Желание как-нибудь оправдать себя заставляло искать примеры вероотступничества. Наш герой обратился к книгам. Но последние сказали немного. Молодой нашел лишь примеры самопожертвования, когда князья, в угоду жестокому врагу, изменяли православию, чтобы спасти свой народ и державу от гибели и разорения.

Советоваться с отцом несчастный не решался, опасаясь, что разговор убьет старика. Но и держать в себе разраставшиеся сомнения тоже не мог. Он чувствовал необходимость чьей-то подсказки.

Как-то Федор вспомнил про Гнезненский костел и про тамошнего главного служителя ксендза Стефания. Пожелав поделиться с ним, он отправился в Гнезно.

В тот день бушевала буря, в природе происходил перелом – лето сменялось на осень. Крепкий ветер трепал листву, рябил на дороге холодные лужи, завывал в поле. Он то пугал своими порывами и безумным воем, то вдруг затихал на нет.

На дверях старого, потемневшего от времени Гнезненского костела, стоявшего в самом центре деревни, висел замок. Во дворе было безлюдно и тихо. Федор прошел к плебании. Служанка, выслушав его, отправилась доложить. Вскоре она вернулась и объяснила, что ксендз-пробащ приболел, а потому может принять в спальне. Она извинилась.

В комнате, куда привели гостя, горела лампада. На большой кровати из резного дуба с бархатным лиловым пологом лежал старец, накрытый до пояса одеялом. Это был хозяин плебании ксендз Стефаний. Телосложением и короткой стрижкой под ежик этот человек напоминал десятилетнего мальчика. Щурясь, он с интересом рассматривал прибывшего; улыбался, хотя подобное выражение было для него обычным.

После взаимных приветствий хозяин усадил Федора в кресло напротив кровати. Представившись, наш герой объяснил причину визита.

– Отче, – волнуясь, сказал он, – задумал я с Божьей помощью поменять веру отцов своих, стать католиком. Я исконный православный. Но обстоятельства сложились так, что я вынужден перекреститься. Не станет ли это неисправимым грехом? Не придется ли мне страдать за это всю оставшуюся жизнь?

Казалось, ксендз Стефаний совсем не удивился тому, что открыл ему гость. Ровным, спокойным голосом он спросил:

– Прежде всего, сын мой, позволь узнать об обстоятельствах, что вынуждают тебя на столь крайнюю меру?

– Любовь, – решительно ответил Федор. – Разве этого мало?

Морщинки на лице священнослужителя разгладились. Старик сразу все понял и поспешил успокоить молодого.

– Большого греха в том не будет. Не сомневайся, сын мой. Были времена, когда все на земле подчинялись одному верховному пастырю, – он помолчал, как бы призывая Федора к долгой беседе. Потом продолжил: – Отнюдь не важно, какую религию мы исповедуем. Христианство со времени своего возникновения разрослось в большое и ветвистое дерево. Тем не менее каждая его ветвь служит одной цели – сохранению ствола. Что касается твоего вопроса, то здесь все просто. Были примеры, когда даже короли отрекались от веры своих отцов. В истории Франции, например, был момент, когда половине населения страны пришлось изменить своей религии. Мне понятно твое беспокойство. Это беспокойство чистого сердца! Но повторяю, сын мой: в твоем желании греха нет. И страдать ты не будешь. Цель оправдывает твой поступок, ибо она дана свыше.

– Но что я должен делать?

– Прежде всего торжественно пообещать себе перед Господом Богом, что будешь относиться к новой религии со всем сердцем и со всей трепетностью и будешь выполнять уставы новых духовных наставников, своими молитвами и стараниями доказывать полную и неизменную любовь и подчинение костелу.

– А как официально утвердить переход?

– На сей счет не беспокойся, – ответил ксендз. – Главное, чтобы перемена случилась в тебе самом. Официальная часть – это самое простое. Может быть, в этом помогу тебе я, может быть, кто-то другой. Твою просьбу должен будет утвердить епископ.

