Когда вышел в коридор покурить, увидел инженера Грибова: тот выходил из приемной одного из членов коллегии. Инженер также заметил Журбу, но почему-то не поздоровался. Сделав вид, что он что-то забыл, Грибов возвратился в приемную.

«Конечно, его могли также вызвать в Москву по линии Гипромеза».

В это время Журбу позвали.

Профессор Плоев, которого коксохимики называли знаменитостью, встретил Журбу посреди комнаты в пальто, в галошах. Так посреди комнаты и велась недолгая беседа.

— Ваши опасения излишни. Необходимо произвести дополнительное исследование грунтов. Это не отнимет много времени. Вероятно, приеду я. Согласитесь, — остановил он Журбу, видя, что тот собирается возражать, — согласитесь, нельзя проектировать коксохимический завод, когда не знаешь, где и на чем он будет стоять.

— Мы потеряли счет исследованиям — основным и дополнительным. Судебников и другие враги портили нам на каждом шагу. Доменные поднимаются, а коксового нет в помине. Где же логика?

— Все будет сделано, вас это не должно тревожить. За действия промпартии я ответственности нести не могу.

Журба решил задержаться в Москве еще на день, но довести дело до конца. «Черт знает, что творится, — подумал он с возмущением. — И промпартию ликвидировали, и порядок навели в ВСНХ, а тормоза остались».

К себе в номер Николай пришел в сумерках. После утомительного хождения по этажам он с удовольствием принял душ и лег отдохнуть.

Часа через три Журба почувствовал, что в номер кто-то вошел.

Он продолжал спать и в то же время ощущал близость постороннего.

— Вы не сюда! — произнес он, борясь со сном.

Через стеклянный верх двери падал в комнату свет, и он увидел в полосе этого света девушку.

— Мистер Джонсон к вам больше не поедет. Мне за хотелось повидать вас. Простите...

Не ожидая приглашения, переводчица Джонсона сняла шубку и села на край постели.

Эта бесцеремонность его возмутила.

— Зажгите свет! И, собственно говоря, что случилось?

Он видел лицо, наклоненное вниз, тонкую фигурку, обтянутую дорогим платьем.

— Света не надо. Так лучше.

Журба продолжал рассматривать Лену, не зная, как определить чувства, которые она вызывала.

— Зажгите свет!

Лена расцепила пальцы и, жалко улыбнувшись, пошла к окну.

— Постойте там, я сейчас оденусь.

— Не надо. Я на минутку. И — уйду.

Он вытянулся под одеялом.

— Мне скучно в жизни, скучно. Мне двадцать семь. Я хочу сама не знаю чего. Обломок крушения!.. — она усмехнулась. — Вы не похожи на других. И меня потянуло к вам. Я пришла сама...

Напротив окна, на улице, засветился фонарь. Девушка прижалась к окну; она казалась черным силуэтом, наложенным на переплет оконной рамы.

— Я пришла сама... — повторила фразу, которую, видимо, подготовила заранее.

— Да... Но я, кажется, ничем не могу вам помочь.

Она молчала.

— Я рассчитывала, что вы мне что-нибудь посоветуете. Мистер Джонсон уезжает, а я остаюсь.

Он задумался.

— Если серьезно хотите чего-нибудь добиться в жизни, надо начинать с другого.

— С чего же?

— Работать надо. Переходите на производство. Это лучшее лекарство против скуки и прочих болезней духа.

Лена рассмеялась. Она подошла и протянула руки.

— У меня вот какие руки! Что я могу ими делать?

— Ну, так что же? Что же вы хотите?

Журба поймал себя на том, что с каждой минутой ему все труднее было оставаться с этой девушкой, — очень смелой, уверенной в своих чарах, — вот так, вдвоем, притворно холодному. Он поднялся и, отвернувшись, оделся. Лена кисло усмехнулась.

— Расскажите, если хотите, что-либо о себе. Где бывали, что делали, — сказал безразличным голосом, закончив туалет.

— Что рассказывать? Ничего особенного.

— У вас есть друзья?

— Я их растеряла. После смерти отца мы вернулись в Москву.

— Откуда?

— С юга. Мы москвичи. Беженцы...

— Беженцы? Откуда вы бежали?

— Из Москвы. Мой отец — Шереметьев. Я правнучка декабриста. В те годы многие бежали на юг. Что вас удивляет?

