— И доносчику, — не слушала Оммэ, — из его же имущества платят. Кноосу, я слышала, немалый барыш достанется после часовщика.

— Ах, он Иуда проклятый! — сплюнула Беткин. — И как это руки не отсыхают от таких барышей?

Патер Габриэль попробовал ввернуть:

— Какие там руки? У иных людей и совесть давно высохла. Антихристовы времена пришли, вот что!

При слове «антихрист» женщины сразу замолчали. Опасная беседа до добра не доведет. Да еще с незнакомым человеком.

Круглолицая девушка в голубой юбке, жадно слушавшая до тех пор старших, заглянула было в короб с товаром патера Габриэля, но Беткин мигнула ей и увела, бормоча:

— Кто его знает, что он за торговец? Может, подосланный какой! Скоро всюду станут нос совать: кто что ест, у кого кто гостит, сколько поклонов кто кладет на молитве. Сохрани и помилуй перед какой-нибудь статуей святого не перекреститься или в пост скоромного нечаянно попробовать, беда — сейчас в еретички попадешь. Антихристово племя и верно, чтоб им самим…

— Кто это — антихристово племя, дорогая Беткин?.. — услышал патер Габриэль новый голос. — Надеюсь, вы про еретиков, врагов нашей святой католической церкви, говорите? Не так ли?

Беткин чуть не выронила от неожиданности кувшин.

— Про них, конечно, про них, дорогая госпожа Труда, — стала торопливо уверять она. — Про кого еще?.. Что вас так давно не видно? Заходили бы побеседовать. Моя дочка печет превкусные пирожки с имбирной начинкой. Попробовали бы — сделали бы честь девочке. И их преподобию подали бы на завтрак.

— Спаси вас господь, дорогая Беткин. Некогда мне все: то в церковь, то бедным помочь по силам моим…

— Вы праведница, дорогая госпожа Труда, поистине праведница!.. Оно и понятно: чуть ли не всю жизнь состоите экономкой их преподобия… Прошу простить, должна навестить больную сестру. Передайте мои низкие поклоны его преподобию.

Улыбаясь и заискивающе кивая головой, Беткин перешла на противоположную сторону площади. В волнении она расплескивала воду и ступала без разбора прямо в весеннюю грязь.

«Сохрани ее, Господи, от такой „праведницы“, — подумал патер Габриэль. — Сегодня же, верно, пошлет дочку задобрить ханжу пирожками…»

Он встал и обратился к экономке:

— Простите, почтенная госпожа, я новый человек в городе, а вижу, как вас здесь уважают. Вот почти никого и не осталось в очереди. С доброй охотой все уступают вам место.

Экономка подозрительно оглядела его с головы до ног. Заметив на коленях его короб, она подошла ближе. Патер Габриэль услужливо показал товар.

— Сделайте почин, уважаемая госпожа, — протянул он ей вышитую шелками косынку. — Для первого знакомства со столь добродетельной особой я могу и подождать с уплатой.

Тонкие губы экономки растянулись в улыбку:

— Помилуйте, ваша милость, как можно? Вы меня совершенно не знаете!

— Я узнаю людей достойных с первого взгляда. Бродячему человеку волей-неволей приходится уметь распознавать своих ближних. Однако славный город Брюссель, а я в нем уже заметил перемены. Не те, не те богобоязненные времена, что были!..

— Вот-вот! — обрадовалась экономка и доверительно села рядом на желоб. — Всем добрым католикам в глаза бросается. Люди стали мнить о себе невесть что. Берутся обсуждать постановления короля и даже… самого папы. Бывало, каждый за счастье почитал принести духовному лицу посильный дар. А теперь, того и глади, городские власти потребуют и от духовенства платежей на мирские дела. Их преподобие священник прихода Святой Женевьевы, у которого я служу, приносит домой тревожные вести…

— Приход Святой Женевьевы?.. — воскликнул патер Габриэль. — Как же, слышал, слышал. Достойнейшее, говорят, духовное лицо. Вот поистине особая удача для нового в городе человека! Я ищу какое-нибудь общественное место, где можно было бы без лишних хлопот распродать остаток моего товара за один день. Мне указали как раз на какой-то кабачок в приходе Святой Женевьевы…

— Какой кабачок? — насторожилась экономка.

