После Ванюшкова школьники рассказали о себе, о своей учебе, о жизни в соцгороде. Приехали они из разных концов Советской земли вместе с родителями, и в Горной Шории все для них было ново.

Потом Ванюшкова повели по классам.

Он входил в светлые комнаты с чувством уважения к тому, что здесь находилось. Ему показали электрические приборы, чучела птиц, коробочки с разноцветными камнями; в химической лаборатории зажгли ленту магния: стало ослепительно светло, как при электросварке.

— Заботится о вас наша Коммунистическая партия, — взволнованно воскликнул Ванюшков. — Ваши отцы работают на строительстве самого большого в Сибири завода. Большое, очень большое дело они выполняют. А партия позаботилась, чтобы дети рабочих и служащих могли учиться, могли стать культурными людьми, помочь отцам. Мне кажется, вы крепко полюбите наш завод: отцы строят его для вас!

Расчувствовавшись, Ванюшков прижал к себе подвернувшегося мальчишку.

И от всего, что увидал здесь, и от того, что сам он мало чего нового мог рассказать ребятам, стало ему не по себе. Он подошел к доске, вытер ее влажной тряпкой — доска заблестела — и написал первое попавшееся многозначное число, потом разделил его вертикальной чертой и правую часть подчеркнул горизонтальной.

Но тотчас подумал, что ребята знают и проценты, и алгебру, и геометрию... Он положил мел — доска поблекла, покрылась Меловым налетом — и, смущенно вытирая платком пальцы, сказал:

— В школьном учении вы, понятно, перегнали меня. Но ничего. Еще год-два — и я дотянусь до вас. А вот на практике вы у меня поучиться можете!

Старшие школьники и заведующий пригласили знатного гостя в столовую.

Ванюшкова попросили рассказать про его детские годы; он сидел хмурый и вяло помешивал ложечкой в стакане. А когда возле стаканов его соседей набралась горка темнокрасных вишневых косточек, он рассказал, как пас скот, зарабатывая с малых лет на хлеб.

— Семья у нас большая, отца забрали на войну в 1914 году, оттуда он и не вернулся, а я старший. На рассвете, бывало, разбудит мать, в окошко день не глядит. Выйдешь во двор: туман на огороде, своего сарая не узнаешь, трава в живом серебре, тишина над селом. Побежишь сгонять скотину, коровы нехотя ноги переставляют, на земле за каждой следы от копыт, будто от вдавленного блюдечка. Спать хочется — просто сил нет. Коровы — и те зевают... Выйдешь за село, ждешь, когда взойдет солнышко: с солнышком веселей. Стадо впереди, трутся коровы боками друг о друга. Длинный кнут мой волочится ужом по земле. Идем по дороге, надо присмотреть, чтоб не зашел скот на посевы: потрава — беда пастуху! И чтоб никто не отбился от стада! Вы городские ребята, вам это непонятно, а сколько мне доставалось... Потом скот пасется, а ты лежишь на шине и смотришь в небо. И о чем только не передумаешь! Учиться сильно хотелось. И жить лучше. Только я тогда не думал, что можно жить вот так, как вы. Даже не знал, что есть такая жизнь... Потом кушать захочешь... Чего б только не съел пастух!.. Конечно, бывало и так: ляжешь под спокойную корову и надоишь себе молока в рот... Грамоту выучил в Красной Армии, с того времени человеком стал, вырос. В Красной Армии приняли меня в кандидаты, а здесь в члены Коммунистической партии.

— Ну, а потом что было? — спросила девочка, преподнесшая ему на сцене букет цветов.

— Много я рассказываю, надоел вам.

— Нет! нет! — закричали ребята. — Рассказывайте! Очень хорошо вы рассказываете.

