Гребенников провел рукой по голове, взъерошил свои волосы.

— Поймите меня, Петр Александрович, многие из нас, стариков, видят подлинную науку в решении сугубо теоретических вопросов. Я не принадлежу к их числу, возможно потому, что на своей рабочей спине знаю, что может дать наука практике нашего производства. Но мы как-то засушиваем, сужаем проблему. У многих наших ученых не хватает простора мышления, большой человеческой мечты. А без этого настоящая наука, наука во имя процветания жизни, развиваться не может. И вот Григорий Константинович пошел нашему институту навстречу...

— Не помешает ли дальность расстояния вашим научно-исследовательским работам? Я имею в виду расстояние от Тайгастроя до Москвы, — спросил Гребенников.

— Не помешает ли? Не знаю. Скажу прямо: работать дальше без домны мы не могли. Уткнулись головой в угол — и ни с места. Чуть что не получается, говорим: подвела старуха! А старуха часто и ни при чем!

— Я вас понимаю, Федор Федорович. Когда мне Серго сказал, что вы поедете к нам, я очень обрадовался. Для вас не секрет, что таежный комбинат наш должен стать одной из самых серьезных опорных точек обороны Отечества. Если вам удастся в производственных масштабах получить ванадистые чугуны, это также поможет машиностроительной промышленности. Что же вас задержало с отъездом?

Бунчужный посмотрел на свои пальцы, потер кончики их.

— Инфлуэнца, а по-нынешнему, кажется, грипп, потом всяческие осложнения: пятьдесят третий годок... Пока ходишь — ходишь, а чуть сляжешь, тут тебе врачи и преподносят коллекцию... Потом требовалось оформить филиал института металлов на вашей площадке, согласовать вопросы строительства экспериментальной печи, отрегулировать финансовые дела. Одно цеплялось за другое, как зубья шестеренок. У нас ведь, надо признаться, не все еще работает на шарикоподшипниках.

— Ну, ничего, наверстаем. Вас ждут. И здоровье в тайге поправится, верьте мне.

— Я рад, что Григорий Константинович выбрал для моей работы именно вашу площадку. Кстати, как у вас обстоит дело с кадрами?

— Квалифицированных рабочих получили с Украины, с Урала. Рабочих низших и средних квалификаций готовим сами. Конечно, готовим пока только строителей. На днях к нам должна прибыть партия инженеров из Днепропетровска.

Гребенников рассказал о трудностях, с которыми ему, как начальнику строительства, приходится встречаться.

— Согласитесь, от начальника строительства такого комбината требуется слишком много. Все так или иначе доходит до меня. Транспорт, сложное подземное хозяйство, строительство основных и подсобных цехов, разработка карьеров, поиски новых месторождений строительного и эксплуатационного сырья, общие и частные вопросы проектирования, изучение самых разнообразных каталогов, механизация строительных работ, завоз своего и импортного оборудования, размещение заказов — все должно пройти через мои руки.

— Очень хорошо, что у вас такая разносторонняя подготовка.

— Между начальником строительства и его главным инженером должно быть творческое содружество. Но найти главного инженера для такого строительства, как наше, действительно, нелегко!

Поезд подходил к реке, улегшейся в глубоком скалистом ложе; солнце расцвечивало кристаллы каменистого ложа, и от них отблескивал ослепительный свет, как от зеркала.

— Я просил товарища Орджоникидзе уволить меня от этой обязанности. У главного инженера столько хлопот! А Григорий Константинович в ответ: «При товарище Гребенникове вам не будет тяжело. Таких начальников, как Гребенников, поискать надо!» Пришлось сдаться...

Наступила небольшая пауза.

— Я слышал, вы в последние годы работали в Донбассе? — спросил Бунчужный.

— Работал.

— Родные места!

— Знаю... Вы ведь наш, потомственный доменщик. Из династии доменщиков... И вообще... я вас очень хорошо знаю, хотя мы знакомы не были.

Гребенников хотел рассказать о встрече с Лешей в Одессе и обо всем, что связывало их в те давние беспокойные годы, но удержался. «Разволнуется... Зачем?»

