— У нас найдется, кому позаботиться о профессоре, — утешал Журба.

Вскоре приехал Федор Федорович.

— А вот и дед! — захлопала ручонками Ниночка. — Покажи зуков. Дай мне зуков!

Бунчужный простодушно улыбнулся.

— Такая смышленая! Наверно, будет натуралистом. Ей жуков подавай!..

— Ну, Ниночка, поедем домой. Тебя отвезет дедушка Петр.

— А я не хочу.

— Не капризничать.

И Ниночку увели одеваться.

Бунчужный, простившись с внучкой, обнял Журбу, как давнего друга, и прошел в кабинет.

— Как хорошо, что приехали, — сказал он. — Я давно приготовился. Отъезд откладывался и откладывался. Дальше ждать не могу. Честное слово, я взорвусь от нетерпения!

Бунчужный наклонился и глухим голосом сказал, что после мерзавцев из промпартии каждому инженеру стыдно за свою корпорацию. Кобзин натворил таких дел...

Николай рассказал профессору о задержке в Москве, Бунчужного это огорчило.

— Просто сама судьба против меня!

— Я пошлю телеграмму Гребенникову, вас встретят. Но если можете, подождите два-три дня, выедем вместе.

— Два-три дня — слишком неопределенно. Они могут превратиться в неделю. Нет, я выезжаю завтра!

Бунчужный встал из-за стола.

— И, пожалуйста, никаких там телеграмм и встреч. Не отнимайте у людей драгоценного времени. Я, слава богу, не грудной младенец!

Вошла Марья Тимофеевна, пригласила к чаю.

В столовой Журба принялся рассказывать о площадке, Федор Федорович с Марьей Тимофеевной не отрывали от него глаз.

— Знакомо! Знаете, нашему брату, доменщику, да и не только доменщику, об этом слушать спокойно нельзя... Строительство... Сколько в этом подлинной красоты! А с кадрами как? Трудно ведь? Глушь...

— Что вам сказать?

— Огнеупорщики опытные есть?

Журба нахмурил брови.

— Есть, только мало. Обучаем молодежь.

— Правильно делаете. Хорошая профессия. Между огнеупорщиками, знаете ли, издавна существовала этакая ревность... Коксохимики считали себя архитекторами и свысока поглядывали на других. У них ведь, действительно, сотня марок кирпича разной конфигурации, сложные чертежи. Архитектура! А лещадники считали свою работу самой трудной, самой тонкой: дать кладку, что называется, впритирочку! А как обстоит дело с поставкой оборудования? Какие у вас имеются подсобные базы? Как с рабочими чертежами?

Журба рассказал. Помянул вредителей.

— Ох, уж эти мне вредители! — проговорил с возмущением Бунчужный и задумался.

— Да пейте вы чай! Хватит вам вредителей вспоминать! — вмешалась Марья Тимофеевна.

— Не хватит... Один вот такой оказался из моих земляков. Штрикер. Профессор. Может слыхали? Его знают. В шестнадцатом году выпустил изумительную работу по интенсификации мартеновского процесса. И сейчас разработал одну оригинальную идею. То есть, исключительно оригинальную, очень нужную идею.

— Нет, не знаю.

— Разносторонний, оригинальный ум! Готовил революцию в металлургии, а как случилась революция в обществе, сдался. Отцвел. Даже больше: пошел вспять. Сын мастера. Казалось бы, понимать должен рабочее дело. Видел ведь, как рабочие жили в Собачевках, Нахаловках! Как иностранцы-капиталисты да свои выжиги пили кровушку. Так нет, пошел вспять с первых дней революции. А теперь связался с кобзинцами, захотел властвовать. Захотел вместе с иностранными да отечественными капиталистами-эмигрантами сесть на народную шею клещом. Не вышло! Посадили, конечно.

— И правильно сделали! — заметил Журба.

— Конечно, правильно! А жена мучается. Она оставила его. Говорит, если б раньше оставила, ничего, а теперь, когда он в беде... Отвернуться от попавшего в беду не по-рыцарски. Да, так считалось прежде. Но теперь другие времена, другие взаимоотношения. Мы в конфликте с государством, в конфликте с обществом не состоим. Кто тебя насильно тащил к врагам? Сам пошел — сам и отвечай! Причем тут рыцарство!

Журба попросил разрешения закурить.

