Лицо Серго было возбужденным, и жаркий свет излучали большие глубокие глаза.

— Я спросил другого клепальщика: «Что, жить хорошо хочешь, раз вышел работать в такой холод? Ведь не все вышли, и начальство вас не неволит». А он мне: «Жить хорошо все хотят, да одни знают, что для этого делать, а другие нет. Одни глядят подальше, а другие себе под ноги».

Орджоникидзе поднял голову, как бы говоря: слышишь?

— Люди у нас, Петр, редкие, можно сказать, люди! Скорей бы завершить пятилетний план. Зацветет тогда жизнь. Легче станет. Будем ведь и дальше развивать народное хозяйство, но уже на другой технической базе, на базе первой пятилетки. Но если не выполним, может прийтись туго, очень даже туго...

Серго и Гребенников задумались.

Вошел секретарь и доложил, что приехал директор макеевского завода.

— Пусть немного обождет, я позвоню.

— Итак, будем закругляться, Петр. Что у вас — не по данным отчетов, а так, с глазу на глаз?

— У меня расхождений между отчетами и обстановкой нет. Сам знаешь, Серго, врать не люблю. А вот о деталях, которых нет в отчете, поговорить хочу.

Гребенников рассказал о трудностях с вербовкой людей, о задержках с выполнением заказов, о нашествии всяческих комиссий, которые замораживают дело на корню, о том, что два года ушло на подготовку, на разговоры и что теперь, с весны, можно пойти в генеральное наступление по всему фронту, хотя далеко-далеко не все тормоза устранены.

Подперев обеими руками голову, Серго слушал.

— Вот что, — сказал он, перебив рассказ Гребенникова. — После промпартии почиститься вам надо. Дело это значительно серьезнее, чем кажется на первый взгляд. Оппозиционеры также связаны с ними... А через них и самостоятельно — с заграницей... Ты понимаешь, что это значит? Одна цепочка.

Голос Серго стал глух.

— На эту тему, однако, по понятным тебе причинам, распространяться направо-налево не следует. Но иметь в виду надо. Теперь вот о чем. В ближайшее время мы пошлем вам одного крупного специалиста. Надо создать ему условия для работы. Он решает интересную проблему, которая может иметь серьезное значение. Собираюсь и я к вам. Немного разгружусь и приеду. Хочу своими глазами посмотреть на людей, на стройку. Кстати, заметь себе и такой вопрос: кадры для эксплуатации.

— Для эксплуатации? — удивился Гребенников. Ему показалось, что он ослышался.

— Для эксплуатации комбината! Чему удивляешься? Разве не веришь, что твой комбинат придется через год пускать?

— Рановато... Я думаю сейчас о кадрах строителей...

— А я говорю: заметь себе и такой вопрос, как подготовка будущих эксплуатационников. За один месяц не подготовишь. Со стороны получить не рассчитывай. Эксплуатационников придется создавать вам самим. На площадке. Как работает Журба?

— Работает много, с азартом. В чем могу — помогаю. Это наш человек, с детских лет. Сейчас руководит партийной работой на площадке.

— Знаю. Когда ты ездил заграницу, мне пришлось с ним встречаться по линии ЦКК. Растерялся он, облили его разные мерзавцы помоями. Я тогда же сказал Валериану Владимировичу, что тебе пора домой. Выдвигай и дальше посмелее молодежь, наших советских людей. Выдвигай и контролируй, выдвигай и помогай. С кем поддерживаешь связь из енисейских ссыльных?

— Да ни с кем. Разбрелись люди.

— Завтра дашь заявку, по-хозяйски. Сокращать твоей заявки не позволю. А теперь пойди в ЦК, в отдел кадров, там с тобой хотят поговорить.

Серго встал, Гребенников тоже. Несколько секунд Серго глядел в лицо Гребенникову, как бы что-то припоминая.

— Ты вот сейчас повернулся, и я вспомнил, как тогда пригнали вас по этапу. Мокрые. Голодные. Ноги в онучах. И я заметил тебя. И стало жалко... Еще конвойный унтер сказал: «Здесь потоскуете, там погорюете, а там покукуете!» И такая злость взяла! Выругал я этого унтера и он сразу прикусил язык. Да... Двадцать один годок... Ай-яй-яй...

