— Бесценными. Да… — Лакс жадно облизал губы. — И все же мне не нравится заключать соглашение безо всяких гарантий.

— У вас есть запись с камер наблюдения. На ней мое лицо. Вы не считаете, что этого достаточно, чтобы сделать кого угодно сговорчивым? — И опять магия: Элиот достала из-за спины руку, сжимавшую бутылку портвейна. Рукописная этикетка выглядела старинной, но отнюдь не старой. 1906. Свежая, словно вчера нарисована. — А это я прихватила из обеденного салона первого класса на «Титанике». Жест доброй воли.

Лакс принял бутылку и осмотрел ее, как еще одну реликвию: темное, как кровь, содержимое, пробка из настоящего пробкового дуба, стекло цвета морских глубин, тоскующих по свету дня.

— Из меню «Титаника»? В самом деле?

— Коллекционное и очень выдержанное, — заверила его Элиот.

— Невероятно. — Делец снова развернулся к застекленной стене, к городу, гудевшему в золотистом послеполуденном мареве. — Ваша добрая воля оценена. Мы заключаем соглашение: пятьдесят пять процентов мне. Из них будет выплачиваться доля «Инвиктуса».

Фар глянул за спину Элиот, чтобы понять, откуда взялась бутылка, и ничего не увидел. Комбинезон с лямками на спине, сцепленные позади руки. Она снова унизила его; он думал, что выступает в роли старшего переговорщика, но Элиот оказалась настоящей волшебницей, ловкость ее рук настолько поразила Лакса, что тот даже не задался вопросом о происхождении бутылки. Шазм. Если бы Фар знал, что бутылка марочного вина может превратить этого помешанного на контроле и способного зарезать тебя во сне урода в сговорчивого, добродушно похлопывающего тебя по спине босса, то давным-давно заделался бы сомелье.

— Мы займемся подготовкой к заданию, — выдавил Фар, стараясь унять приступ тошноты, вызванный нервным напряжением, и не блевануть в кадку с бугенвиллией. Возможно, добрая воля Лакса не распространяется на тех, кто рыгает в его комнатные растения.

Делец проигнорировал слова Фара. Взгляд его скользнул с бутылки на Элиот.

— Великолепный трофей. Я уведомлю Вагнера о нашем новом деловом соглашении и соответствующих изменениях в платежах.

Так и получилось: сказано — сделано. Элиот стала частью экипажа. И Фар, слава Кресту, остался жив, но теперь линия на бутылках в подвале вела его в жизнь, над которой он не был больше властен. В жизнь, вращающуюся по ее прихоти и бросающую на него постоянную тень страха.

Какое же это будущее?

Забираясь в магнитную тележку, Элиот ощущала легкость — словно гора с плеч свалилась. Встреча прошла как нельзя лучше. Объект «Семь» не закатил истерики и правильно сделал, потому что это закончилось бы для него плохо. Он просто стоял и сердито наблюдал, как разворачивается представление. О, какое получилось представление! Людей, подобных Лаксу, легко раскусить; Элиот дала ему все, что он хотел, — «Рубаи», немного вина и кучу обещаний, — а сама тем временем с помощью технологических фокусов перевернула ситуацию с ног на голову. Она продумала каждую реплику и сыпала перед ним хлебные крошки до тех пор, пока шоу не закончилось так, как она хотела.

Считывание выполнено на 57 %. Помни о Чарльзе.

Пока что она шла намеченным курсом.

«Седьмой» занял свое место в магнитном экипаже. Он снова надел «авиаторы» и выглядел приличнее, чем, вероятно, чувствовал себя после выпитой водки и рискованной встречи с Лаксом.

— Знаешь, могла бы и предупредить. Шепнула бы что-нибудь вроде: «Эй, Фар, „Рубаи“ действительно у меня, и я не позволю вырвать твои внутренности и поджарить их на завтрак».

— Лакс слишком утончен для этого. — Элиот пристегнула ремень безопасности. — Полагаю, он питается только яйцами «бенедикт» и ест их серебряной ложкой.

Фар улыбнулся. Элиот могла бы поспорить, что сделал он это против желания и даже пытался сдержаться, о чем свидетельствовали разбежавшиеся от уголков губ морщинки.

— Прекрасно, мои потроха пошли бы на закуску после того, как он напился бы моей же крови в качестве аперитива. Почему ты просто не сказала, что умеешь как по волшебству извлекать предметы ниоткуда? Сэкономила бы мне сотню смертельно жутких минут.

