— На Никольской? — вмешался юнкер. — Разрешите, господин полковник, квитанцию. Я николаевец, знаю каждый дом.

Ему передали квитанцию.

— На Никольской, действительно, есть мастерская, но не Терехова, а Виельпольского.

— Этого я не знаю, — как можно спокойнее ответил Леша. — Мы недавно в Николаеве...

— Возможно, Виельпольский перепродал. Время такое! — заметил капитан, не принимавший до сего времени участия в допросе Леши. — Кстати, кто ваш отец? И что он делает в Николаеве?

— Профессор. Он читает химию в реальном училище.

— Да, профессору нечего делать в Николаеве, — заявил юнкер. — А вот в Херсоне он мог бы занять кафедру. Там открыт политехнический институт. Приехали виднейшие профессора из Питера, Москвы, Киева. А кого вы знаете из николаевцев?

— Я знаю семью Порховых и... Веру Белосельскую... — сказал Леша, считая, что в его положении эти имена могут сослужить хорошую службу.

— Порхов — главный инженер завода «Руссуд». Почтенный человек. А Белосельские — аристократическая семья. Верочка — просто лазоревый цветок! Если хотите, господа, я познакомлю вас, — предложил юнкер. — Вы знали Белосельских по Москве? — спросил он Лешу.

— Да...

Затем юнкер стал рассказывать, как он на вечеринке выпил графин водки и не был пьян.

— Только, господа, встал с трудом из-за стола... Ну, и, вероятно, шел не совсем правильно по одной доске...

— Воображаю! — усмехнулся капитан. Он был мало разговорчив. Леша заметил, что на капитане были черные бархатные погоны и значок в виде лаврового веночка с мечом; значок висел на георгиевской ленте.

— Вензеля выкручивали, юнкер! Уж не иначе! А вот я, действительно, знал одного человека, который умел пить. Это поручик Курдюмов, корниловец. Мир праху его: убит под Екатеринодаром. Выпивал, не отрываясь, три графина водки — и ни в одном глазу. Можно после этого вести его в самый приличный дом, никто не подумает, что поручик пьян. Умел держать себя, ну и на ногах был стоек.

В Нечаянном-Козлове юнкера ссадили.

— Ждите нас через два дня! — сказал полковник.

Шофер нажал на педаль.

— Хвастунишка! — кивнул на уходившего юнкера капитан в бархатных погонах и отвалился на мягкую спинку сидения.

Видно было, что и полковник не спал, а отказывать себе в этом удовольствии не считал нужным, раз представлялась возможность.

Леша притворился, что устал и также закрыл глаза. Его больше никто ни о чем не расспрашивал.

Часов в пять дня они приехали в Одессу.

— Где живет ваша тетка? — спросил полковник.

У Леши екнуло сердце.

— На Елизаветинской...

— Тогда сойдите здесь. Отсюда до Елизаветинской рукой подать.

Леша поблагодарил и вышел.

И когда машина скрылась, он не смог удержаться, чтобы громко не сказать:

— Здорово! Здорово, Лешка! Хотя и не подготовился как следует, но здорово. Урок на будущее.

С ощущением необыкновенной легкости во всем теле он, ни у кого не расспрашивая про дорогу, прошел от Сабанеева моста к Елизаветинской. Здесь, действительно, жила одна дама на случай, если бы потребовалось подтверждение, но сделать эту квартиру известной контрразведчикам он не хотел. От университета Леша направился по улице Петра, потом перешел Херсонскую, вышел на базар и спустился к утюжку Новосельской и Старопортофранковской. Несколько домов ничем не примечательных он пропустил мимо себя. И вот толстая двустворчатая дверь, изрытая, будто оспой, наглухо закрытая. Над дверью светлый прямоугольник, запачканный по краям. Ворота. Каменный сводчатый подъезд. Дворик. Крыльцо.

Леша поднимается на ступеньки. На стене черные следы от дыма: вероятно, здесь многие годы ставили самовар. Леша толкает дверь. Она закрыта. Толкает сильнее.

За стеклом появляется старческая голова. Леша поднимает руку. Дверь открывают.

— Здравствуйте! — говорит он. — Меня прислал папа за старым-старым заказом... Он у вас залежался...

