— Я вам сказал.

— Почему, в таком случае, вы носите погоны пехотного поручика? Вы что, решили скрыть от нас свое подлинное воинское звание? И род войска, в котором служили? С какой целью вы это сделали?

— Я ничего не скрываю...

— Согласитесь, это... это... подозрительно... Что вы скажете?

— Я уже сказал. И на этом позвольте проститься!

Радузев кивнул головой.

— Сядьте. Беседа далеко не окончена.

Радузев сел. На ручку своего кресла присел и Чаммер.

— Быть инженером, служить в специальных войсках и выдавать себя за пехотинца?

Майор сделал отметку красным карандашом на другом листе бумаги.

— Сколько лет вы сражались против нашей армии?

— Со дня переброски на фронт.

— То есть?

— С марта пятнадцатого года.

— Когда мы вас взяли в плен?

Радузев опешил.

— Откуда вы взяли, что я был в плену?

Майор удивился.

— Не хотите ли вы сказать, что не были в плену?

— Я не был в плену...

Майор привстал с кресла.

— Повторите, что вы сказали?

— Повторяю: я не был в плену. Если вам об этом что-либо известно, так это недоразумение... Я возвращался с фронта в одежде военнопленного, чтобы в дороге избегнуть осложнений... В те горячие месяцы с офицерами расправлялись круто. Мне удалось достать документы одного солдата, умершего от сыпняка. Звали покойного Сивошапкой. Дома и для других я сохранил эту версию.

Впервые за время допроса смутился майор.

— Постойте, одну минуточку.

Майор подошел к небольшому железному сундуку и открыл замок, мелодично зазвонивший. Офицер долго рылся в сундуке и, наконец, вынул папку. Стоя спиной к Радузеву, майор перелистывал наколотые на застежку листки бумаги. Потом, весь багровый, подошел к Радузеву.

— Лгать?!

Кажется, ему стоило больших трудов, чтобы не ударить Радузева по лицу.

— Лгать?

Радузев отшатнулся: неприятный запах от дыхания майора обдал его.

— Лгать офицеру германской армии? Так нагло лгать?

Майор выпил полстакана воды. Немного остыв, он положил на место коричневую папку, сделал пометку красным карандашом, потом аккуратно отщелкнул гильотинкой кончик сигары и со вкусом затянулся, глядя остановившимися глазами на Радузева.

«Когда, наконец, это кончится...» — подумал Радузев. Ему до того хотелось курить, что от чужого дыма тошнило.

— Итак, в декабре шестнадцатого года мы захватили вас в плен. Вы находились в офицерском лагере в Хемнице, а потом вас перебросили в Регенсбург. Вы видели когда-нибудь коменданта лагеря?

— Не помню.

— А вы узнали бы его, если б встретили?

— Не знаю.

— Взгляните внимательней на меня. Глядите внимательно, вот так: в анфас и в профиль. Ну?

Радузев не выдержал напряжения, потянулся за сигарой, но не взял.

— Теперь нам легче будет продолжать беседу. Итак, скажите мне со всею откровенностью, на которую я смею рассчитывать как начальник лагеря, из которого вы бежали, кто здесь оказывал сопротивление нашим войскам?

— Я лично не оказывал...

— Кто же оказывал?..

— Я почем знаю?

— Может быть, вы скажете, кто поджег имение графа Рокотова?

— Я не поджигал. Откуда мне знать!

— Может быть, вы скажете, кто обезоружил наш карательный отряд возле села Дубки?

Радузев удивленно посмотрел на майора.

— Наконец, может быть, вы скажете, кто тревожит округу? Кто пускает наши поезда под откосы?

— Нет! Нет! Я ничего не знаю. Довольно мучить меня!

Майор подошел и тряхнул его за руку.

— Итак, если вы ничего не знаете, я могу поделиться с вами. Это делает партизанский отряд, руководимый вашим благодетелем и другом детства!

Наступило продолжительное молчание.

— Вы с ним поддерживаете связь, господин инженер?

Радузев встал.

— Не торопитесь! Я не окончил беседу. Так невежливо и — против устава. Я старше вас чином!

Радузев был подавлен и не чувствовал даже той злости, которая вначале поддерживала его.