Бунчужный взволнованно продолжал:

— Я его предупреждал. Не послушался. Так и сказал Анне Петровне. Терзаться, говорю, нечего. Вы молодая женщина. И живите, как велит сердце. А сердце у вас хорошее. Жаль, что десять лет мучились с ним. Надо было уйти раньше.

Разговор перешел на прежнюю тему.

— Мы очень рады, Федор Федорович, что вы едете к нам, на площадку.

Бунчужный покраснел.

— Когда Серго Орджоникидзе сказал Гребенникову, что вы должны к нам приехать, Петр буквально преобразился. Он сам мне об этом рассказал. Досадно, что произошла задержка. Но мы уверены, что наверстаем.

После чая Бунчужный показал Журбе, как новому в доме человеку, свои альбомы по энтомологии, коллекции жуков и пауков. Изящно склеенные коробочки приготовляла, как узнал Журба, Марья Тимофеевна.

— Не сочтите, однако, за чудачество! Противно, когда люди оригинальничают. Я просто люблю природу, люблю биологию. И если б не был металлургом, стал бы биологом. Великолепная наука! Сколько в ней сказочного. Вы даже представить не можете!

— Я не сомневаюсь, — сказал Николай. — Я знаю металлургов, которые пишут стихи, играют на скрипке, рисуют.

— Я покажу вам интересный экземпляр тарантула нарбонского, мне подарил недавно один энтомолог, — сказал профессор. — Это молниеносный убийца: он сидит в норке и подстерегает жертву. Если к норке приблизится шмель, тарантул набрасывается и вонзает свой маленький багор в затылок жертвы, — изумительный анатом! — в затылке помещается важнейший нервный центр. Яда, впущенного сюда, достаточно для мгновенной смерти противника. Надо сказать, что и яд шмеля опасен тарантулу, поэтому тарантул избегает поединка, если только не рассчитывает ударить врага на смерть в затылок...

— Таких примеров в жизни человека сколько угодно... — сказала тихо Марья Тимофеевна.

— И очень плохо! И я протестую! Жизнь для людей должна стать цветущим садом! — свирепо набросился на супругу Федор Федорович, словно жена была в чем-то повинна...

Позвонили.

Вошла девушка.

— А, это вы! Пожалуйте, пожалуйте! И прямо к столу. Машенька, налей, пожалуйста, чаю. Как вас по имени и отчеству?

Девушка застеснялась.

— Зовите меня Надей. И благодарю вас. Я только после чаю.

— Кстати, будьте знакомы! Вот еще жертва промпартии: Штрикера посадили, а ко мне прислали группу студентов из Днепропетровска дочитать им специальный курс, который читал бывший мой земляк.

Студентка отличалась необыкновенным здоровьем, — это отметил Журба с первого взгляда, — у нее был румянец во всю щеку, яркий, жгучий и очень белое лицо, — лицо человека, никогда ничем не болевшего, и фигура спортсменки. Голос ниже обычного, но смягченный грудным отзвуком.

— Вы обещали нашей группе конспект лекций, профессор... — сказала Надя Коханец, как бы желая подчеркнуть, что она решилась потревожить профессора единственно потому, что профессор сам предложил группе услугу и потому что группа уполномочила ее выполнить это поручение.

— Успеете подготовиться к завтрашнему утру? Я ведь вечером уезжаю.

Надя задумалась.

— Если б вы могли отложить отъезд хотя бы на один день! — вырвалось у Нади.

— На один день? Товарищ Журба предлагает мне задержаться с выездом на два-три дня! Словом, я вижу, мне не выехать.

— Вместе ехали бы, Федор Федорович...

Бунчужный задумался.

— Нет. Конечно, вы за ночь подготовиться к сдаче курса не сумеете. Я останусь на один день. Но не больше. Так и передайте группе.

— Спасибо, профессор.

Федор Федорович принес обещанный конспект лекций и передал Наде. Девушка поднялась с кресла.

— Как вам угодно, а без чаю мы вас не выпустим!

Николай и Надя вышли вместе.

— Вам куда? — спросил Журба.

— Хотела послать телеграмму.

— Мне также надо отправить несколько телеграмм. Одну из них о том, что ваш профессор выезжает к нам на стройку послезавтра.

— А вы откуда?

— С площадки Тайгастроя.

— Федор Федорович уезжает к вам?