— А ты бы мне поверил? — Элиот провела пальцем по браслету на своем запястье. Эта штука, похожая на обычное украшение, являлась вместилищем всего и наименее значимым из ее секретов.

— Не знаю! — раздраженно бросил «Седьмой». — Если бы перестала изображать рыцаря плаща и кинжала и поговорила откровенно, мы бы чего-то достигли. Клянусь Гадесом, я же не прошу бутылку вина, просто объясни по-человечески!

С такими объектами, как «Седьмой», трудно спорить, если они учуяли правду. Чтобы двигаться дальше, Элиот приходилось чем-то поступиться.

— Все не так уж сложно. У меня есть… ну, что-то вроде невидимого бездонного мешка.

Брови Фара поднялись выше очков.

— А мятные леденцы там найдутся?

— Нет. — Хотя там хранилось множество разных вещей: парики, карандаш для бровей, наряды на все случаи жизни и для всех эпох, дополнительное вместилище памяти — для воспоминаний, которые она продолжала терять, аптечка первой помощи, лазерный нож и пистолет. Мысль о последнем предмете всегда вызывала у нее желудочный спазм. — Там только необходимое.

«Седьмой» выдохнул, и Элиот подумала, что мятные конфеты действительно необходимы. Запах изо рта шел особенный. В нем смешались похмелье, стресс и утренняя несвежесть.

— Больше ничем не хочешь поделиться? Например, зачем мы на самом деле направляемся в Александрию? Или почему ко мне не возвращаются воспоминания о случившемся на «Титанике»?

— Ты помнишь? — Элиот считала, что Фар употребил достаточно «Бельведера», чтобы забыть свой провал в памяти. Сама она даже не притронулась к спиртному и все равно нуждалась в напоминаниях Веры про то, что забывала.

— Такое трудно забыть. Обычно ты такая сдержанная, и вдруг это выражение… — Фар помедлил, нахмурился, покусывая губы. — У тебя когда-нибудь жизнь проносилась перед глазами?

Элиот глядела на парня, сидевшего напротив в магнитной тележке. Со стекол его очков на нее смотрело собственное отражение — меньше, чем в жизни, почти неузнаваемое в новом парике и с закрашенными бровями, которое словно спрашивало: «Чего ждет Бездна?» Какую правду она могла поведать Фару? Что такое могла сказать, чтобы он поверил? Ничего из того, что одобрил бы агент Аккерман, это уж точно.

— Я думал, это просто выражение, которое поэты высосали из пальца, не сумев придумать чего-нибудь получше, — продолжал Фар. — Но наша работа опасна: пули, пламя, трудности. Когда меня начали задевать регулярно, я понял: в этих словах правда. Когда смотришь в глаза смерти, видишь всю жизнь. Это чувство я только что пережил у Лакса на вилле. И его же, — он указал на Элиот пальцем, — видел на твоем лице прошлой ночью. Когда ты появилась на «Инвиктусе», я решил, что ты, скорее всего, затеваешь какую-то аферу. Но та неудачная посадка, провалы в памяти, твой страх… все это говорит о чем-то большем.

Магнитный экипаж несся дальше. Могильная тьма в окошках сменялась светом тоннельных ламп. Свет, тень, свет, тень, жизнь, смерть. Элиот, пойманная в линзы «авиаторов», мерцала и извивалась.

— Появившись на «Инвиктусе», ты заявила, что хочешь начать сначала, поэтому я подумал, что ты убегаешь от чего-то, — продолжал Фар. — Ты хотела работать с экипажем? Ладно, вот тебе шанс. Убери руки от моего штурвала, скажи открыто, что происходит. Грэм, Прия, Имоджен и я… мы сможем помочь тебе.

Помочь? Проявил ли хоть один объект такое великодушие? Элиот знала: ему стоило труда протянуть оливковую ветвь мира. Жаль, что придется плюнуть на нее.

— Ты прав, кое-что происходит. Это важно и очень, очень сложно. Я не могу посвятить тебя в детали. — Слишком много дыр и провалов в памяти, преследующих ее, и какой бы талантливой ни была эта команда, им не по силам остановить грядущее. — Я не рассказала тебе про свое хранилище, потому что хотела доказать, что могу держать данное слово. Говорила, что доставлю «Рубаи» Лаксу, и доставила. Доверие можно обмануть. А ты теперь знаешь, что я сумею тебя обойти.