— Доверять — не значит бросаться в пропасть вниз головой, — возразил «Седьмой». — Доверие выстраивают.

— Тогда считай, что первый камень положен.

— Нет. — Фар чуть не сорвался на крик. — Доверие — это улица с двусторонним движением, Элиот-Антуанетта. Давать и брать. А ты от Версаля до Вегаса только берешь.

Элиот не смогла больше выносить свой собственный взгляд. Она уставилась в окно.

— Как скоро команда сумеет подготовиться к отбытию в Александрию?

— То есть как это? Ты собираешься держать меня и моих ребят в неведении? Хочешь использовать Лакса, чтобы сделать из нас послушных марионеток?

— Мне нужны сроки, капитан.

В стекле отражалось лицо парня — такое же прозрачное, как у нее. Свет, тень, спокойствие, движение, свет, тень, злость, смирение.

— Зависит от задания. Имоджен любит проводить основательную подготовку, прежде чем отправиться в новую эпоху. Я говорю о гардеробе, необходимом переводческом оборудовании, планировке зданий, о расчете времени с точностью до секунды, о запасном комплекте одежды. Все это может занять от двадцати четырех часов до недели.

— Она хороший историк. Аккуратный. — Возможно, даже слишком. Недели у них нет. Даже двадцать четыре часа слишком много, хотя, когда проявляется Угасание, оценить параметры невозможно. — Она справится за двенадцать часов?

— Если просто высадиться, схватить и улететь? — уточнил «Седьмой». — Вполне. Она будет думать, что не успеет, но у нее получится. Свое место на «Инвиктусе» Имоджен занимает не только из-за семейных уз.

Нет, подумала Элиот. Из-за доверия. Связь крепче кровной, она складывается годами через слезы и пот. «Седьмой» прав. Это чувство (хотя можно ли назвать доверие чувством? Ей казалось, что оно больше похоже на естественную необходимость) надо выстраивать. Но как ни надежны были твои камни, как ни высока стена, всегда может наступить момент, когда придется прыгнуть в пропасть, потому что если доверие может быть устойчивым, то мир — никогда.

Доверие выстраивают. Доверие рушится.

Давать и брать, брать, брать.

Кто сможет ее поймать?

Когда магнитный экипаж замедлил ход под светом ламп, боль свернулась над левым легким Элиот. Они вернулись к причалу, где мерцающей темной массой высился «Инвиктус». Из иллюминатора махал рукой Грэм; повернув голову, он звал Имоджен. Через стекла очков Фар видел свой дом. Он поднял руку и помахал в ответ.

А Элиот, сколько бы ни смотрела, видела в нем только корабль.

Судовой журнал «Инвиктуса» — запись 4.

Текущая дата: 22 августа 2371.

Текущее местоположение: Центральный. Сердце мира, древнего и нового.

Объект поиска: одежда. Много одежды.

Цвет волос Имоджен: звездная туманность.

Счет на «Тетрисе» у Грэма: 380 000

Песня, исполняемая на корабельном плей-листе Прии: «Джей Хоу». А. P. Рахман.

Состояние эго Фарвея: Дрейфующее. Болтается, как кораблик-робот, забытый в «Фонтане трех».

Элиот: Не так уж плохо. Статус волшебницы подтвержден Фарвеем. Рисует убийственные брови. Обладает сумкой-невидимкой? Детали подлежат уточнению.

Имоджен дали двенадцать часов на то, чтобы проглотить и усвоить сумму знаний о целой цивилизации. Ничего особенного.

[Распоряжение вызвало маниакальный хохот, перешедший в неудержимое рыдание.]

Свершить подобный подвиг было бы легче, если бы речь шла о сравнительно недавнем веке, история которого изобилует документами. 1990-е с их увлекательными ситкомами и газетами. 2170-е с камерами виртуальной реальности и пиктографическими каналами. Но 48 год до нашей эры мало что имел предложить по части первичных материальных источников. Конечно, Юлий Цезарь собственноручно написал отчет о том, как поджег неприятельский флот в гавани Александрии, но даже этот документ оказался неполным и туманным: дабы потомки не навесили на полководца ответственность за гибель библиотеки, Цезарь ограничился упоминанием объятых пламенем причалов. Неблагодарное занятие — восстанавливать прошлое по предвзятым рассказам победителей. Имоджен не могла понять, как у историков, таких, как ее прапрапрадедушка Берграм, это получалось.