— Под названием «Три веселых челнока». Очень, знаете ли, подозрительное название… Боюсь, не попаду ли я там в слишком «веселое» общество, где меня обманут. Не скажете ли вы, что это за кабачок и кто его хозяин? Вам я верю с первого слова.

Экономка разом поджала губы и прошипела:

— Ах, не упоминайте этого грех-ховного места! Сам Господь сох-хранил вас от гнезда ех-хидны!

— Вы меня пугаете, уважаемая госпожа. Чего же я избежал там?

Несколько секунд в тощей шее экономки что-то будто клокотало. Узенькие серые глазки метали молнии. Патер Габриэль понял, что попал в самую цель. Отдышавшись и осенив себя крестным знамением, старуха начала:

— Я всегда замечала, что в этом кабачке творится что-то неладное. Словно мух на патоку, тянуло всех туда. Хозяйка еще молодая, с виду тоже ничего — и в церковь ходила, и на исповеди бывала, все как верная католичка делала… А на самом деле колдовала.

Патер Габриэль подсел ближе.

— Придет к ней девушка — в чем душа держится, как есть кожа да кости и с лица некрасива, пробудет у нее день-другой — розой расцветет. Была у нее одна служанка, так Розой и звали. Вышла от нее замуж за цирюльника, пышная, румяная, а перестала хозяйка над ней колдовать, словно и увяла. Вот на место этой самой Розы и сманила колдунья от меня девчонку Эмилию — ну просто заморыша, урода… И что же вы скажете? Не прошло двух недель, как Эмилия под пару Розе стала. А уж на язык бойка! У меня только шепотом говорила и все кашляла, так, можно сказать, иной раз даже кровью харкала… Попала к проклятой Франсуазе в лапы, ну, и расцвела: песни поет, смеется. Ну разве же это не колдовство?

Патер Габриэль опустил глаза и еле выговорил:

— Без колдовства такие перемены, конечно, не бывают.

— Вот-вот! Я и говорю. Своему сатанинскому делу, — продолжала экономка, — хозяйка научила другую служанку, Берту. Так у той совсем голова кругом пошла: такая сделалась дерзкая. Хохотала рта не закрывая и в праздник и в будень.

— Вот вы говорите, почтенная госпожа: «хохотала», — перебил патер Габриэль. — Разве она больше не хохочет?

Лицо экономки стало таинственным.

— Нет, больше не хохочет. Нашлись достойные люди, которые шепнули кому следует…

— Их арестовали? — Патер Габриэль чуть не выдал себя.

Экономка подняла брови и закатила глаза:

— Ах, ваша милость, не так-то легко бороться с сатаной! Он и его приспешники очень хитры. Я не все еще рассказала. Мало что хозяйка проклятых «Трех веселых челноков» была колдунья — она взяла еще на воспитание мальчишку, сущего бесенка, меченного от рождения разными глазами, прости господи, отродье каких-то еретиков, и записала на его имя все свое имущество. А вы знаете, дьявол помогает своим слугам всеми мирскими благами… Колдунья была богата и вдова, к тому же бездетная. Другая богобоязненная католичка все свое имение давно записала бы на приходскую церковь, чтобы добрые христиане молились о ниспослании душе вкладчицы всякого блаженства, а она…

— Где же они все теперь? — Патеру Габриэлю стало невыносимо притворяться.

— Не знаю. Уехали в другой город. Впрочем, есть слушок, что они все в руках святых отцов-инквизиторов.

Патер Габриэль воскликнул:

— Все? И хозяйка, и приемный сын, и все три служанки?

— Да нет же, ваша милость! Ведь третья, Роза, я говорила, вышла замуж за цирюльника, живет здесь, в Брюсселе, и, верно, радуется, что вырвалась из сетей дьявола. Впрочем, она тоже на подозрении…

Патер Габриэль понял, что вряд ли добьется чего-нибудь большего, и взглянул на башенные часы. Солнце слепило глаза. Стая голубей, точно вскинутые в синеву неба белые платочки, реяли вокруг циферблата.

— Ах, почтенная госпожа, — заторопился Габриэль, — за интересной беседой с вами я и не заметил, что могу опоздать во дворец его светлости принца Оранского! Слуги его светлости заказали мне кое-какой товар.

Экономка опять поджала губы:

— Не советую вам иметь дело с Оранским. Он хоть и большой вельможа, а не в почете у нашего милостивого короля.