— Да... Вот я ехал сейчас к вам, дорога дальняя, хорошо лежать и мечтать. Вспомнил многое. Господи, какая у нас, у каждого из нас, людей, проживших полсотни лет, пестрая жизнь... Вспомнил завод Джона Юза. Избрал себе этот конквистадор лакомый кусок. В верховьях реки Кальмиус и уголь, и железная руда, и огнеупорная глина, и известняк. Первый металлургический завод на юге России. Но даже по тому времени завод этот был на отсталой технической базе. Отдувалась рабочая спина.

— Рабочая спина... — повторил Гребенников. — И как не процветать Юзам и им подобным! У русских помещиков можно было по дешевке купить и земельку, в недрах которой находилось несметное богатство, и получить за взятку разрешение у царского правительства построить завод. А какое варварское отношение к рабочим! Трудно сейчас поверить, что люди могли перенести. Вот я вам расскажу о себе. Десятилетним мальчишкой я уже носился по заводу. Был я мал ростом и казался просто ребенком. В ночные смены, помню, рабочие укладывали меня спать в ящик с теплым песком возле печи. Тогда я не понимал, зачем им это. А позже понял: полуголодным каталям, горновым, чугунщикам после двенадцатичасовой работы в пекле хотелось человеческой ласки. Но откуда ее ждать? И они отдавали свою ласку другим. Я спал, а они следили, чтобы я не проспал плавки, будили вовремя. До чего крепка у людей память!.. Вот сорок с лишним лет прошло... А будто вчера...

— Преподлое время, что говорить!

— Я работал в экспресслаборатории мистера Ченслера.

— Жестокий человек?

Бунчужный задумался.

— Нет. Этого не могу сказать. Строг был, да. Очень хорошо помню ночные работы. Под потолком горит яркая керосиновая лампа. В тишине сухо поскрипывает пирометр «Роберт-Остен», остренько так, как если бы ножичком что-то соскабливали. Тикают стенные часы. Пока принесут пробу на анализ, вытащишь книжку, читаешь. По лаборатории кто-то ходит. А, это Мурка! Крыса... Мы приучили ее: сидит и ест кусочек сыра, очищая передними розовыми лапками крупинки с усов... Но как войдет мистер Ченслер — не услышишь... «Спишь?» Ответишь по-английски: «Я не спал, мистер Ченслер». Посмотрит в глаза, как бы проверяя. «Читал?» — «Читал...» — «Фарадей? Зачем Фарадей? Что тебе Фарадей?» А я читал биографию Фарадея. Очень полюбилась мне эта книжица про переплетчика Фарадея, как он стал знаменитым ученым; читал ее, знаете, раз пять, а за чтение платил по две копейки коробейнику Митричу. Он у нас просветителем был, разносил по балаганам Юзовки книжки в коробе. На современном языке — избач! Надо, чтобы наши юнцы знали, как трудно было тогда достать книжку. Две копейки за прочтение — это ведь деньги. За две копейки можно было купить хлеба и селедку на обед! Ведь платили, подлецы, по десять, по двенадцать копеек за десятичасовый рабочий день.

Бунчужный глянул в окно.

— От мистера Ченслера получил я однажды химию: заинтересовался, видите ли, англичанин мальчиком, у которого такая жажда знать, понимать, что творилось в лаборатории. Конечно, в глубине души англичанин хотел посмеяться над маленьким дикарем. Дам, думал он, книжку ученую, пусть поплавает в формулах. Это была первая ученая книга в моих руках. Популярный учебник Роско на английском языке: мы, подростки, свободно болтали по-английски. И вот началась моя наука... Попробуйте изучить химию без преподавателя, без руководителя, без опытов, когда вам десять-двенадцать лет. И изучали!

— Наша молодежь этого не знает! — сказал Гребенников.

— Счастливые! Им в руки все! Берите, читайте, миленькие. Конечно, это хорошо. Очень хорошо. Только не следует забывать, какой ценой добыта им возможность жить культурно. Отец мой и дед также работали у Юза. И я вижу их, как вас сейчас, — вот они возле печи, насквозь прокопченные газами. А если дома, то отца своего иначе и не представляю, как на табурете. Видно, только пришел, сел, вытянул ноги в чунях и заснул. Его никогда у нас не будили. Он просыпался сам за полчаса до ухода на работу. А жили мы возле доменного цеха, в землянке.