Пани Эвелина тоже рассмеялась. Это был смех женщины, чувствующей свое превосходство, смех эгоистки, жестокий и унижающий.

– Сумасшедшая, – вдруг серьезно сказала она. – Ты, видно, еще не спала со стариком. Не знаешь – а уже желаешь этого! Дура! Сначала научись скрывать свое отвращение, свою ненависть, а уж потом проси…

– Будто ты спала!

– О, милочка, ты еще под стол пешком ходила, когда я уже знала, что это такое. Прежде чем в моей жизни появился князь, который подарил мне этот чудесный домик, мне пришлось такое перетерпеть! Была и под стариками, и под калеками! Теперь можно не сомневаться, что я заслуживаю тех денег, которые мне платят… Прежде я тоже просила Бога послать мне человека. Отдавалась всякому, кто пальцем поманит. Думала: а вдруг это и есть тот принц, который вытащит меня из болота и посадит на трон! Не скоро поняла, что все мужчины одинаковы и им от меня надо только одно!

– И князю тоже?

– Хо, милочка! А чем он лучше?.. Только что денег много!

Кажется, панну Снежану удивили эти слова. Вытаращив глаза, она спросила:

– А ты говорила, что он любит тебя!..

– Любит! Коли б не любил, не ездил бы!.. Да только боюсь, что, женившись, разлюбит, потеряет охоту приезжать!

– Разве может несмышленыш, девочка, превзойти такую жрицу, как ты! Ведь ей еще и девятнадцати нет, от папы-мамы ни на шаг!

– Кто знает, кто знает… Видела я ее. Мордашкой – чистая обезьянка. Да и ужимки такие же: живая, лупоглазенькая. Так и хочется надавить ей на носик пальчиком и так нежно сказать: козюлечка ты моя, не тягайся ты со мной, душечка, а то задавлю ненароком!.. Я бы и не боялась, да уж очень нежны линии ее лица! А ну как князь возьмет да и втюрится по-настоящему! Вот тогда-то мне и конец…

– Едва ли он влюбится, – ответила сестра. – Твой князь – просто расчетливый проходимец! Способен ли он вообще любить?

– Он никогда не встречал препятствий в этом деле. Поэтому если эта мордашка пойдет у него на поводу, то ничего не изменится. Но если она заартачится, то может прибрать его с потрохами!..

– Князя? – панна Снежана рассмеялась. – С этим холодным камнем не совладает и огонь! Не тревожься, сестрица! Все обойдется. Чует мое сердце: потешится с недельку, а потом… вернется к прежней жизни. Что ему симпатичная мордашка! Он взрослый мужчина! Ему нужны удовольствия! Вот увидишь, уже через месяц после свадьбы он разочаруется в этом котенке!

– Твоими бы устами да мед пить, – отозвалась пани Эвелина.

Слова сестры явно приободрили ее. Когда-то настороженно встретив сообщение о сватовстве князя Леона, она только теперь начинала осознавать, что в этом для нее нет особой опасности. Как бы ни хороша собой была соперница, ей все равно недостанет настоящего опыта кокетства, чтобы удержать мужа… Успокоенная, она взяла со стола колокольчик и, по обыкновению настоящих барынь, позвонила. Но, зная строптивость своего надворного, для пущей надежности еще и позвала:

– Степан! Степан! Слуга был где-то рядом, может быть, в сенях, однако понадобилось нескольку минут и повторный звонок, чтобы он наконец-то отреагировал. Сначала послышался скрип хромовых сапог, потом открылась дверь – и в арке перед красавицами предстал невероятный верзила, нечесаный и плохо бритый, вдобавок в засаленной и давно потерявшей свой настоящий цвет рубахе.

– Почему так долго шел? – упреком встретила его пани Эвелина.

Кажется, она умела управлять этим детиной, потому что сразу после ее замечания Степан съежился и что-то пролепетал в оправдание…

– Принеси пару бутылочек, – приказала она. И тут же властно добавила: – И чтобы сам – ни-ни! Степан молча поклонился и вышел.

– Какой-то он у тебя… Как пес уличный, – оценила слугу панна Снежана.

– Какой есть, – отозвалась хозяйка, продолжая всматриваться в свое отражение в зеркале. – Менжинский не спрашивал, когда дарил. Только сказал: «Зато не болтлив!» И точно, от него слова не услышишь. Нормальный!