— У вас весьма странные суждения, девушка! Дед ваш, декабрист, видимо, остался бы недоволен и сыном, и внучкой...

— Я никакого преступления не сделала. Отец бежал из Москвы. Я была девчонкой. А графское происхождение разве от меня? У меня не спрашивали. Такой родилась. Служу переводчицей, потому что, кроме языков, ничего не знаю.

— Вы говорите, что бежали от нас. Бежали, а потом снова прибежали?

— А куда денешься? В детстве мне казалось, что мир бесконечен. Теперь не кажется. Мир тесен. А наша родина — просто небольшой городок.

Лена угасла. Николай также не счел нужным поддерживать разговор.

— Я думала, вы встретите меня теплее... — сказала, вздохнув.

— Зачем вам мое тепло?

— Так... По-человечески. Что ж, прощайте!

Николай помог одеться, Лена вышла в коридор. Шла она медленно, ставя ноги немного внутрь. Николай посмотрел вслед, но не окликнул и не ответил на прощальный ее жест рукой, когда она поворачивала к выходу.

«Вот так штука!» — думал Журба, зажигая люстру, настольную лампу, бра: он любил свет. От рук, от окна, где стояла Лена, пахло духами. Он открыл форточку и, стащив с себя гимнастерку, подставил голову под кран умывальника. С озлоблением намыливал голову, брызгался, сопел, пока холодная вода не успокоила.

На улице он подставил разгоряченное лицо ветру, и всю дорогу, пока не добрался к ресторану, ругал и хвалил себя.

После ужина возвращаться в гостиницу не хотелось и, чтобы облегчить себе завтрашний день, решил выполнить одно поручение Гребенникова.

«Какая, однако, странная девушка... — думал он, идя по улице. — Чего она, собственно говоря, приходила?» Ему припомнилась первая встреча с Леной в кино; две-три случайных встречи на площадке не в счет. «Не подсылает ли ее Джонсон?»

Без большого труда он отыскал нужную улицу. Старый, толстостенный дом прятался от городского шума в садике, занесенном снегом. Мраморная, хорошо освещенная лестница сверкала чистотой. Николай поднимался медленно, разглядывая четкие номерки, прикрепленные к дубовым резным дверям. Он дважды прочел табличку: «Профессор Ф. Ф. Бунчужный» и позвонил. После звонка в течение полминуты не было слышно ни звука, Николай решил, что звонок не работает; потом дверь заколебалась от потока воздуха, ринувшегося из комнаты в коридор.

Дверь открыл старик. Журба назвал себя.

— Вы товарищ Журба? Федор Федорович скоро будет. Муж ждет вас давно и волнуется. Заходите, пожалуйста, — пригласила его Марья Тимофеевна.

Он повесил шубу и вошел в гостиную. Навстречу выбежала девочка лет пяти. Увидев вместо деда чужого человека, она остановилась.

Журба протянул к девочке руки, но она не пошла.

— Что же ты дичишься? — обратилась к Ниночке Марья Тимофеевна. — Иди к дяде. Он хороший.

Ниночка продолжала с любопытством рассматривать незнакомого.

— Иди... иди... ко мне, — звал Журба и, согнувшись, пошел навстречу.

Ниночка отступала.

— А где дед? — спросил ее Журба.

— Зуков ловит.

Журба сначала не понял.

— Что ты сказала? Где дед?

— Зуков ловит.

— Жуков ловит?

— Зуков.

— А разве зимой есть жуки?

— Дед все равно ловит.

Марья Тимофеевна и Журба засмеялись.

Почувствовав, что незнакомый дядя не страшный, Ниночка позволила взять себя на руки, Журба сел на диван, а Марья Тимофеевна в кресло.

— Федор Федорович давно хотел повидать Гребенникова или вас.

— Нельзя было раньше, Гребенников улетел сегодня в полдень на площадку.

Марья Тимофеевна вздохнула.

— Не знаю, как он там будет один. В быту Федор Федорович совсем беспомощный, хотя не любит, когда ему об этом говорят.

У Журбы приподнялся уголок губы.

— Вы никогда не бывали на стройке?

— На заводах бывала. Вместе с Федором Федоровичем. А вот на большой новостройке не пришлось. Я уже просилась. Говорит, потерпи немножко. Ехать нам в тайгу вдвоем нельзя. А мне что тут одной делать? Я привыкла, мы всегда вместе. Ведь он сам не нальет себе стакана чаю... Не вспомнит, что надо пообедать...