— Ты гость, — сказал сухо Бунчужный, — но нельзя оскорблять и хозяина.

— Что ж... Разговору, кажется, конец, — Штрикер встал. — Как, впрочем, и всему, кажется, конец...

Штрикер хрустнул толстыми пальцами.

— Ты утопаешь и меня хотел бы затянуть в трясину. Ты, Кобзин, твоя компания... О, я понял сегодня многое... — сказал с дрожью в голосе Бунчужный. — И мне стало противно. Мерзко. Я еще вначале думал, что заблуждаюсь. А теперь, после разговора с тобой, все-все прояснилось.

— Однако, не засиделся ли я? — фальшиво спокойно спросил Штрикер. — Жаль, что нет ночного поезда... — он вынул из жилетного кармана луковицу, повертел в руках и, не глядя на стрелки, заложил в карманчик.

— Я хочу тебе добра. Верь, — сказал Бунчужный. — Я осуждаю тебя не для того, чтобы тебя уничтожить, я борюсь за тебя, хочу вернуть тебя себе, вернуть нашему обществу. Горько терять даже пуговицу от пальто. А мы теряем с тобой одаренного человека. Порви со старым миром. Прими рвотное. Вырви эту дрянь — и станет легче. Тебя поймут, простят, если ты уже увяз по уши. Иначе...

— Что иначе?

Бунчужный помедлил с ответом.

— Иначе будет плохо...

— Угрожаешь? — Штрикер уколол Бунчужного злым, ненавидящим взглядом.

— Не только угрожаю, но, если хочешь, приведу угрозу в исполнение.

— Ах, вот что!

Штрикер заново обмотал шарфом шею, и, не простившись, вышел из кабинета. Потоптавшись в коридоре, возвратился в столовую и лег, не раздеваясь, на диван. В доме уже все спали.

Бунчужный посмотрел на распластанное тело однокашника и прошел мимо в спальню.

На следующий день после совещания в ВСНХ Гребенников, как было договорено, отправился к Орджоникидзе, но в приемной ему заявили, что Григорий Константинович ранним утром улетел на площадку строительства завода «Запорожсталь».

— Просил вас зайти товарищ Судебников.

— Ну и везет! — воскликнул Гребенников, идя к заместителю.

— Уезжая, Григорий Константинович поручил мне заняться материалами Тайгастроя, — сказал Судебников, перебирая на столе бумаги. — В самые ближайшие дни мы утвердим материалы. Вам незачем дожидаться, можете сегодня улетать на площадку. Об утверждении известим вас телеграммой.

— Но у нас уже все подготовлено к развороту строительства! Мы не можем больше ждать.

— Так сложились обстоятельства. Ничего не поделаешь.

Задерживаться, действительно, не имело теперь никакого смысла. Гребенников из приемной позвонил в аэропорт и заказал билет на ближайший самолет.

Выходя из приемной, он наткнулся на Бляхера.

— И ты к заму?

— И я.

— Ну, как тебе понравилось вчерашнее совещание?

— Вообще понравилось: тут уж никакого сомнения кто куда!

— Серго вывел их из состояния молчанки! Но Кобзин, а? Вот птица! Не думал, что так в открытую пойдет. Посмотрим, что будет дальше. Ты не слишком занят?

— А что?

— Поедем со мной на аэродром, до отлета остается час.

— Не могу, прости, Петр, в другой раз, дел вот, — и Лазарь провел рукой по горлу.

— А Копейкин, значит, введен в Совет Труда и Обороны? Как его могли туда ввести? — спросил Гребенников с возмущением.

— И для меня непонятно.

— Час от часу не легче...

...И вот он в тайге...

Только три месяца прошло, как началось наступление, а площадка стала неузнаваемой.

Три летних месяца.

Из Москвы, Ленинграда, Свердловска, Томска прибыла после XVI съезда партии большая группа инженеров, мастеров, ежедневно приходили составы с механизмами, с материалами.

