Однажды, воспользовавшись свободным днем, Иоганн решил разыскать наконец Николя Лиара. Он расспросил старого слугу, и тот сказал, где можно найти ткача.

— Только он совсем впал теперь в бедность, этот несчастный человек, — прошамкал старик. — Живет из милости у хозяина на его складах возле канала с дочкой-дурочкой…

— Дурочкой? — удивился Иоганн.

— Уж это точно. Рассказывают, будто она нашла в соборе Богоматери в каком-то углу старый платок либо покрывало, — рваный весь, но расшитый шелками. Ну, и нарядила в него чурбашек вроде, значит, куклы. А кто-то из священников или монахов увидел наряженный чурбашек, почел за богохульство и отвел девочку на суд отцов-инквизиторов. Ну, ее там немного попутали, посекли, но ничего, отпустили к отцу. А после этого она и стала глупенькой. Видно, от страха.

Длинные деревянные строения на кирпичном основании унылым рядом тянулись вдоль задней стены мастерских Снейса. Бахрома пыльного чертополоха среди битого камня и осколков черепицы наводила тоску вблизи чистых, нарядных улиц богатого города. Из-за стен мастерских назойливо и однотонно жужжали десятки веретен. Но оттуда не слышалось обычных бодрых песен, наполнявших, бывало, эти ульи человеческого труда. Один только стук ткацких станков по соседству стоном откликался в тишине. Когда-то в Брюсселе, в квартале ткачей, громко раздавались веселые напевы, похожие на щебет весенних птиц.

Иоганн остановился и оглянулся, почувствовав на себе чей-то взгляд. Из узкого, как в норе, входа на него испуганно смотрели детские глаза. Бледное лицо девочки походило на мордочку зверька.

«Это дочь ткача», — сообразил Иоганн. И он приветливо кивнул ей:

— Здравствуй! Отец еще на работе?

— Да…

— Скоро придет? Или только вечером?

— Да…

В темноте за дверью зашевелились. Показалась пожилая женщина и тревожно спросила:

— Что угодно вашей милости от больного ребенка?

Иоганн объяснил причину своего прихода.

— Приходите, ваша милость, после захода солнца. Николь не смеет наведаться к дочери раньше конца работы. А я живу по соседству. Жаль ребенка — столько часов все одна, одна. Вот накормила ее и пойду к себе.

Подняв глаза на женщину, девочка неожиданно улыбнулась и обхватила ее за шею.

— Тихий ребенок, ваша милость… Тихий… напуганный людьми… на всю жизнь…

Иоганн подошел ближе.

— Я бы посидел с нею, пока не придет отец, — сказал он смущенно. — Я знаю много сказок. Могу и спеть…

— Да хранит вас Господь, сударь! Вы поступаете, как истинный христианин.

Иоганн посмотрел на женщину. «Истинный христианин» — так говорят обычно о своих единоверцах протестанты.

Опять он сталкивается с приверженцами новой веры!..

— Хочешь, Луиза, добрый человек споет тебе песенку? — спросила женщина.

— Да… — Девочка уселась, подперев лицо кулаками.

Иоганн запел:

— Да… — мечтательно протянула девочка.

Они сидели в каморке без огня. Луиза уснула на коленях у отца.

— Будь проклят этот злосчастный лиар! — говорил ткач. — Останься я в Брюсселе, может быть, сохранил бы ее. Проклятые попы, не пощадили ребенка!.. Грабят отцов, грабят матерей на украшение своих идолов, а ребенка обвинили в кощунстве за клок старого тряпья! Будь проклят этот лиар!

— Лиар ни при чем тут, — пробовал возразить Иоганн. — Да вы и не взяли его тогда от маэстро. Оба вы, я знаю, не суеверны. А попадает иной раз человек в такие обстоятельства… не по своей даже воле. И верьте мне, Николь, я сам уже успел два раза испытать это.

— Вы — юноша, а я — старик. Вы одиноки, а у меня была семья.

— Расскажите мне все.

— Как я верил, что вырвусь из нищеты! Осуждал старые цеховые порядки — не давали они ходу ничему новому. А я выдумщик был, все что-нибудь свое придумаю на общую пользу. Да и верил в справедливость и в честность Снейса. А на деле — прибавил к прежним долгам другие…

— Значит, Снейс обманул вас?

