— Сделали больше, осталось меньше, — говорили сибиряки и уральцы.

— С сибирскими печекладами много наделаешь... — подшучивал Деревенко, работавший лет пятнадцать на выкладке коксовых печей в Донбассе. — Сложить печь для хлеба — это могем. А вот ты положи огнеупор!

— Клали без вас и класть будем! — спокойно отвечал Ведерников. — Только выложить одну и две десятых тонны на человека — не шутка!

— Конечно, не шутка! Особенно с такими печекладами! Нам бы сюда моих ребят! Эх, бывало... — продолжал Деревенко.

Но его останавливал Старцев.

— Покажешь, и наши научатся. Пока ты не работал на печах, тоже не знал что к чему. Плавал якорем!

Став парторгом, Старцев приобрел трубочку и курил, как боцман на корабле. Несмотря на холода, ходил он в бушлате и флотских брюках; только на ногах сибирские катанки, да на голове теплая ушанка.

Вскоре прибыли украинские огнеупорщики-коксовики. Одни в худых шубейках, другие — в демисезонных пальто или стеганках.

— Пляжники! В Сочи собрались?

Но украинцы не смутились: их еще в дороге предупредили, что сибиряки встречают южан шуточками. Сибиряки любили одеться тепло и на каждого, приехавшего в легкой одежде, смотрели с усмешкой.

— Вы бы в трусиках к нам! Оно сподручнее! — смеялся Ведерников, разглядывая гостей.

— Ничего, и у нас, в Донбассе, зимой не жарко.

— В феврале такие морозяки...

— На то февраль по-нашему — лютый!

Деревенко нашел землячков, и по тепляку полилась украинская звонкая, мелодичная речь. Сибиряки и уральцы даже приумолкли на время.

— А ну еще! Давай! — просил Микула, когда гости затихали.

Дня через два прибывших экипировали по-сибирски.

— Другой коленкор!

— Химики! А без нас цоб-цабе! — добродушно шутили украинцы, ознакомившись со стройкой. Они смешно выглядели в непривычных для них пимах, и шапках-ушанках с длинными хвостами.

Прибывших расставили так, что сибирские каменщики и печеклады находились между украинскими.

— Работай и учись на ходу! — была формула, выдвинутая в те дни на коксохиме.

— Украинские огнеупорщики у вас на положении комвзводов! — шутил Буше.

В первые дни, однако, не выкладывали даже французской нормы. Люсьен улыбался. Он рассматривал стройку как источник хороших заработков, неудачи площадки его не трогали. А Шарль был озабочен и раздумывал над тем, что бы такое применить для ускорения работы. График был под угрозой срыва. Как в те осенние первые дни, залихорадило. А доменный цех рос и рос. И каждый раз, когда Женя приходила оттуда, у нее падало сердце.

— Неужели сорвемся? — с тревогой обратилась она к парторгу.

— Нет! — ответил Старцев и снял с себя бушлат.

— Кирпич, ребята, надо брать так, а не так! Класть так вот! Смотрите! — обращался он к рабочим, переходя от одного к другому.

Недавно переброшенные на коксохим рабочие удивленно смотрели на парторга. Стал на огнеупорную кладку вслед за парторгом прораб Сухих, не желая отставать от «партийного начальства». Впрочем, он вообще изменился к лучшему: меньше обижался, ближе к сердцу принимал то, что делалось на коксохиме: жизнь обтесывала...

— Нагоним ли? — спрашивала Женя Шарля Буше. — Первого мая пускаем профессорскую домну, а сколько вам надо дней на сушку печи?

— Нагоним! — отвечал Буше и тоже снял с себя шубу.

Он ловко подхватил кирпич и положил на тонкий раствор, схватил второй, третий. Клал он легко, быстро, и со стороны казалось, что кирпичи сами, без участия человека, торопятся лечь на место.

— Э, да вы работаете, как заправский печеклад! — восхитилась Женя.

— Такая школа, мадемуазель Эжени! — и Шарль прикладывал рукав белейшей сорочки ко лбу.

— Не отходите от меня! — кричал он по-французски, когда Женя сходила с мостков. — Я лишаюсь без вас силы...

К концу декабря сдвиг был очевиден. На красной доске дописывались все новые имена. Бригада Ярослава Духа получила тысячу рублей премии, Деревенко дважды получил по восемьсот рублей. Ведерникова премировали великолепными оленьими пимами.

Выкладка не спускалась, она втрое превышала французскую норму. Заканчивались железобетонные и монтажные работы.

К началу января работы на коксовых печах, монтаж цеха конденсации и специального объекта были закончены.