Наконец, когда было принесено вино и даже выпито по первому стаканчику, сестры уселись друг против друга и занялись музыкой. Впрочем, пани Эвелина помалкивала, а лишь сидела и слушала – медведь наступил ей на ухо. Что же касалось панны Снежаны, то музыка, очевидно, была ее страстью. Панна красиво пела и хорошо аккомпанировала себе на гитаре.

Сначала она просто играла мелодию, подбирая ее на слух, и подпевала. Потом стала перебирать струны – и вдруг запела тот романс, настоящая задушевность которого более выражалась интонацией, нежели словами. Низкий голос поющей дополнял красоту мелодии какой-то естественной тревогой, а потому заставлял думать, что этот романс о чем-то очень-очень личном:

Чудный месяц плывет над рекою, Все в объятьях ночной тишины. Ничего мне на свете не надо, Только видеть тебя, милый мой. Только видеть тебя бесконечно, Любоваться твоей красотой.

Но – увы, коротки наши встречи, Ты спешишь на свиданье с другой. Так иди, пусть одна я страдаю, Пусть напрасно волнуется грудь, Но прошу я тебя, умоляю, Смотри, милый, меня не забудь!

Пани Эвелина слушала с таким вниманием, словно слова романса должны были предсказать ее судьбу.

А панна Снежана продолжала петь. Она будто изъяснялась кому-то в своей страсти и печали:

Для кого я жила и страдала? И кому свою жизнь отдала? Как цветок ароматный весною, Для тебя одного расцвела…

Большой деревянный дом пана Теодора Коллупайло в Герутево стоял на возвышении. Он находился как бы на полуострове: прямо перед ним простиралась низина – пойма давным-давно пересохшей реки. В низине лежала деревня, огороды которой спускались к самому ручью. Стены дома были увиты ползучими растениями. Подъехать к нему можно было лишь с одной стороны. Зато с той площадки, где он располагался подобно гнезду орла, открывался такой вид, не залюбоваться которым было просто невозможно. Ручей уносил свои воды в глубокую долину. Сначала, за деревней, он петлял в полях, подобно серебристой змее, а потом, уже у горизонта, русло его скрывал мощный дремучий лес. В любую пору года тот лес вызывал у людей какое-то особое, неприятное, даже трагическое ощущение. Он виделся вечно закрытым занавесом. Особенно неприятно от этого ощущения бывало вечерами и ночью. Тогда из того леса слышалось множество непонятных, едва уловимых звуков – рык, вой, даже стоны. Исстари жители Герутево верили, что в том лесу обитает нечистая сила. На самом же деле в той стороне начиналась Беловежская пуща – то бесконечное дремучее царство, о котором было легче слагать сказки, нежели повествовать правду.

Дом Коллупайлов отличался просторностью. Гостей встречал обширный вестибюль. В левой части дома располагались служебные помещения и комнаты слуг, а в правой – жилые помещения хозяев: гостиная, спальни, ванная. Широкая лестница с резными перилами уводила из вестибюля на второй этаж, туда, где размещались мансарда и летние спальные комнаты.

Пан Теодор бывал дома только вечерами и ночью. Зато его семейные, жена пани Юлия из Толочек и дочь панна Мария, относились к тем женщинам, которых называют домоседками. Они выезжали из Герутево разве что в костел по воскресеньям. Вся жизнь их была посвящена, кажется, одному – созданию настоящего домашнего уюта. Так прежде при матери и отце жила пани Юлия. Такой образ жизни сумела привить она и своей дочери. Обе растрачивали день на хозяйские мелочи: то на скотный двор сходят, то на кухне часок-другой проведут, то займутся нарядами. Немало времени отнимали многочисленные визитеры. В основном это были местные деревенские. Люди жаловались, просили: одним нужен был лес, другим – зерно. Пани Юлия, не умея отказывать, выслушивала каждого – и помогала. Зная ее покладистый характер, иные пользовались этим и просили больше того, что могла бы позволить им совесть.

Панна Мария, которой уже исполнилось девятнадцать, не отходила от матери ни на шаг. Так же, как и мать, она больше слушала, чем говорила или распоряжалась. И характер она имела такой же, как у матери. По этой причине все в Герутево обожали ее.