— Вы знали, конечно, и Курако?

— Курако? О, это человек, о котором ни один русский доменщик, ни один доменщик вообще не может говорить спокойно... Такие, как Курако, родятся, может быть, раз в сто лет. И знания, и чутье, и хватка. А какая воля! Какое упорство! Какая гордость! Он ведь из дворянской семьи сам, бежал из дому юнцом.

Лицо Бунчужного осветилось далеким воспоминанием.

— Был такой, знаете, случай: на мариупольском заводе закозлили французы печь. Хорошую, новую печь. Вышла она из строя. И никто из французских специалистов не мог вернуть ее к жизни. А Михаил Константинович вернул! Французы ахнули. Директор на радостях ткнул горновому Курако два пальца, а Курако в ответ ему — ногу... Ох, и смеху было...

Бунчужный долго не мог успокоиться от смеха, который сотрясал его небольшое тело.

Нахлынули воспоминания и на Гребенникова, живые, неугасающие, прошедшие через мозг и сердце.

Не сразу удалось тогда, в девятнадцатом и двадцатом, восстановить историю жизни и гибели Леши Бунчужного; кое-что осталось неузнанным. Но даже то, что он твердо знал от самого юноши и от его товарищей, и из показаний захваченных белых контрразведчиков, и о чем догадывался,— было необычайным. Отец, понятно, ничего этого не знал.

...Осенью девятнадцатого года в седьмой параллельный класс Александровской гимназии в Николаеве вкатилась перед пятым уроком «Бочка». Так гимназисты прозвали своего классного наставника.

— Господа, к вам определен новый товарищ!

В классе установилась тишина. Гимназисты обернулись к двери, в которой стоял высокий юноша, худой и на первый взгляд некрасивый. Он был выше всех, даже второгодника «Жерди».

— Я надеюсь, новый ваш товарищ украсит собой класс!

При рекомендации классного наставника новичок потупился, затем поднял голову.

Гимназисты увидели его глаза. Большие, доверчивые, они блестели странным зеленым светом, смягченным длинными ресницами.

— Здравствуйте, господа! — тихо, но внятно сказал новичок.

Ему ответили.

— Петр Петрович, пусть новичок сядет ко мне! — попросил Витя Порхов.

Но в это время вошел «Ганнибал». Шум утих. Новичок постоял в нерешительности. Его потянули за мундирчик, он оглянулся и сел на ближайшую парту.

— К нам прибыл новичок! — сказал Витя Порхов, прикрывшись «Вергилием Мароном» — тонкой книжицей в синем коленкоре.

— Кто такой? Какой новичок?

Гимназист встал.

— Вы? Ваша фамилия?

— Бунчужный.

— Имя?

— Алексей.

— Кто ваш отец?

— Профессор.

— Вы бежали от большевиков?

Леша покраснел. Несколько минут он пристально смотрел на «Ганнибала».

— Отец сделал ошибку... — сказал глухим голосом. — Отцу показалось, что на юге будет спокойнее: он металлург, работает над одной проблемой. В Москве сейчас трудно: она в железной блокаде. Но разве можно покидать друзей в трудную минуту?

— Что вы сказали?

На гимназиста покосились две трети класса.

— Я сказал, что отец сделал ошибку...

Наступила неловкая тишина. Нужно было немедленно найти достойный выход. Еще минута, — и будет поздно. «Ганнибал» поднялся.

— Да, я согласен с вами. Ваш отец сделал ошибку: он слишком поздно бежал от большевиков. К друзьям надо стремиться пораньше!

«Ганнибал» кашлянул.

— Итак, господа...

Он раскрыл журнал и под мертвую тишину пробежал глазами список сверху донизу.

— Мы просим обратить внимание на классную доску! — раздался чей-то голос. «Ганнибал» обернулся. На доске каллиграфическим почерком было написано:

Лицо у «Ганнибала» осветилось улыбкой, но тотчас погасло.

— От гимназистов седьмого класса можно требовать большей грамотности... Итак, Порхов, пожалуйте к доске.

Витя вышел.

— Переведите: Агатокл, в надежде расширить свое царство, переправил войска из Италии в Сицилию...