— За старым-старым заказом? Пожалуйте в столовую. У вас есть квитанция?

Леша вынимает злополучную квитанцию, на которой оттиснута овальная печать. Старик поднимает очки с кончика носа к глазам...

— Так... Так... Хорошо. Я заказами не занимаюсь... — он выходит в следующую комнату и возвращается в фуражке и морском старом бушлате.

— Пойдемте! Здесь мы не держим заказов.

Они выходят на Старопортофранковскую, затем сворачивают направо. Леша бросает взгляд на табличку: Пишоновская.

У пятого от угла дома старик останавливается и стучит в окно.

...Стук знакомый.

Сквозь сотовые ячейки занавески Гребенников увидел гимназиста; в случае опасности Гребенников мог пройти через двор на другую улицу.

У гимназиста возбужденно блестели зеленые глаза, спрятанные за длинными черными ресницами.

— К тебе, Петя, за старым-старым заказом... — сказал Александр Иванович, отец Гребенникова.

Старик уходит.

— Какой у вас заказ? — спрашивает Гребенников, заходя в комнату.

— Примус...

— Покажите квитанцию.

Гимназист подает.

— А доверенность?

— Дайте, пожалуйста, нож.

Он вспарывает левый край суконной курточки и вынимает кусочек полотна, на котором отчетливо оттиснута круглая печать и пестрят мелкие строчки, сделанные красными чернилами.

— Вы давно там работаете?

— Год.

— Сколько вам лет?

— Семнадцать.

— Вы приехали до занятия Николаева слащевцами?

— Мы приехали 5 августа. Слащев же захватил город 19 августа. Что чинят эти изверги...

— Почему вас выделили для этой работы?

— Я не знаю. Я сказал там, что у моего отца сложный психологический разлад и он не прочь уехать на юг. Мне порекомендовали выехать в Одессу. Однако отец от Одессы отказался, ему захотелось в Николаев. Это немного изменило планы.

— Что вы успели сделать?

— Перед отъездом из Москвы мне сказали, чтобы я обязательно поступил в гимназию и не предпринимал ничего в течение по крайней мере месяца. Затем связался с вами, не прибегая ни к чьему посредничеству.

— Вы ничем не скомпрометировали себя? В гимназии, например?

Краснея, Леша рассказал о столкновении с латинистом в первый день прихода в класс.

— Мне трудно кривить душой... И говорить неправду... И в дороге к вам чуть-чуть не произошла неприятность... Пришлось ехать с белогвардейцами. Только не думайте, что я не выдержал бы испытания... Любое испытание я перенесу и от меня не добьются ни слова. Вы еще меня не знаете!

Леша сверкнул глазами, в которых было столько страсти, что Гребенников залюбовался.

— Отныне я приказываю вам соблюдать строжайшую конспирацию. Вы обязаны обманывать белогвардейскую сволочь любыми способами. Честных людей обманывать нельзя, а белогвардейцев можно. И должно. Запомните это. И, пожалуйста, не попадайтесь. Не бравируйте. Я верю, что вы перенесете любой допрос контрразведчиков и никого не предадите, но вы дороги нам. И попадаться не имеете права. Понятно?

— Понятно...

— Будьте обычным гимназистом, ничем не выделяйтесь. Можете в присутствии белогвардейцев разговаривать на их языке, но точно выполняйте мои задания. Вы знаете, что посланы для работы среди моряков Антанты?

— Знаю.

— Каким языком вы свободно владеете?

— Английским.

— А французским?

— Слабее.

— Жаль. Одесса, Николаев, Херсон — это, так сказать, сфера французского «влияния». Кавказ — английского. Но у нас стоят и английские корабли.

— Я говорю немного по-французски, но английский у нас в доме почти обиходный. Отец хорошо знает английский.

— Сегодня вы свободны. У вас есть где остановиться?

— Я могу остановиться у одной дамы на Елизаветинской.

— Не у Анны ли Ивановны?

— У Анны Ивановны. Стало быть, вы ее знаете?

— Анна Ивановна — наш человек.

Разговор пришел к концу, а Леше хотелось еще побыть с Гребенниковым, о котором столько рассказывали ему в Москве.

— Вы были на каторге? И на поселении, и в эмиграции? Как я ждал встречи с вами...