Зимняя кладка и бетонирование на морозе требовали продолжительной сушки. Гребенников согласился с консультантами и решил отвести на сушку агрегатов побольше времени.

Трудно было поверить, что кладка и монтаж агрегатов коксохима оставались позади. Это было торжество тайгастроевцев, выступивших в поход против традиций, норм, морозов, за новое понимание строителями своей роли, своих задач в Советском государстве. Самый отсталый участок, сидевший на «улитке», перешел на «аэроплан».

По случаю окончания работ на коксохиме Журба провел торжественное собрание строителей участка, Гребенников выделил средства на премирование.

От имени рабочих и инженеров поднялся на трибуну Ярослав Дух. Он любил выступать, ему предоставляли эту возможность, и он, как всегда, начал со своей биографии.

— Товарищи! Я дрался с Колчаком. Тогда я был австрийским веннопленным. Теперь — я гражданин Советского Союза. Строитель социализма. Мы знаем, как строился наш коксохимический завод. Задание партии и правительства мы выполнили в срок!

Журба встал и, глядя на Ярослава, зааплодировал. Гребенников, сидевший в президиуме вместе с Бунчужным, наклонился к старику.

— Что скажете, Федор Федорович?

— Я был здесь гостем, — говорил Шарль Буше Жене, сидя с ней на дальней скамье. — Россию знаю хорошо. Но СССР? Нет. Это новая страна. Новая земля на карте мира. Я хочу делать то, что вы. Верить с вами. Быть таким, как ваши лучшие люди.

Пальцы его холодны, он наклоняется и вдруг целует ей руку.

Жене никто никогда не целовал руки. Какое странное чувство... И гадко, и оскорбительно, и стыдно.

Она с силой выдергивает руку.

— Если вы еще когда-нибудь посмеете, я сама не знаю, что сделаю с вами!

После победы Ванюшкова на строительстве воздухонагревателя в жизни бригадира случилось много нового. Слава лучшего строителя побежала далеко вперед, вышла за проходные ворота в соцгород и дальше: о его работе писали в краевой газете, имя его помянул однажды председатель ВСНХ Орджоникидзе. И Ванюшков считал себя счастливым.

В новогодние каникулы его пригласили в трудшколу, недавно отстроенную в соцгороде. Он вынул из платяного шкафа новый костюм, почистился, побрился.

Едва Ванюшков вошел в зал, как ребята дружно, в один голос, выкрикнули:

— Привет герою строительства товарищу Ванюшкову!

Его повели на сцену.

Когда он сел, девочка лет четырнадцати преподнесла от имени пионеров букет цветов, перевязанный лентой. Ванюшков держал букет, точно грудного ребенка. Потом подошел к краю сцены, посмотрел на свои новые ботинки, посмотрел в зал и громко, по-армейски, стал рассказывать о том, откуда приехал, как их встретили и как решили своей бригадой хорошо поработать, чтобы помочь строительству выполнить ответственное задание.

— Мне кажется, товарищи, что для человека нет трудной работы, многое ему под силу. Конечно, ко всякому делу нужно приложить личную смекалку и любовь, так учили нас в Красной Армии.

Он рассказал, что после первого успеха они сорвались и потом трудно было восстановить о себе хорошую молву.

— Закружилась у нас голова, думали, что раз пришла победа, то больше делать нечего. А вышло не так, и нас сразу обогнали другие, более старательные товарищи. И нам стало стыдно. Но потом поднялись, высоко поднялись, и были нами довольны.

Рассказал он, что с земляных работ его перевели на огнеупор, что на новой работе ребята скоро овладели техникой, и снова он как бригадир зажег звезду победы.

— Трудно было, товарищи, не хватало нам десяти дней — пришлось крепче завинтить гайки. Хороший у нас подобрался коллектив. Люди труд любят. И радостно, товарищи, что ты не один так понимаешь, что большинство нас, строителей, молодых и старых, так понимает жизнь, что маленькое твое дело соединяется, словно шарик ртути, с другим делом в одно большое, что труд твой нужен народу. Труд... Сколько в этом, товарищи, слове смысла! Вы еще не знаете, ребята, как хорошо после работы придти в барак, умыться в душевой, переодеться во все чистое, лечь на койку. Наденешь новый костюм, выйдешь на площадку. Вечер. Горят огни. Завод, словно большой корабль, плывет в синем небе. И думаешь: вот он, наш алмазный корабль, наше счастье! Тело налито силой, ни тени усталости. А все это от честного, свободного труда. Без труда не понять человеку настоящую радость жизни. Жизнь без труда пуста. И я знаю, что наш труд — это, ребятки, то, без чего мечта о большой жизни не может стать действительностью.