После уроков Витя и Леша вышли вместе.

Стояли солнечные дни, прозрачные, пахнущие гвоздикой, дни, в которые хорошо читать стихи и слушать музыку.

Они шли по Адмиральской улице.

— Это мой родной город! — с гордостью сказал Витя. — Люблю его! Вы посмотрите, как он распланирован: кажется, будто взяли бумагу из тетрадки для арифметики и расчертили на ней улицы. Я расскажу вам немного его историю. Хотите?

Леша оторвался от дум.

— Историю? О, пожалуйста! Все, что касается истории...

Витя принялся оживленно рассказывать о строительстве города, о судостроении.

— Мой отец — корабельный инженер. Он главный инженер завода «Руссуд». Если захотите, я покажу вам модели первых кораблей Николаевской судоверфи, они имеются у отца.

Они остановились у ограды бульвара, откуда открылся вид на голубой плес, образованный слиянием Ингула и Буга. Глубокая вода просторно разлилась в берегах, дыша приятной прохладой. Накрененная, открытая до киля, неслась, как бы по воздуху, парусная яхта, подчеркивая в предзакатном солнце выпуклость воды. За яхтой оставался тонкий след, как царапина на стекле от алмаза.

— Вот наш завод! — сказал Витя. — И я мечтаю поступить на кораблестроительный факультет Петроградского политехнического института.

— А это что?

— Это эллинг! Здесь строят, а потом отсюда спускают на воду корабли. Вот краны, вот стапель.

— Я мало знаю заводскую жизнь и очень жалею. Но наверстаю. Обязательно наверстаю! — заметил Леша как бы про себя.

— На этой верфи был построен 120-пушечный корабль «Двенадцать апостолов». Он принимал участие в знаменитом Синопском сражении под командованием адмирала Нахимова. В том же бою участвовал и другой наш, николаевский, корабль — «Императрица Мария». Отец мой строил знаменитый эскадренный броненосец «Князь Потемкин-Таврический», или, как его в быту называют, броненосец «Потемкин». Его спустили на воду в 1900 году, механизмы же устанавливали на заводе «Наваль».

Леша вдруг взял Витю за руку.

— Вы меня простите, — сказал он взволнованно, — но я ко многому подхожу не так, как принято, по-своему подхожу.

— Я вас выслушаю.

— Вот вы рассказали, как создана была верфь, как строились корабли. И я увидел людей, которые тащили на себе тяжести, рыли землю, работали под свист плеток, под зуботычины, линьки...

— Вы не думайте, что я ничего не вижу! — воскликнул Витя взволнованно. — Я читал старинные бумаги. Город и верфь строили крестьяне адмиралтейских селений и солдаты. А на верфи работали экипажи, составленные из матросов. Они жили плохо, очень плохо... Я читал одно донесение, в котором морское ведомство требовало заготовить для наказания матросов прутья и розги...

— Честному человеку этого забывать нельзя.

— Вы правы. Но ведь жизнь не останавливается. Зло сменяется добром и снова уступает место злу. Я люблю свой город. Он дал многих выдающихся людей, которыми гордится Россия. В Николаеве жил адмирал Михаил Петрович Лазарев — главный командир Черноморского флота и военный губернатор, наш знаменитый русский флотоводец, духовный отец прославленного Нахимова, первооткрыватель Антарктиды. Здесь родился адмирал Степан Осипович Макаров. И астроном Бредихин. Жил известный гидрограф Манганари...

— Все это так... Но... История учит нас не только любви, но и ненависти. И, может быть, больше всего ненависти. Именно ненависти — из любви к будущему, во имя которого мы живем!

Мимо гимназистов прошел инвалид, опираясь на деревянный обрубок, подбитый желтой резиной.

— Зачем? За что? В угоду кому? — спросил Леша, показав на солдата. — А ведь если поразмыслить, это происходит из-за того, что общество наше пришло к недопустимым контрастам и пытается эти контрасты узаконить. Я ставлю себя в положение тех, кто лишен того, что имею я. И ощутимее вижу изнанку жизни. А я не хочу, чтобы большинство лишено было по милости меньшинства самого необходимого. Не хочу. И восстаю. И этого не будет!