Панкрат отогнал экипаж к конюшне и занялся осмотром упряжи. Между тем князь и пани Эвелина продолжали стоять на крыльце. Им следовало бы пройти в дом, чтобы не смущать кучера. Но князь уже забыл обо всем на свете. Начав с мягких, как подушечки, пальчиков пани Эвелины, он вскоре покрывал поцелуями губы, шею и грудь.

– Божественная! – подражая рыцарям средневековья, возбужденно прошептал он.

– Леон, – делая вид, что стесняется этих открытых поцелуев, жеманно ответила она низким голосом и тут же подставила ему прочие свои прелести – маленькие ушки и голое плечо, – пройдемте в дом. На нас смотрит этот мужлан…

– Мышонок! – все больше распаляясь, вторил ей, точно во хмелю, князь. Хозяйке наконец удалось толкнуть дверь и буквально силой ввести князя в дом.

Оба вошли в просторную светлую комнату, сели друг против друга в широкие мягкие кресла, драпированные толстой красной тканью. Однако и после этого еще долго не начинали разговора, так как князь каждую минуту соскакивал со своего места и, обняв любовницу, пытался запечатлеть свой поцелуй то на ее груди, то на шее.

– О, Леон, – укоризненно отвечала ему на это пани Эвелина, – ну перестаньте же! Вы ведете себя, как мальчик!

Однако кто, как не она, эта безотказная львица, знала, что князь так просто не успокоится. Это наконец заставило пани вздохнуть и подняться, чтобы зашторить окна, а потом запереть дверь… Когда сие было сделано, пани Эвелина положила свою руку на шнуровку платья. Князь затрепетал…

Примерно через час они опять сидели в креслах друг против друга. Теперь своей неподвижностью они напоминали истуканов – в этом чувствовалось равнодушие, оба даже не смотрели один на другого. Князь утолил страсть – и теперь, бледный, с почти разочарованным видом, взирал в окно, в ту сторону горизонта, откуда уже пробивались красные лучи заходящего солнца. Иногда он нервно тянулся к боковому карману своего пиджака, вытаскивал часы и смотрел на стрелки. Сего дня у него еще были дела… Пани Эвелина, оставаясь в длинной ночной рубашке из прозрачного шелка, подглядывала за ним, и ее взгляд не таил тревоги. В какую-то минуту она неожиданно грустно сказала:

– Скоро вы забудете дорогу ко мне. Князь Леон не ответил – только бросил на нее тот быстрый, удивленный взгляд, который обычно выражает вопрос: «С чего ты взяла?»

– Знаю я вас, мужчин, – продолжала блудница. – Молоденькая жена. Ее прелести, наивность. Ведь это так романтично! И так интригует! Не правда ли?

В ее голосе звучали нотки сарказма. Однако князь и на этот раз никак не отреагировал – он занял явно выжидательную позицию. Получив то, чего хотел, он ждал момента, чтобы распрощаться с хозяйкой. Ему уже было скучно. Неожиданно для самого себя он вдруг протяжно зевнул…

– Прости, радость моя, – тут же извинился он.

– И когда она, эта ваша свадьба? – пани Эвелина упрямо возвращала гостя к своей теме. Князь протестующе взмахнул рукой.

– Я здесь не для того, чтобы обсуждать мои личные дела, – неожиданно сухо, даже с ноткой грубости сказал он. – И потом, Эли, ты что, ревнуешь?

Пани Эвелина даже раскраснелась – ее задел сухой тон князя. Но она сумела сдержать себя.

– О нет! – ответила она. – Это не ревность. Скорей, это страх… Чего лгать, я боюсь потерять вас, Леон!

– Разве могу я забыть дорогу к такому сокровищу, к такому цветку, к такой умелице! – кажется, к гостю начало возвращаться то, что он испытывал в первые минуты сегодняшнего приезда сюда. Он потянулся к любовнице и, взяв ее полную ручку, начал с жаром целовать. – Да никогда! Ягодка моя! – наконец он не выдержал, соскочил с кресла и обнял хозяйку. – Ну-ка, дай мне твое личико, – заворковал он, как голубь перед голубкой. – Губки! Дай мне твои губки!

Долгий поцелуй, последовавший за этим, казалось, должен был не просто прекратить всякие прения между ними, но и вызвать новую волну страсти. Так и случилось.