В видеозаписях содержалось больше сведений. По искомому году они отсутствовали, но в 52 году до нашей эры некий рекордер совершил продолжительную прогулку по библиотеке. Имоджен просмотрела запись на восьмимиллиметровой пленке, чтобы получить представление о здании. Оно оказалось огромным; на трех этажах размещались залы для разных видов деятельности: чтения, встреч, лекций, даже для трапез. Здание изобиловало оконными проемами с видами на сады, гавань и величественный маяк. Для ученых, работавших в библиотеке, окна служили источником света, чтобы читать. Фарвею и Элиот они послужат путями отступления. На всякий случай Имоджен пометила себе каждое. Помещения с бесконечными рядами ромбовидных полок, заполненных свитками папируса, выглядели исключительно пожароопасными.

Определенно, им придется столкнуться с огнем. Хотя до настоящего времени экспедиции в этот год не совершались, в более поздний период рекордеры собрали достаточно устных свидетельств, чтобы заполнить пробелы в истории. 16 декабря 48 года до нашей эры. Александрия, Египет: город осажден. Цезарь. Битва у кораблей. Много огня. Римский полководец не уничтожил собственно здание библиотеки; просто он превратил в кучи пепла сотни тысяч бесценных книг, которые ничем не заменишь.

Упс.

На месте Цезаря она тоже опустила бы некоторые детали, пусть и немаловажные.

Имоджен не переставала удивляться, как много успевает сделать в условиях, когда времени в обрез и часики тикают над ухом. Времени у нее было ровно один полный круг часовой стрелки. Рамки, что и говорить, жесткие. Она уже настроила технические средства перевода на комбинацию из греческого, коптского и латинского языков.

Теперь оставалась одежда.

Особенно сложная часть подготовки.

Имоджен так увлеклась сбором информации и заметками, что почти полностью забыла про гардероб. Большинство бутиков, как и ее не совсем прошлое место работы, закрывалось на закате, а Имоджен не испытывала желания вламываться на склад, поэтому побежала трусцой по Зоне 2 наперегонки с Пламенеющим часом. С наступлением сумерек тротуары заполнялись гудящей суетливой толпой. Даже по воскресеньям здесь царило оживление — правительственные чиновники выходили из спячки на рабочих местах и появлялись на улицах, чтобы размять кости. У подножия каждого небоскреба расцветали палатки розничных торговцев, предлагающих все что угодно — от питательных кубиков и патчей со стимуляторами до неприлично дорогой пиццы с чесноком, тепличными помидорами и сыром. Желудок Имоджен зарычал, приказывая ей остановиться, но время гнало вперед.

— Дайте дорогу! — Она проталкивалась через массу тел. Локти, пакеты с жареными орехами, плечи, голографические журналы, ноги, на которые неизбежно приходилось наступать. — Извините. Простите. Дайте пройти! Дайте пройти!

Грэм молча следовал позади. Навигация сквозь толпу у него получилась бы гораздо лучше, она входила в подготовку рекордеров, да и навыки игры в «Тетрис» здесь могли пригодиться. Имоджен следовало уступить ему место впереди, но она лучше знала, куда идти. Этим маршрутом она часто ходила по утрам сквозь клубящийся туман — мимо департамента агрокультуры с его настенными садами высотой в пятьдесят этажей, через финансовый квартал (Имоджен покупала здесь у уличных торговцев утренние стимулирующие патчи, потому что они были в два раза действеннее для поддержания тонуса у банкиров), вдоль рукотворного канала и до Палисада, квартала особняков, где новые здания маскировались под дорогостоящую старину. Многие сенаторы владели здесь загородными резиденциями, и Имоджен часто думала, сколько глобальных вопросов решается за этими дверями с молотками в форме львиных голов.