— Ты видел меня ночью?

— Нет. А разве ваша милость приходили сюда ночью?

Генриху вдруг страстно захотелось поделиться с этим простым, серьезным юношей самыми задушевными своими мыслями и чувствами.

— Я был сегодня ночью здесь и разговаривал с арьеросом.

— Значит, я все-таки догадался. Почему ж ваша милость не разбудили меня? Я бы вынес скамью, а если надо, и посторожил, чтобы вашей милости не помешали.

— Родриго, не говори мне «ваша милость»! Я хочу, чтобы ты был мне другом.

Рустам доверчиво улыбнулся. Генрих взял его руку и крепко пожал. Они сели на ворох сена, и Генрих начал торопливо рассказывать о своем одиночестве последних лет, о жгучей тоске по родине, о страхе за нее. Рассказал и о таинственном арьеросе, давшем ему книгу, за которую инквизиция казнит людей мучительной смертью. Рустам слушал его с горящими глазами. Ему были понятны и близки слова Генриха. Ведь и их с дядей и Гюлизар тоже могли каждый день схватить и казнить за Коран — мослемскую священную книгу, спрятанную под половицей вместе с чалмой и четками.

Генрих повторил Рустаму многое из сообщенного патером Габриэлем. Показал переданное ночью письмо дяди с припиской от Микэля. Оба старика писали о серьезной болезни «мамы Катерины». А когда передавал рассказ арьероса о гибели Франсуазы и ее двух служанок, пальцы Рустама сжались в кулак, а из груди гневно вырвалось:

— Вот так же они охотятся и за маврами!

— У Франсуазы, — с тоской говорил Генрих, — был приемный сын, мальчик-сирота. Родителей его убили наемные королевские солдаты. Что с ним сталось теперь? Ему уже лет тринадцать. Я хорошо помню его недоверчивый взгляд. Совсем один, чуть живой и голодный, он добрался до Брюсселя, чтобы передать королю прошение своих земляков… Вот тогда-то его и подобрала несчастная Франсуаза.

Генрих опустил голову и замолчал. Молчал и Рустам. Ему хотелось тоже открыться новому другу — сказать, что судьбы их народов во многом схожи. Но он не решился прервать горькие мысли Генриха.

— Пора!.. — прошептал Генрих. — Надо возвращаться в коллегию. Дон Гарсиа, наставник инфанта, будет недоволен нашей долгой отлучкой.

Оба поднялись и вернулись в башню. Еще у порога они услышали пение Гюлизар. Мустафа сосредоточенно связывал у окна букеты для церкви Сан-Ильдефонсо. А Гюлизар, перебирая струны рабеля[20], пела. Инфант слушал ее. снисходительно улыбаясь.

Рустам нахмурился. Ему не понравилось выражение лица инфанта. Как смеет он смотреть так на их Гюлизар, на их соловья Гюлизар!

— Глупая песня, — сказал он резко и положил руку на струны рабеля.

Струны задрожали и оборвались жалобным аккордом. Девушка подняла на брата удивленный взгляд. Неужели Рустам не понимает, что сын короля страдает? У него отняли невесту, отняли любовь… Не иметь любви и здоровья, как у него, значит быть беднее нищего. Почему Рустам не хочет, чтобы она утешила инфанта нежными песнями? Песни — радость жизни. Они залечивают раны сердца. Рустам сам говорил это не раз, слушая ее пение.

А инфант торжествовал: ну можно ли теперь сомневаться, что эта девчонка влюблена в него по уши?

— Какая скука! — произнес лениво инфант и потянулся за шляпой, брошенной на стол. — Проводи меня, Изабелла. Я предпочитаю твое общество всем Оливаресам и Гарсиа, вместе взятым… Прощай, старик!

Мустафа почтительно поклонился. Гюлизар послушно повесила на стену рабель, накинула на плечи косынку и, захватив охапку цветов, вышла вместе с инфантом. Генрих и Рустам последовали за ними.

Карлос увлек Гюлизар далеко вперед — пусть «святоша» помучается ревностью. Чего стоят стройная фигура нидерландца, его серые глаза и густые темные кудри в сравнении с правом на корону Испании? И он начал:

— Когда я буду королем, моя Изабелла, я сделаю тебя придворной дамой, и ты затмишь красотой всех!

— Вы слишком добры, ваше высочество, — смутилась девушка. — Я ведь не сумею там сказать ни слова.

