— Запятую!.. — сказала Фрося и первая поднялась. За ней поднялись другие, хотя гудка еще не давали.

Хорошо и дружно работала бригада до смены, словно приноравливаясь к завтрашнему дню, когда придется перед другими показать, на что бригада способна.

Возле низкой телеги, груженной землей, стояла Женя Столярова и разговаривала с коновозчиком. Надя уже несколько дней искала случая поговорить с Женей, но та почему-то не давалась.

— Товарищ Столярова, я к вам! — окликнула Надя Женю, подходя. — Здравствуйте! Давайте познакомимся. Я вас заметила еще в первый день, на собрании. Вы тогда выступали. А вот повстречаться не удалось.

— Здравствуйте, — сухо ответила Женя.

— Вы не очень заняты?

— Занята.

— Мне хотелось поговорить с вами. Соревнование началось, а мы не совсем подготовились.

Надя рассматривала Женю тем женским взглядом, который замечает буквально все, до мелочей, и ничего не прощает. «Недурненькая... только уродливый шрам на щеке. Сколько ей? Восемнадцать? Девятнадцать?»

Так же внимательно, в упор, изучала Женя Надю.

— Что вы имеете в виду? Почему вам кажется, что мы не подготовились? — спросила Женя, глядя в сторону, словно разговаривала с кем-то другим.

— С людьми не поговорили как следует.

— Вы, может, и не говорили, а я говорила. Комсомольцы и молодежь знают.

— Кроме комсомольцев, есть пожилые рабочие.

— Есть. И с ними разговор был.

«Я думала, она приветливей...»

— Завтра начнут соревнования молодежные бригады, — продолжала Надя, но Женя не слушала.

— Я сейчас не могу отвлекаться. Я занята... Попозже, — и Женя ушла.

Как легко вздохнулось, когда она оставила позади себя эту украинскую писаную красавицу! Хотя солнце ослепительно сияло, но Жене площадка виделась, словно сквозь закопченное стекло. Тяжело переносила она эти первые дни счастья Николая и ничего не могла поделать с собой.

Утром выдали людям инструмент, выделили заправщика, замерили участок под выемку.

— Подготовились, товарищи? — спросила Надя, расставив людей.

— Подготовились.

Протяжно запел гудок.

Землекопы спустились в котлован.

Через час к ним подошел бригадир Белкин, работавший на соседнем котловане.

— Вы и курить разу́читесь! — насмешливо заметил он. — За счет одного этого, — Белкин показал на руки, — не возьмешь! Надо и за счет этого! — он хлопнул себя по лбу.

— И за счет этого придумаем! — отвечал Ванюшков. — Не сразу.

В обеденный перерыв послали Сережку Шутихина в столовую: не хотели тратить время на хождение. И пока Шутихин получал обед, отдыхали, лежа на отвале котлована.

— Как оно, девчата? — обратился Ванюшков. — Вытянем?

— Тянем-потянем, да и вытянем! Как дедка репку! — ответила Фрося.

Она была свежа и, видимо, не чувствовала никакой усталости.

«Вот девушка, — думал Ванюшков, — ее и работа красит, и дело спорится в ее руках. И все она выполняет с радостью. Вот подруга!..»

 — Хорошо, ребята, хорошо идет у вас! — поддерживала Надя, прикидывая в уме выработку. — Только не работайте рывками, спокойнее, ровнее нужно. Должны нам на днях дать транспортер, легче будет с выноской земли. Пока котлован не глубок, ничего, а позже трудней будет. Транспортер поможет.

Шутихин принес в плаще хлеб, в ведрах борщ и кашу, каждый вынул свою ложку. Ели, перекидываясь шутками.

— А мы решили тебя в повара переквалифицировать! — сказал Ванюшков Шутихину. — Землекоп из тебя выйдет или не выйдет, бабка надвое сказала, а повара сделаем!

— Повар должен ходить в белом колпаке, а у меня волосы, как лен вычесанный! В колпаке девушки любить не будут! — отшучивался Сережка.

— Кто тебя теперь любит? Волосы! Лен чесаный! Хоть бы черные, а то лен!

Фрося фыркнула, а за ней рассмеялись остальные.

— Захочу, каждая полюбит. Две руки, две ноги — все на месте!

— Все на месте, а голова в отлучке!

Ребята покатились со смеху.

