Врытая, как землянка, среди серо-желтых песков лачуга старика сливалась с дюнами и была мало заметна даже в нескольких шагах.
— Вот здесь и доживаю век… — сказал старый матрос, пропуская Иоганна вперед. — Тут две ступеньки вниз, не споткнись. А впрочем, это не жизнь: оступишься — поднимешься…
«Пожалуй, бедняга Лиар жил не лучше!» — оглядывая земляные стены, подумал Иоганн.
— А чем же ты питаешься?..
— Рыбой. И воды — сколько хочешь.
— Одно другого стоит!..
— Что? — не понял старик.
Иоганн объяснил, что знает мастера-ткача «Золотые руки» в Брюсселе.
— У него, говоришь, руки золотые? Да и у меня, думаю, были не деревянные, — тряхнул седыми прядями старик. — Был я сначала простым рыбаком, но никто не нагружал так своего невода. Мальчишкой еще один, без отца, уходил далеко в море. Ни летних бурь, ни осенних штормов, ни черта с дьяволом не боялся. Женился. Захотелось получше зарабатывать. Нанялся сперва на один рейс. Помню, в Данциг за хлебом, а туда сельдь везли из Амстердама… Домой вернулся с грошами в кармане. Закабалился уже на непрерывный…[31] Несколько месяцев без молодой жены, без первенца-сына протосковал в чужих землях. Поначалу, впрочем, любопытно было. Чего только не повидал! А пригляделся — одна и та же неправда всюду: грабеж, обман, насилия, несправедливость. Вернулся наконец домой, и опять — не богачом, а с такими же грошами. Опять нанялся… А знаешь ли, какие матросские гроши? За один рейс пятимесячного плавания — каких-нибудь восемь гульденов. Это ведь меньше, чем на сукновальне простой валяльщик вырабатывал. А семья что есть будет? Подумай, мало ли времени суда во льдах простоят. Значит, и там жизнь дрянь и тут дрянь!..
Иоганн слушал, как слушал когда-то уроки в гаарлемской школе. Но учили его теперь не книги, а сама жизнь устами старого человека, потерявшего все и не приобретшего ничего, кроме горьких воспоминаний о беспрерывном труде, опасностях, недоедании, потерях… Каким глупым казался себе Иоганн со своими неопределенными мечтами о помощи родине! Кому собирался он помогать? Снейсам, Гакам, Янсзонам с их консисториями? Или вот таким, как матрос или брюссельский ткач и антверпенский кузнец? И как помогать?.. Этому не научит и сидящий рядом старик. Надо самому искать. «Ведь находили же смелые люди новые страны за морями!» Но сначала они многому, верно, учились, многое узнавали. И Иоганн жадно слушал, стараясь впитать в себя каждую мелочь из долгой жизни мидделбургского моряка.
А старик продолжал рассказывать о тяжелых условиях работы на море. Иоганн узнал о шкиперах, которые, нанявшись на судно какого-нибудь судовладельца, старались выжать из матросов последние силы, хотя и получали в восемь раз больше любого, самого опытного из них.
Иоганн узнал о жестоких законах, которые держат матросов в полной зависимости от шкипера, нанимающего их на определенные сроки. Зависимость эта давала себя знать особенно сильно во время плавания и на стоянках в иностранных портах. За побег с судна, например, матроса могли легко приговорить к повешению, стоило только шкиперу представить двух свидетелей, что матрос убежал, получив хотя бы часть причитающегося ему жалованья. А что стоило богатому человеку подкупить таких свидетелей? Мало ли подлецов на свете!.. Кроме шкипера и самого владельца судна, гроза могла прийти и от фрахтмана — купеческого уполномоченного. За нечаянно разбитый при переноске, подмоченный непогодой или утопленный товар у матроса без разбора дела вычитали что хотели из его и без того ничтожного заработка…
Они проговорили так до самого заката, когда солнце огненным шаром начало медленно падать в синеву горизонта, а с моря резче повеяло соленым вольным ветром.
— Эх, и хорош этот час! — сказал задумчиво старик. — А ведь день все-таки, как вся жизнь, уходит. Смыкается над головой, как волна…
— Да… час хорош, — отозвался бодро Иоганн, — но завтра, с утра, будет лучший!..