— Не знаю, как и сказать. Он охотно ссужал деньгами, не торопил с отдачей… А тут переезд семьи в такое трудное для всех время. Мать-старуха узнала, что придется оставить дом, где выросли еще и бабка с дедом, затосковала… Так и похоронили на брюссельском кладбище возле родных могил. Жена тоже болела в ту пору. Грудной ребенок… Эта вот несмышленыш тогда. А старший сын — подросток. Ничего с собою не привезли, продали все за бесценок, чтоб как-нибудь с долгами расплатиться. Трудовой человек свою честь бережет — нельзя, чтобы люди тебя за обманщика считали… Начали заново обзаводиться. А все стало вдвое, втрое дороже по нынешним временам. Жена болеет. Умирает грудной. А долг Снейсу растет и растет. Сколько ни работаю, едва на еду хватает… Предложил Снейс и сына на работу пристроить…

Припав к лицу спящей дочери, ткач пытался спрятать повлажневшие глаза.

— А какой мальчик был! Сильный, стройный, красивый, добрый, — весь в мать… Сам ведь и придумал к Снейсу пойти. Определили его в трепальщики. Работа, может, и не трудная с виду, а не по детским силам. Сам заболел… Умерла жена. Похороны — снова долг Снейсу. Он, спасибо ему, не отказал и на тот раз… Добрый паук! Чтобы сократить расходы, — а ведь жизнь все дороже и дороже становилась, — перебрались вот сюда. Снейс — дай бог ему и в царстве небесном таких же работников, каких я ему обучил за эти годы, — все будто лаской, все добром. Ни патара до сих пор не берет за эту яму. Живи, мол, Лиар, пользуйся моей милостью да сторожи заодно мои склады от воров. А сын между тем…

Голос ткача прервался.

— А сын… целый день до заката… больной… среди пыли… незаметных глазу этаких ворсинок… А ночью — здесь, в темноте, холоде… Стал кашлять. Потом и кровью харкать… Взял его с работы. Снейс молчит, но вижу — недоволен. Стал списывать с получек больше чем следовало бы. Я — к нему. Мол, платить лекарю нужно. Не глядя швырнул две монеты, как нищему. Верите ли, чуть не ударил его! Видит бог, едва сдержался. А потом схоронил сына… И вот с дочкой беда стряслась. Сами видите, что осталось от Николя, славного когда-то брюссельского ткача.

Иоганн молчал. Впервые перед ним прошла чужая жизнь, с которой, как осенью с дерева, слетал один лист за другим, оставляя голый, истерзанный непогодами ствол. Иоганн чувствовал непонятные угрызения совести: точно он в чем-то виноват перед этим человеком. А кто действительно в этом виноват? Снейс? Королевская власть? Инквизиция? Положение всей страны?.. Иоганн не мог ответить. Он выложил принесенные деньги на колени ткача.

— Вот, — сказал он тихо, — отдайте в счет долга Снейсу. И подумаем вместе, как нам помочь друг другу по-братски.

Николь отодвинул деньги и заглянул в глаза юноше:

— А разве мне есть на что надеяться?..

Иоганн пожал плечами и встал, чтобы попрощаться.

— Не знаю пока, — ответил он откровенно. — Но верю твердо, что лишь смерть может отнять у человека все надежды. А ведь мы с вами живы!.. Я хочу уйти от Снейса. Что-то не по душе мне этот «добрый паук», как вы точно окрестили его. Да и не в Антверпене, видно, моя судьба.

У Снейса сидели знатные гости. Иоганн отложил разговор с ним и поднялся к себе.

Как нужен был ему сейчас маэстро Бруммель и его советы! Нет, добрая госпожа Бруммель, напрасно вы говорили о соколенке, выросшем в вашем доме. У вас выросла глупая, нерешительная курица, которая не знает, куда ей сунуться!

Нянька Барбары заглянула к нему, по обыкновению ворча:

— Все справляется: «Где он? Где он?»… А он сычом сидит, глаз не кажет…

— Кто справляется? — нехотя отозвался Иоганн.

— Кто? Разумеется, она. И чего ты, парень, тянешь, не пойму… Такие деньги! Такие деньги!

Как ему надоели эти постоянные охи и вздохи старухи о деньгах! Какое он имеет к ним отношение, он, неимущий, без всякого ремесла?