смехом.

Ингар безропотно принимал все правила игры. Прогибаясь под чуть шероховатой ладонью, он следовал её движениям, не пытаясь высвободить руки, беззащитный и доверчивый. Когда Верн наконец отпустил его — чтобы спустить рубашку с плеч и скользнуть по ним языком, он слегка смущенно подался вперёд — целуя в ответ его ключицы и грудь.

Ариверн потерял терпение. Сорвав с любовника рубашку и отбросив бесполезный шелк, он ухватил юношу за локти и потянул на себя, отступая к кровати. Матрац был узким, но много ли им было надо?! Привыкшему к доспеху воину парень казался невесомым. Ингар льнул к нему, как нашкодивший котёнок, раз за разом целуя шею и грудь воина. Его пшеничные пряди разметались, щекоча разгоряченную кожу.

Верну казалось невообразимо пьянящим то, как нетерпеливо юноша трётся промежностью о его бёдра — ритмично, бесстыдно, как будто он всю жизнь занимался любовью с мужчиной. На короткий миг его захлестнули сомнения, но Верн послал их к демонам. Ингар — его мальчик, только его.

Под атласом бриджей его возбуждение было таким же шелковистым, только твёрдым как мрамор, когда Верн коснулся его рукой. Бриджи, словно сброшенная ящером шкура, стыдливо скользнули куда-то под кровать. Ариверн уложил юношу на спину, а сам на минуту поднялся, чтобы избавиться от собственных замшевых штанов. Словно по волшебству, остановившему время, они застыли, лаская друг друга жадными взглядами, наслаждаясь столь не похожей одна на другую красотой.

Ингар не выдержал первым. Разомкнув губы, он прошептал что-то, но Верн его не расслышал, и менестрель, смущенно отведя взгляд, повторил:

— Обними меня!

Ариверн никогда не был поэтом. И всё же, успел поразиться странному ощущению: будто он обнимает невообразимо хрупкое, прекрасное и волшебное существо; лесной эльф, вышедший из предрассветных сумерек, с прохладной, гладкой как лепесток лилии кожей в мелких хрустальных бисеринах росы, вздрагивал в его руках от ожидания и желания.

Он подгрёб подушки Ингару под спину и, не в силах больше сдерживаться, медленно, стараясь не торопиться, вошёл. Менестрель выгнулся дугой и закричал. Верн замер на мгновенье, успокаивая дыхания, потом наклонился и стал собирать губами хлынувшие из лучащихся медовых глаз слёзы.

— Тише… тише. Всё сейчас пройдёт, — уговаривал он, пробегая пальцами по напряженному животу, поглаживая и успокаивая. Это продолжалось целую вечность, но вот болезненная судорога отпустила мышцы, тело снова обрело чувствительность…

Верн накрыл тёплой ладонью член Ингара, огладил раз, другой — и услышал, как сбился у того вдох. Юноша был на грани обморока — голова кружилась, воспоминания об острой боли ещё жили в хрупком теле, но распаленная ласками кожа жаждала новых и новых прикосновений. Он протянул руку, коснувшись склоненного над ним лица, разгладил пальцами напряженную морщинку между бровей и в этот момент почувствовал, что боль уже не застилает сознание, что он снова может дышать.

Аривен сделал осторожное движение — и Ингар сначала инстинктивно сжался в ожидании боли, но боли не было. Странное ощущение наполняющейся пустоты накатывало с каждым разом всё сильнее — будто подталкивая к краю пропасти, на дне которой сияют звёзды. Он выгнулся в объятьях Верна и кончил, следом Верн сделал ещё несколько сильных, глубоких толчков и пропустил по телу сладкую судорогу. Мир звенящими осколками полетел в бездну навстречу звёздам.

Раннее утро радовало прохладой и обильной кристально-чистой росой. В воздухе носился пьянящий запах полей, чуть тронутый горечью стареющих листьев — пока не предвещая осень, лишь намекая, что она не за горами.

Отправив Эшту в поля, Рона выжидала, зорко вглядываясь в редеющий над холмами туман. А увидев искомый объект — незамедлительно отвернулась, чтобы, не приведи боги, её не уличили в подкарауливании.

— Ну, что тебе опять неймётся, — вымученным голосом усталого, терпеливого отца, поздоровался Лейральд.

— Ох, как вы меня напугали, — подскочила с травы лэсса. Пожалуй, импровизированная сценка удалась на славу — шагов немертвого она, как ни прислушивалась, разобрать не могла, а вкрадчивый голос, прозвучавший из прохладного тумана, послал по спине испуганный озноб, — вы всегда так незаметно подкрадываетесь!

— Чего ты хочешь?

— Пожелать доброго утра, — Рона захлопала длинными ресницами. Уголок плотно сжатых губ собеседника заметно дёрнулся — кажется, воин с трудом сдерживал гнев, — и попросить прощения, — покаянно склоненная пушистая голова не позволила ей насладиться потрясающей борьбой гнева с ошеломлением на беспристрастном лице, — я хочу извиниться за то, что вечно лезу не в своё дело. Путаюсь у вас под ногами, сую свой нос в чужие дела… вы ведь простите меня?

Лейральд медленно кивнул. Смысл её слов доходил до него с трудом — такой невероятной казалась эта сказочная девочка: он угрожал ей клинком… она пришла просить за это прощения. Мир очевидно катился в тартарары. Усмотрев в его кивке поощрение, лэсса возликовала. Улыбка её была тёплой, осияв сначала серые глаза, потом нежно тронув очаровательные мягкие губы. Ах, эти губы…

— Обещаю: я больше не буду следить за вами.

— Хорошо, — помимо воли, облегченно выдохнул Ральд.

— Не стану мозолить вам глаза здесь, хоть вы и лишаете меня любимых далёких прогулок, — она горестно заломила брови. Лейральд с трудом подавил сочувственный вздох; это не прошло незамеченным — лэсса мысленно потирала руки. Пора было переходить к последней, триумфальной части выступления, а удачные слова всё никак не шли на язык, — и я подумала… я хотела… мм. Лэйральд, может, вы…