— Тебе не надо будет говорить, — смеялся инфант. — Ты станешь только петь.

Шагая рядом с Генрихом, Рустам не выдержал и рассказал наконец другу про тайну своей семьи. Генрих поклялся, что никому никогда не откроет ее.

Инфант и Гюлизар в это время подходили к мавританской беседке, выстроенной на вершине искусственного холма. Ослепительно сверкали белые мраморные колонны, соединенные воздушными подковообразными арками. Легким венком они окружали холм и словно взбегали на него в радостной игре света и тени. Широкие каменные ступени вели в грот. Из темнеющей глубины его доносился плеск фонтана.

— Я хочу пить, — хрипло сказал Карлос и, свернув резко в сторону, начал подниматься.

Гюлизар остановилась как завороженная. Перед нею было чудо человеческих рук. Тонкие колонны были напоены сейчас солнцем, точно горячей розовой влагой. А сверху, из мрака таинственного входа в грот, струясь и переливаясь, сбегала прозрачная вода…

Гюлизар не заметила, как Карлос неожиданно поскользнулся и упал. Гюлизар подбежала к нему, но в испуге отшатнулась. По смертельно побледневшему лицу принца текла темно-красная струйка крови.

— Ваше высочество!.. — заметалась Гюлизар и с криком о помощи побежала назад. Она не заметила, как с плеч ее сползла косынка.

Генрих еще издали увидел испуганную девушку. Он бросился к ней.

— Что случилось? — спросил в тревоге Генрих.

Девушка припала к груди Рустама, плача и бормоча:

— Его высочество… там… на лестнице… в крови…

Генрих понял, что произошло несчастье, и торопливо крикнул:

— Ступайте оба домой!.. Вам не следует быть замешанными в дела инфанта. Я справлюсь один.

Он нашел Карлоса без сознания. Приподняв его и прислонив к балюстраде, он кинулся в коллегию. Дон Гарсиа приказал слугам перенести бесчувственное тело инфанта в спальню. Доктор Оливарес определил опасное повреждение черепа.

Лекции прервались. Студентов перевели в противоположное крыло здания и приказали никуда не выходить. Хуану Австрийскому и Александру Фарнезе запретили посещение больного. Вся коллегия была на ногах. Гонец помчался в Вальядолид, где находилась королевская семья.

Дон Гарсиа допрашивал Генриха в его комнате:

— Сеньор ван Гааль, вы должны знать, что случилось с инфантом. Вы друг и доверенный его. Но, вместо того чтобы удерживать его от неосторожных выходок, вы, очевидно, потворствуете им. Мальчишка, который поступает так…

— Я не мальчишка! — вспыхнул Генрих. — И, если бы дон Гарсиа де Толедо пожелал сразиться, я бы показал, что неплохо владею шпагой!

— Ах, вот как! — закричал наставник. — Быть может, молодая особа тоже нуждалась в вашей шпаге? Не отпирайтесь, кабальеро. Или вы посмеете отрицать, что в моих руках женская косынка?

Генрих опустил глаза.

— Ну, — настаивал дон Гарсиа, — я надеюсь, что вы, «правдивый из правдивых», соблаговолите все же открыть истину. Чья это косынка? Не старайтесь увильнуть — в Испании умеют допрашивать. Это любовная история?

Генрих решил солгать, чтобы выгородить Гюлизар:

— Да. Я полюбил девушку.

— А инфант?

— Его высочество хотел прийти в сад раньше меня, чтобы помешать свиданию… и оступился…

— Соблаговолите отдать вашу шпагу, сеньор, — произнес холодно дон Гарсиа. — Вы арестованы до приезда его величества.

Он взял у Генриха шпагу и быстро вышел, заперев дверь, комнаты на ключ.

Генрих был в отчаянии. Такой нелепый трагический случай! Косынка Гюлизар — живая улика. Как только приедет король, начнется форменный допрос всей коллегии. В Испании люди сознаются даже в том, в чем они неповинны. Грубые, беспощадные руки схватят Гюлизар, схватят Мустафу, Рустама, перероют всю башню, найдут роковую чалму, четки, Коран… И уже не любовной историей заинтересуются судьи, а тайным исповеданием мусульманства. Гюлизар обвинят в умышленном покушении на жизнь инфанта. Раздуют дело до государственного преступления. Вмешается инквизиция. Семью садовника осудят…