Орджоникидзе повернул Гребенникова к свету.

— На нездоровье не жалуешься? Бледный ты что-то. И желтизна нехорошая. Габитус неважный! Но ничего, Петр, отстроимся, оградим наше государство от опасности, расчистим ниву народную для посева отборным зерном, тогда и отдохнем. У меня тоже с почками неладно... Калькулюс... А пока, сам понимаешь, не время для отдыха.

Серго взял в свои руки руку Гребенникова и держал ее, передавая в пожатии мужскую, застенчивую нежность, давнюю свою привязанность.

— Ну, прощай!

— Хочу показать тебе одну телеграмму... — тихо сказал Гребенников, вынимая из бумажника сложенный вчетверо листок.

— Что такое?

Гребенников протянул телеграмму, подписанную Копейкиным. Серго прочел. Потом отошел к окну и стоял в раздумье.

— Да... — сказал он. — У тебя есть еще что-либо в этом роде?

— Есть... Вторая телеграмма. Судебникова.

Гребенников вынул и вторую бумажку.

— С Судебниковым вопрос решен. С Копейкиным сложнее... Пока никому ни слова. Этими делами занимаются... Будь внимателен и держи меня в курсе.

Серго заходил по комнате, лицо его потемнело, покрылось морщинами.

— Ты, конечно, понимаешь, что мы, стоящие у руля, знаем больше, чем другие. И это не только потому, что есть государственные тайны, которые не каждому можно доверить. Чтобы знать все, нужно иметь еще и крепкие, очень крепкие нервы. Нас без конца тревожат господа капиталисты разными провокациями, а мы храним спокойствие. Мы обязаны оградить покой народа, занятого величайшей в мире работой. Но угрозы, понятно, есть. И серьезные угрозы. Промышленный и аграрный кризис, охвативший страны капитализма еще в прошлом, двадцать девятом году, растет и углубляется с каждым месяцем. И это, не забудь, на фоне наших хозяйственных успехов, на фоне социалистического строительства.

Григорий Константинович остановился.

— Да! Кризис обострил, до крайности обострил отношения и внутри капиталистических стран; буржуазия устанавливает фашистскую диктатуру, провоцирует новые войны за новый передел мира. Мы имеем данные подозревать по крайней мере два очага будущей войны: германский и японский. Япония готовится к захвату Манчжурии и Северного Китая. Германия рвет остатки версальских пут. В борьбе против нас германские империалисты находят поддержку у своих бывших военных противников. В Германии идет бурный прилив капиталовложений, который ведет к такому же бурному росту военной промышленности, к укреплению военного потенциала. В основном — это заокеанские капиталовложения, слышишь, заокеанские...

Ни одно слово не проходило мимо Гребенникова. То, о чем говорил Серго, было чрезвычайно важно и многое объясняло не только в сфере политики, но и хозяйства, в частности строительства. Обо всем этом, естественно, думал Гребенников, находясь в командировке заграницей, и после возвращения, руководя стройкой, но Серго широко нарисовал общую картину, в которой нашло место и строительство таежного комбината.

— Германскую тяжелую промышленность, — продолжал Серго, — активно финансирует Дюпон, Морган, Рокфеллер. Американский химический концерн «Дюпон де Немур» и британский химический трест «Империал Кемикл Индастрис» находятся в теснейшей связи с германским химическим концерном «Интерессен Гемейншафт Фарбениндустри». Мировые рынки производства взрывчатых веществ находятся, таким образом, в одних руках. Реконструируется при помощи американского капитала германский стальной трест «Ферейнигте Штальверке». В недрах генеральных штабов западных стран и США вынашиваются планы новых интервенций. Поэтому понятна та активность, которая началась среди оппозиционеров и всякого прочего сброда. Но надо хранить мужество. Повторяю: этими делами занимаются. Нас врасплох не застанут. Будьте и вы там, на стройке, внимательны. Только без паники! Имейте спокойствие, твердость и будьте предельно бдительны. Вот что могу сказать тебе, друг мой. На этом расстанемся. Поддерживай со мной связь, самую тесную связь и — без посредников. Угроз со стороны не бойся. Наше дело верное, веди его дальше, не сбиваясь с пути.