Когда в этот день Федор возвращался домой, его беспокоили сразу тысячи мыслей, как безумно счастливых, так и страшных. «Сумею ли побороть в себе чувство отчужденности к новой матери? Смогу ли не лукавить самому себе?» – задавался он вопросами. Он еще не сознавал сложности того, что ему предстояло, но уже радовался свершению своей мечты.

Вместе с уверенностью в том, что он все-таки сделает по-своему, в душе Федора росло беспокойство. Ему еще предстоял разговор с отцом.

Старый Коллупайло был из тех, кто привык во всем полагаться на себя. Он не заискивал перед властями, не искал дружбы у влиятельных соседей. Те, кто знал герутевского пана, называли его дикарем и приписывали эту отчужденность расстройству ума. Старик как будто не реагировал на подобное неуважительное отношение, однако в душе страдал. И, конечно, это сказывалось на его здоровье. У него было уже несколько сердечных приступов.

Боясь убить отца, Федор откладывал разговор со дня на день. Он сознавал, что значит для Коллупайлов православие. Никто в их роду не изменял своей вере, выстояли Коллупайлы и во времена гонений. Нынче их привязанность уже не вызывала у соседей такого недовольства. А потому его решение могло показаться странным.

И все-таки вскоре разговор состоялся. Отец и сын уединились в кабинете. Федор начал издалека, сказал, что любит панну Юлию и что встретил с ее стороны взаимность. Старого Коллупайло не обрадовало такое вступление. Стоило сыну упомянуть о Толочках, как руки его затряслись. Стало ясно, что тема не просто неприятна ему, а мучительна. Однако Федор решил довести задуманное до конца, сказал:

– Отец панны Юлии даст согласие на брак только в том случае, если я поменяю веру.

Старик выслушал с таким выражением, словно ему сообщили о смерти родственника. Он отвернулся к окну. Молодой притих, надеясь, что отец сам догадается об остальном.

– Понимаю, – наконец отозвался старый Коллупайло, – в твоей душе поселилась язва сомнения. Чтобы приобресть одно, ты собираешься отречься от другого, – он посмотрел на сына так, словно намеревался спросить: «Я прав?»

Федор опустил глаза. Он чувствовал себя преступником.

– С давних времен Коллупайлы в православии, – не без гордости заметил старик. – Сколько издевательств претерпели, пронося, как огонь свечи в ураган, свою верность. Над нами смеялись, нас называли людьми низшего сорта. И все-таки мы остались непреклонными, выстояли. – глаза его вдруг округлились, и он сказал с какой-то жуткой уверенностью: – Бес тебя искушает, сынок! Берегись! – после чего схватился за грудь.

Федор поддержал его, придвинул кресло.

Старик сел грузно, с сиплым выдохом. Сразу стала заметна его немощность. Голова несчастного затряслась, а в глазах появились слезы. С каким-то детским страхом он вдруг спросил:

– Ты уже решился?.. Сын не ответил, отвернулся.

– Ты ослеплен, – морщась от боли в груди, тихо заметил отец. Федор не сумел сдержаться, вскричал:

– Я люблю ее! Только ради того, чтобы быть с ней!.. Старик словно не услышал, продолжал о своем:

– Вера отцов – не фрак, чтобы менять, когда вздумается. Ты не купил и не выменял ее, ты в ней родился. Сменить веру – все равно что умереть и родиться заново. Разве это возможно?!.. Или тебя прельстила позолота костельных алтарей?

– Нет же! – волнуясь, ответил влюбленный. – Просто я думаю, что любовь не имеет отношения к догмам. Да, для меня свято духовное подвижничество предков. Но я не книжник и не святоша. Я человек! Мною движет желание быть счастливым и дать новую жизнь! Я не изменник и не виноват, что люди разделились на касты. Я как служил Господу, так и буду служить. И уверен, что Он не разочаруется во мне. Господь сам указал мне этот путь. Ведь это Он вселил в меня любовь. А потому мне ничего не остается, как пойти на крайнее средство. Что поделаешь, коль к этому вынуждает меня несовершенство человеческих законов. Я знаю только, что эта крайность не отдалит меня от тебя и от моих достопочтенных предков.

– Твои дети будут католиками!