Поев и отдохнув, снова спустились в котлован. Ванюшкову ни на кого не приходилось покрикивать.

Хотя он, как бригадир, был освобожден от физической работы, однако, наравне с другими стоял в ряду. Лопата его, остро заточенная, легко входила в грунт; казалось, она сама входила, а он только держал ее в руках, слепка прикасаясь носком сапога. И от того, что работа спорилась, что в руках приятно переливалась силушка, что в теле чувствовалась бодрая напряженность, которую знают и любят люди честные, старательные, — все казалось Ванюшкову светлым, как кусочек голубого неба, укрывшего их котлован.

Часа через три выбрасывать землю наверх стало неудобно, она скатывалась вниз, и девушки принялись набирать ее на носилки. Выносили землю по краю котлована, по узкой, круто поднимавшейся тропинке и сбрасывали метрах в пятнадцати — куда указала Коханец. С каждой минутой бригада глубже и глубже вкапывалась в котлован. Земля меняла свой цвет; от лопат порой отражался на солнце слепящий свет, как от битого зеркала. Лицо Фроси покрылось мелкими бисеринками, но щеки оставались румяными, и можно было подумать, что это не пот покрыл ее лицо, а капельки воды, принесенные влажным ветром.

Она работала ритмично, спокойно, вкладывая в дело всю свою старательность, и труд не только не казался ей тяжелым, но давал глубокое удовлетворение, которое ни с чем нельзя было сравнить. «Как будто пью студеную воду в жаркий день» — думала девушка.

После гудка произвели замер и подсчитали выработку. Ванюшков записал результаты в аккуратную книжицу; то же сделали Коханец и Женя. Учли относку земли и расстояние.

— Двести девяносто пять процентов! — заявил Ванюшков. — Вы слышите?

— Невероятно, но так! — воскликнула Женя, всплеснув руками.

— И без шума! — сказал Шутихин, потирая руки, как если бы ему было холодно. В глубине души он сомневался, но не хотел показывать этого.

Наступило молчание.

— Да неужто? — спрашивали ребята друг друга, растерявшись от успеха.

Подсчитали еще раз, справившись с нормами по урочному положению. Сомнения не оставалось. Тогда заговорили вместе:

— Вот это работа!

— Дружно взялись — и вышло!

— И не трудно. Нисколечко!

— Ура! — закричал Сережка Шутихин, точно от него одного зависела удача. — Ура! Видели? — и он замахал руками.

К котловану стали сходиться соседи, пришел Белкин. На лицах у пришедших — и сомнение, и любопытство.

— А вы сколько дали? — спросил Ванюшков, не скрывая превосходства.

— Не задавайтесь! — ответил Белкин и пошел дальше. За ним ушла его бригада.

В тот день, действительно, никто не дал столько.

— Надя, я принесу из ячейки наше знамя! — воскликнула Женя, забыв на минуту обиды. Это была такая победа, что просто голова закружилась у секретаря комсомольской организации доменного цеха.

Уже в сумерках бригада оставила котлован. Шла она с песней и ни пыль, глубоко забившаяся в трещины губ, ни влажные рубахи, ни натруженные руки не мешали песне. До центра площадки оставалось километра полтора. Бригаде этот путь показался коротким: парни и девушки шли в строю, со знаменем, и встречные давали дорогу.

На высоком штоке красовалась звезда, засветить ее впервые предстояло ванюшковцам.

Возле трибуны бригада выстроилась: на правом фланге — парни, на левом — девушки, по росту. Правофланговым стоял бригадир Ванюшков со знаменем.

Дали знать начальнику строительства и секретарю партийного комитета. Никто, по правде говоря, не ожидал таких быстрых результатов: по условиям соревнования победителем считался тот, кто выработает не меньше двухсот семидесяти пяти процентов. Кинулись писать грамоту, Женя Столярова сделала надпись на доске почета. Вслед за Журбой явился на площадку профессор Бунчужный; пришлось немного обождать Гребенникова: он находился на подсобных заводах. Народу собиралось все больше и больше.

Минут через пятнадцать прибыл Гребенников. Журба открыл митинг. Он поздравил победителей и обратился с призывом к строителям последовать примеру молодой бригады Ванюшкова. Потом выступил Ванюшков. Он рассказал, как бригада организовала труд и как дружно, без особой натуги, работали все.