— Приехали мы на строительство по вербовке: колхоз наш постановил на собрании помочь строительству, выделил людей, хотя мы находились от стройки за тысячи километров. Я сам из Тульской области. Попросился в группу. Захотелось в тайге побывать, посмотреть. И о строительстве много слышали. Говорили нам в Красной Армии о пятилетием плане и что он даст Родине. Первое время было трудновато. Новое место, новые люди. Нуждался я материально. Признаюсь вам: перемениться не во что было. Приехали, пошел к реке, снял рубаху и прочее, выстирал, сам искупался, потом выкрутил белье покрепче, сырое надел и на себе высушил... Сейчас иначе. Премирован много раз. Зарабатываю, почти как инженер. Думаю переквалифицироваться на арматурщика: давно обещано мне. Специальность хорошая. Но, понятно, ребята, дело тут вовсе не во мне. Каждый в нашем государстве может достигнуть многого, если станет добиваться. Дороги открыты. Это не заграницей! А у нас будет еще лучше. Только чтоб не помешали капиталисты. А чтоб они нам не помешали, мы должны быть культурными, хорошо учиться, хорошо работать, иметь много машин, производить много металла, армию хорошо вооружить. Государство наше богатое, власть советская — родная нам. И если мы откликнемся на призывы партии, никто нам не будет страшен!

Ребята слушали, не отрывая от Ванюшкова восхищенных глаз.

Встреча со школьниками оставила у Ванюшкова неизгладимый след.

Его убеждение в том, что нет трудной работы, нашло новое подтверждение: после того как в доменном цехе огнеупорные работы первой очереди были закончены, Гребенников, исполняя давнее обещание, направил Ванюшкова на шестимесячные курсы бригадиров-арматурщиков. Но Ванюшков не хотел оставлять работы. «Не такое время, чтобы я, звездочет, ушел от работы хотя бы и для учебы».

Тогда он еще раз доказал, что человек достигнуть может многого, если крепко захочет. Он переписал учебный план, переписал программы, обложился учебниками, ходил на консультации, выполнял практические работы и через три месяца, окончив экстерном курсы, стал бригадиром по арматурным работам.

Его перебросили из доменного цеха на коксохим. Это совпало с оживлением работ на коксохиме, когда нуждались в каждом подготовленном человеке.

Кроме общего наблюдения за арматурными работами, Гребенников поручил Ванюшкову организовать небольшую бригаду для специального задания, на коксохиме. В бригаду ему дали трех квалифицированных арматурщиков, остальных он мог набрать по своему усмотрению.

Ванюшков предложил перейти к нему своим товарищам по огнеупорным работам.

Пожелали все, да не всех принял он. Из новых взял к себе Дуняшу — сестру Петра Старцева, и Пашку Коровкина.

Когда собрались, Ванюшков сказал:

— Вы меня знаете?

Ребята с удивлением посмотрели.

— Да чего там! Брось, Степа, задаваться! — заявил Шутихин.

— Вот об этом и хотел поговорить. Кто думает, что допустимо на работе подобное обращение, может из бригады уходить. Такие мне не нужны. С этого и начнем. Понятно выражаюсь?

— Ладно!..

— Не ладно, а предупреждаю! Товарищ начальник строительства поручил мне ответственную работу на важном объекте. С арматурой вы незнакомы. Надо так поставить дело, чтобы вы и обучались и работали одновременно. В хвосте наша бригада прежде не плелась, не должна плестись и теперь. Сделать хочу я, товарищи, нашу бригаду первой на строительстве. Поняли? Самой первой на площадке комбината.

Пашка Коровкин с уважением посмотрел на бригадира.

— Это очень даже нам понятно! — сказал он.

— То-то! Где спать, что есть, насчет спецодежды и остального — об этом думаю я. Во время работы вы должны думать только о работе: как ее получше сделать, что нового приспособить. Так будет хорошо, и мы оправдаем доверие начальника строительства и партийной организации.

— Постараемся! — ответил Гуреев, почувствовавший со всей силой, как вырос его земляк за короткий срок.

Заготовка арматуры велась в сарае, Ванюшков посмотрел на помещение, на станки «футура» и, покачав головой, пошел, минуя прораба Сухих, к начальнику строительства.

В приемной толпилось много народа, но Ванюшков не стал дожидаться и протиснулся в кабинет под ворчание и окрики.

— Товарищ начальник, в сарае люди работать не могут. Дисциплина сейчас же расшатается. Невнимание к рабочему месту завтра же скажется. Прошу перевести нас в складское помещение, что возле коксовых печей. Я осмотрел его, подходит. Потом надо поставить две жаровни, выдать валенки и рукавицы, у моих людей валенки поизносились, совсем прохудали, рукавицы на огнеупоре изорвались. Хочу, чтобы мои люди одеты были соответственно.