— Теперь извольте подписать акт.

— Какой акт?

— Этот.

Майор резким движением подсунул бумажку.

— Вот этот! Этот! — и ткнул пальцем в листок, исписанный синим карандашом.

— Я вам сказал, что знаю только русский язык.

— Отлично. Я переведу.

Майор перевел.

— Здесь тенденциозное освещение фактов.

— Вы подписываете акт, в котором все соответствует действительности, — майор протянул ручку.

Радузев отрицательно покачал головой.

— Вы можете меня арестовать, можете, если у вас на это есть право и основание, расстрелять меня, но подлости от меня не добьетесь!

Майор сжал пальцы, они сухо треснули.

— Не понимаю одного: почему вы, офицер русской армии и дворянин, так близко приняли к сердцу интересы большевика Лазаря Бляхера, организатора красных банд, от которых вас спасла только случайность?

Радузев задумался.

— Скажите, господин майор, был ли у вас друг детства?

— Это не имеет никакого отношения к делу.

— Могли бы вы подписать что-либо против человека, которого уважаете и в честность которого верите?

Майор потер руки.

— Не связаны ли вы, поручик, с этим большевиком? Не вы ли его агент?

— Считайте, что вам угодно.

— Хорошо. Мы этим займемся. Извольте в таком случае подписать эту бумажку.

— Что это?

— Подписка о невыезде.

Радузев прочел и подписал.

— Еще раз спрашиваю, вы подпишете акт или нет?

— Нет!

Майор вызвал дежурного и велел проводить поручика.

— Вы еще вспомните нашу встречу!

Вернувшись домой, Радузев слег в постель. При каждом неурочном стуке в дверь, при каждом подозрительном шаге близ дома он говорил себе: «Пора...» и вынимал из часового карманчика ампулку с синильной кислотой.

— На вас лица нет, Сергей Владимирович! — сказала ему Люба, с нежностью поправив одеяло, которым он был накрыт. — Я сбегаю за доктором.

— Не надо. Побудьте со мной.

Она садилась у окна, а он, подложив под щеку обе руки, смотрел на нее, ничего не говоря и ни о чем не спрашивая.

Так прошла неделя. А через неделю немцы согнали мужчин, женщин и подростков села Троянды на луг, к тому месту, где некогда стоял забор и где теперь оставались в земле ямки от выдернутых столбиков. В усадьбу явился солдат-переводчик и передал приказ коменданта прибыть обитателям усадьбы на луг. Сергей шел, отгоняя от себя тяжелые мысли. Взволнованный и только теперь понявший, что он натворил, тащился старик Радузев. Люба бежала впереди Сергея, все время на него оглядываясь, ее босые ноги то и дело мелькали среди деревьев. Ни на кого не глядя, плелся Игнатий. Маруся, некогда красивая девушка, мать Любы, вела за руку сынишку.

Глазам прибывших представилась такая картина: группу крестьян окружили немецкие солдаты, вооруженные ружьями и пулеметами; перед крестьянами лежали отобранные у них во время повального обыска обрезы, кавалерийские сабли, пики; были даже три пулемета «максим». На возвышенном месте стоял комендант фон Чаммер с офицерами.

Увидев идущих из усадьбы, комендант приказал им занять место близ группы своих офицеров. Среди свиты, окружавшей майора, Радузев заметил и тех двух офицеров, которые собирались бежать к Краснову на Дон.

Когда комендант решил, что можно начинать, он подал знак переводчику прочесть приказ.

«За сопротивление германским войскам при занятии города Престольного, за несдачу оружия, за содействие партизанскому движению и за грабеж экономий на крестьян села Троянды налагается контрибуция в размере...»

Толпа молчала...

«Подвергаются телесному наказанию следующие крестьяне...»

Тяжелый вздох нарушил гробовое молчание.

«Подвергаются расстрелу за вооруженное сопротивление при обыске следующие крестьяне...»

И тут взорвалась тишина... Женщины стали падать на колени, рвать на себе волосы...

Из группки, стоявшей отдельно, вывели под конвоем арестованного. Он шел со связанными за спиной руками, в зеленой гимнастерке без пояса, и в фигуре его Радузеву показалось что-то знакомое.