Огромную площадку от горы Ястребиной до реки Тагайки и далее, до окраины леса, вдоль и поперек изрезали котлованы; через Тагайку навели несколько временных мостов. По железной дороге составы подвозили огнеупорный и строительный кирпич, бочки с цементом, металлические конструкции; из тайги подтрелевывали на лесобиржи строительный лес. С воем и визгом впивались зубья пилорам и циркулярок в бревна, разделывая их на доски, брусья, рейки.

Весь день с утра дотемна в тайге гремели взрывы, раздавались гудки. По узкоколейке рабочие подвозили строительный материал к котлованам; грохотали бетономешалки и камнедробилки; спешно укладывались линии трубопроводов, сеть теплофикации, электро- и газоснабжения, водопроводы. Поднимались стены корпусов механического цеха, кузницы, литейной.

Все это совершалось одновременно, далеко не согласованно, но делалось с такой горячностью, что взятый темп сбавить уже никто не мог.

Шло величайшее наступление на тайгу в северных районах края, западнее, восточнее и южнее Тайгастроя; тяжело груженные составы мчались со шпалами, рельсами, со строительным материалом; росли угольные шахты и железные рудники, поднимались заводы цветной металлургии, химической промышленности; спешно прокладывались новые железные дороги; вырастали поселки. На юге заканчивалось строительство Турксиба.

Ночью среди пустырей и у березовых колков, и в черневой тайге мерцали уже огоньки не от костров, а от первых лампочек передвижных электростанций. Все больше и больше стекалось людей. Жизнь подпирала, как вешняя вода, хотя ее всеми силами сдерживали те, кого волна должна была смыть вместе со щепьем и мусором.

За лето на площадке строительства, на карьерах собралось несколько тысяч рабочих, сотни инженеров и техников.

Был образован партийный комитет. Тайгастроевцы послали магнитогорцам вызов на соцсоревнование. Все ждали начала большого наступления, ждали, истомившись, и было удивительно, что до сих пор ВСНХ не утвердил ни проектную мощность завода, ни генеральный план, ни технический проект, ни проект транспорта.

Следовало решиться на какие-то крайние меры.

Подсчитав силы, резервы, возможности, проверив гидрологические данные и имевшиеся в наличии рабочие чертежи, руководители стройки решили первого августа приступить к строительству коксохимического завода, домен-гигантов и блока мартеновских печей. Эта работа должна была сигнализировать ВСНХ, что Тайгастрой от подготовки вообще перешел к конкретному, реальному строительству производственных цехов.

Созвонились с Черепановым. Секретарь крайкома, выслушав тайгастроевцев, ответил:

— Действуйте!

Вызвали начальников цехов, предложили отобрать в бригады бетонщиков самых лучших, старательных рабочих, предоставить им честь залить первые кубометры. Литейной поручалось отлить из металла мемориальную плиту.

— Что касается текста, то уж ты, товарищ Журба, сообрази сам как секретарь партийного комитета, а потом нам доложишь, — сказал Гребенников. — Первого августа начнем, товарищи.

После совещания Журба вызвал к себе Женю Столярову, работавшую на участке доменного.

Женя пришла в партком вечером, когда на площадке горели огоньки.

Рассказав, что требуется от секретаря комсомольской организации ведущего цеха, Журба посоветовал Жене провести с комсомольцами беседу.

— Проследи, чтобы в бригаду бетонщиков выделили самых лучших. Первого августа — наш трудовой праздник. Ясно?

Деловая беседа отняла несколько минут, Женя могла уйти, но она задержалась.

Таежные морозы, ветры, знойное солнце наложили печать на Женю. Комары да мошки искусали лицо. Огрубевшая, она производила впечатление сильной, здоровой девушки, хотя сохранила тонкие линии плечей, гибкость. Ее светлые волосы порыжели на солнце, особенно кончики кудряшек, нос и щеки стали яркорозовыми: с них не раз сходила кожа... Но девятнадцать — это девятнадцать...

Сложившиеся между нею и Николаем отношения оставались без изменения. Неустойчивые, переходящие от излишней резкости к большой человеческой простоте, эти отношения не давали покоя ни ей, ни ему. Обоих влекло друг к другу, обоим хорошо было вместе, но каждое свидание оставляло осадок, от которого хотелось избавиться, но избавление не приходило.