– Колдунья моя, волшебница! Я так рад, что ты у меня есть! – почти с пафосом сказал князь и, стянув рубашку с ее плеча, приоткрыл грудь любовницы.

– Нет-нет, – делая вид, что обижается, протестующе, заговорила хозяйка. Однако грудь не прикрыла. – Знаю, что наш роман дышит на ладан! Может быть, это наша последняя встреча!

Князь на мгновение отвлекся, недоуменно посмотрел на любовницу, как бы спрашивая: «О чем это ты?» Но, кажется, протесты эти не имели для него никакого значения, уже в следующее мгновение руки его опять потянулись к рубашке блудницы…

Когда князь уехал, пани Эвелина некоторое время стояла на крыльце, ждала, пока пролетка исчезнет из вида. Она продолжала играть роль…

Вернувшись в дом, она проследовала к шкафу и, открыв стеклянную дверцу, достала изящный графинчик в виде большой грозди винограда и маленький стаканчик с золотой каемочкой. Налив в стаканчик какой-то красной жидкости, пышка выпила залпом, крякнула, а потом, отыскав взглядом икону, трижды перекрестилась, словно попросила у Господа прощения за все свои грехи. И только после этого опустилась в кресло у зеркала…

Сначала послышалось, как где-то щелкнул дверной замок. Затем тихо скрипнула и пропела птичьим голоском дверь. Кто-то стал спускаться по лестнице с мансарды.

Наконец дверь в комнату открылась, и на пороге с гитарой в одной руке и с полупорожней бутылкой в другой появилась панна Снежана – родная сестра пани Эвелины. Все то время, пока князь Леон находился в доме, бедняжка вынуждена была скучать наверху. Теперь она пришла, чтобы развеять свою скуку.

– Ну как, напрыгались, дети мои? – морщась, обратилась она к изображению своей сестры в зеркале.

Кажется, содержимое бутылки, которую красавица держала в руке, было достаточно крепким, иначе речь молодой пани была бы более внятной, да и нос ее не имел бы такого розового оттенка.

– Не будь такой циничной! – последовал ответ, достойный по-настоящему целомудренной пани.

– У меня там, наверху, все бутылки попадали, когда вы тут резвились! Скоро дом расшатаете вашей пылкой любовью!

– Я прикажу, чтобы Степан впредь не открывал для тебя подвал! Ты много стала пить, милочка!

– Не величай меня этим пошлым прозвищем! Я пока не принадлежу к твоей касте!

Сказав сие, панна Снежана поставила бутылку на пол и села, а точнее, бухнулась, в то самое кресло, где совсем недавно сидел гость.

– Уф! – выдохнула она. И сейчас же спросила: – Что вытаращилась?

Пани Эвелина действительно смотрела на сестру укоризненным взглядом.

– Это что – зависть? – вдруг спросила она. – Или желание уколоть?

– Ой, ну зависть, зависть! – отмахнулась сестра. – А что тут такого?! Я тоже хочу любовника! – она подумала, потом добавила ноющим тоном: – Вот только Господь поскупился, когда лепил мои формы. Мужчины даже не оглядываются в мою сторону!

– Да уж, – охотно согласилась пани Эвелина. – На тебя даже Степан смотрит с презрением, – и засмеялась.

– При чем тут Степан? – обиделась несчастная. – Он что – мужчина? Мне нужен человек… который…

– Ну? Какой?

– Который возил бы меня в шикарном экипаже. Платил бы по моим счетам…

– Как мой князь?

– Не издевайся, пожалуйста! Тебе повезло, как альбиносу на целое стадо!.. Не надо мне такого! Пусть будет помельче. Хоть бы какой-нибудь купчишка.

Сестры вдруг притихли, задумались каждая о своем. Панна Снежана, покачивая головой, начала перебирать струны, тихо напевать какую-то мелодию. Ее сестра не выдержала, похвалилась:

– Смотри, какую мазилку подарил мне князь! Из Парижа! Ей цена добрых сто рублей, никак не меньше!

Панна Снежана отставила гитару к стене, поднялась, неровным шагом подошла к зеркалу. Обе некоторое время молча рассматривали подарок – перламутровую шкатулку с красками для румян. Наконец панна Снежана вздохнула и отправилась обратно в кресло.

– Боже, смилуйся надо мной! – смеясь, простонала она. – Ну хотя бы самого захудалого!.. Ну хотя бы старика с коленкой вместо головы! Хоть калеку! Лишь бы были деньги!