— Еще бы!.. — Голос старого матроса прозвучал особенно проникновенно. — И час тот нельзя пропускать. В тот час, еще мальчишкой, я садился под парус или за весла. И ветер с моря вливал тогда в молодую грудь богатырские силы!
— Ветер с моря… — повторил Иоганн, прищурив глаза и всматриваясь в пламенеющую полосу заката. — Ветер с моря…
Иоганн не вернулся в дом «Золотого льва». Он махнул рукой и на отчет антверпенскому «Винограднику». Все письма и бумаги доставлены в целости, а остальное — не его дело!..
Ветер с моря страстно звал его на простор. И скоро он натолкнулся на тех, о ком мечтал.
В небольшом рыбачьем поселке, в стороне от Мидделбурга, собралась ватага молодых, бесстрашных людей, не связанных ничем с родиной, кроме беззаветной любви к ней. Какой-то дворянин-кальвинист, убежавший из-под ареста, грозившего неминуемой казнью, возглавил эту кучку смельчаков. Легкий баркас стал их пристанищем среди морского приволья. Но они твердо надеялись на лучшие времена.
В светлое, радостное утро баркас отчалил от Зеландии, направляясь к берегам Англии. Бежавшие туда год назад реформаты обещали поддержать родичей.
Иоганна мучило только беспокойство о Лиаре с Луизой. Исполнит ли Барбара в случае чего его просьбу?..
Ему так и не пришлось узнать тогда, что дворяне и богатое купечество, испугавшись последствий, отреклись от простого народа и быстро пошли на уступки правительству. Со своей стороны Маргарита Пармская, чтобы отколоть дворян и консистории от восставших, обещала смягчить эдикты, простить дворян-«союзников» прекратить деятельность инквизиции и разрешить кальвинистское богослужение.
Тогда большинство высшего дворянства принялось помогать ей очищать страну от «мятежников». Среди них был схвачен и брошен в темницу антверпенский ткач Лиар.
Барбара с разрешения отца послала старого слугу за оставшейся без приюта Луизой.
Выбор короля
О событиях в Нидерландах Генрих узнал у Швенди. Там собрались и оба знатных посла из Фландрии — Берген и Монтиньи. Швенди рассказывал:
— Не оставив в соборе камня на камне, иконоборцы бросились по улицам с криками в честь гёзов и продолжали громить другие церкви. К утру насчитали до тридцати разрушенных церквей. В монастырях были сожжены древние библиотеки, всевозможные архивы, разбиты винные и пивные погреба. Монахи и монахини спрятались по родным и знакомым. Но, заметьте, ни один из них не был ни оскорблен, ни побит. Из Антверпена мятеж разлился по всей Фландрии, захватив и северные провинции. И нигде он не сопровождался грабежом или убийством. Из четырехсот опустошенных храмов не было похищено ни одной драгоценности, ни в одном городе не было пролито и капли крови…
— Но зато потоками крови заплатит за это бедная Фландрия, — сказал глухо Берген и в волнении встал. — И если все эти годы народ жгли и вешали только за инаковерие, то с августа 1566 года будут казнить, как мятежников и грабителей.
— Однако бескорыстие иконоборцев, — снова заговорил Швенди, — подтверждают все честные люди. В Турнэ собор был усеян жемчугом, драгоценными камнями, золотом. Правительственные лица подобрали все и спрятали под замок. Были случаи, когда иконоборцы сами сдавали ценности своим старшинам для оказания помощи бедным.
— Как отнеслась ко всему правительница? — спросил Монтиньи. — Мы с Бергеном ничего не знаем, что делается в Провинциях. Его величество, видимо, отдал приказ не допускать к нам никого, кто бы мог сообщить какие-нибудь вести. То, что пишем мы, также задерживается…
— Правительница сначала собралась бежать из страны, но Оранский, Эгмонт и Горн убедили ее отказаться от недостойного шага. Скрепя сердце она осталась. И двадцать пятого августа подписала с Людвигом Нассауским и другими дворянами-«союзниками» договор, по которому исповедание новой религии допускалось в местах, где оно успело уже установиться к этому времени.
Генрих вскочил:
