— М-да...

— Как думаешь жить дальше? — спросил второй, сын предводителя дворянства.

— Я об этом не думал...

— Влипнешь в историю. Положение, вообще говоря, аховое... Хочешь? — голос сынка воинского начальника притих. — Хочешь... вместе дернем на Дон?

— Зачем?

— Там собираются наши... У Краснова хорошо платят... И вообще у него жизнь неплоха. Наконец, защитишь Россию! Исполнишь свой долг.

«Там ли моя Россия? И там ли мой долг?» — подумал с надрывом.

— Ненавижу это... Политику в первую очередь... Забьюсь в нору и жить буду один...

— Вытащат за усики... Сейчас на земле нет нор! Ловцы такие ходят... Надо, брат, быть у нас или у них. Иного выхода нет.

Как отблеск зарницы, блеснула последняя встреча с Лазарем, откровенная их беседа...

Прихрамывая, пошел дальше. «Не пора ли стреляться? Все равно жить не дадут. А в последнюю минуту, может, и рук на себя наложить не удастся...»

К ссыпному пункту немцы вели обоз с хлебом. За возами брело в облаке пыли стадо разномастных коров.

«Нет! Сюда я больше не ходок...»

Замкнулся он и от домашних. Единственный человек, с которым встречался, была Люба, убиравшая комнаты. Жила она с матерью и восьмилетним братом во флигельке. Почти ни о чем не говорил он с ней. Только с грустью смотрел, как стирала пыль с письменного стола, подметала пол.

— Сколько вам лет, Люба?

— Шестнадцать.

Вскоре после своего выхода в город Радузев получил повестку явиться в комендатуру.

«Неужели узнали, что бежал из лагеря?..»

Его ввели в кабинет. Он увидел выхоленного офицера с плотно сжатыми губами.

Комендатура находилась в том же доме, где несколько месяцев назад помещался штаб, а комендант сидел в той же комнате, в которой Радузев встретился с Лазарем. Сохранилась та же обстановка. И это было страшно...

Говорите ли вы на каком-нибудь иностранном языке? — спросил майор фон Чаммер по-русски.

— Нет, — ответил Радузев, хотя говорил по-немецки и по-французски.

— Тогда будем говорить по-русски. Мне безразлично. Садитесь. — Он протянул Радузеву коробочку с сигарами и откинулся на спинку кресла. Радузев к сигарам не притронулся, хотя очень хотел курить, а портсигар забыл дома.

— Дело вот в чем. К нам поступило заявление вашего отца. Он жалуется на крестьян села Троянды. Они разгромили усадьбу. Я, собственно, должен был говорить с ним, но мне известно, что ваш отец стар, и я не счел удобным его беспокоить.

Майор затянулся и выпустил струйку дыма. Легкие майора были очень емки, потому что струйка дыма шла и шла, и не кончалась, хотя с каждой секундой редела и обесцвечивалась.

«Кто это затягивается сигарным дымом?» — подумал с удивлением Радузев.

— Итак, я решил вызвать вас, — он небрежно приподнял голову, — господин поручик. В нашем округе крестьяне стали позволять себе лишнее. Я вынужден, выполняя приказы высшего командования, прибегнуть к карательным мерам. Начну с крестьян, виновных в разорении вашей усадьбы.

Радузев выпрямился.

— Простите, господин майор, но усадьба не подвергалась разорению. Это недоразумение.

Майор приподнял тонкую, как линия туши, бровь.

— Недоразумение? Врываться ночью в чужую усадьбу, производить обыск, ломать ограду, арестовывать офицера, грозить ему самосудом, — это вы называете недоразумением?

Майор затянулся и так же долго, как первый раз, выпускал ароматный дым.

— От вас требуется следующее: назвать лиц, виновных в том, что я перечислил.

— На эти вопросы я отвечать не стану.

— Хорошо. Тогда ответьте, знаете ли вы Ивана Беспалько?

«Кто это Иван Беспалько?» — подумал Радузев. И вдруг припомнил военнопленного.

— Знаете? — с неприятной ужимкой переспросил майор.

— Не знаю.

— Нет? — удивился майор. — И никто не замахивался на вас топором?

— Никто.

— Вы нагло врете! Это вас хорошо характеризует.

Майор сделал отметку синим карандашом на листке.

— Может быть, вы также не знаете старика, который был во главе банды, отбиравшей сад?

— Нет.

— Вы смеете утверждать, что такого вообще не было?

— Я видел в саду благообразного старика, который вел себя пристойно. Благородно вел себя.

— Слава богу! Припомнили! Значит, вам известен этот старик?

— Я не знаю его фамилии и видел впервые. Он, повторяю, держался благородно.

— Значит, вам грозил самосуд? А вы заявили, что ничего не было! Фамилия вожака банды Панченко. Кондратий.

— Но старик этот — мирный человек, он уполномочен был обществом поговорить с нами. И вообще, никаких эксцессов не было. К нам в сад пришли крестьяне, наши соседи. Пришли по-соседски поговорить.

Майор сделал новую отметку на листке.

— Еще одна черточка для вашей характеристики. Теперь сообщите, сколько людей вас конвоировало в штаб?

— Меня никто не конвоировал. Я шел сам. И вообще... Я не знаю, к чему все это! — воскликнул Радузев.

— Минуточку спокойствия!

Майор затянулся и сделал очередную отметку на листке.

— Теперь скажите мне: кто вас опрашивал в штабе, после ареста?

Радузев сжался, как пружина.

— Я не считаю нужным подвергаться вашему допросу. Я не заключенный!

Майор рассмеялся.

— Успокойтесь! Вы должны понять, что находитесь на оккупированной нами территории. Вы офицер армии, которая недавно воевала с нами. Вы понимаете, что это значит? Итак, продолжим беседу. Кто вас допрашивал?

— Меня опросил какой-то военный, которого я не знаю и которого больше никогда не видел.

— Это, так сказать, предварительная стадия. А последующая?

— Какая последующая?

— Не притворяйтесь! Мы отлично читаем мысли друг друга... Вам не хочется назвать имя известного нам обоим лица?

— Меня никто не допрашивал. Я сам рассказал, что хотел.

— Кому вы рассказали?

— Вероятно, начальнику штаба...

— Почему, вероятно?

— Потому что я точно не знаю, какую должность занимало лицо, с которым я беседовал.

— Может быть, вы тогда точно знаете фамилию лица, с которым так приятно беседовали?

— Это никакого отношения к делу не имеет.

Майор затрясся от смеха.

— Вы шутник, честное слово! Но, согласитесь, с приятными людьми не только приятно побеседовать, о них приятно и другим рассказать! Итак, фамилия этого лица?

— Я не хочу марать эту фамилию!

— Что вы сказали? Что сказали, господин поручик? Итак, в последний раз: его фамилия?

— Я не скажу!

— Что?

Майор встал. Встал и Радузев.

— Повторяю: этот человек меня не допрашивал. Он честный, благородный человек. И фамилию его я вам никогда не назову!

Майор прекратил вопросы. Он прошелся по кабинету, постучал сухим пальцем по стеклу и вдруг остановился перед Радузевым.

— Не скажете ли вы, по крайней мере, где теперь находится ваш благодетель?

— Я этого не знаю.

— Не скажете ли вы, в таком случае, где находятся его родители?

— И этого не знаю. Не спрашивайте меня. Я все равно ничего не скажу. И позвольте откланяться.

— Преждевременно. Известно ли вам, что отец его — кузнец?

— Я уже сказал вам, что на эту тему беседовать не намерен.

— Скажите мне тогда, не думаете ли вы, что местопребывание вашего благодетеля хорошо известно его родителям?

— Думаю, что местопребывание его никому здесь неизвестно, в том числе и его родителям.

— А если бы мы вас попросили узнать или прояснить этот вопрос?

— Я этого никогда не сделал бы.

— Постараемся обойтись без вас. Не скажете ли тогда, кто из местных жителей оказывал вооруженное сопротивление нашим войскам при вступлении в город?

— Откуда мне знать!

— Как может не знать этого офицер русской армии?

— Я не считаю себя офицером. И не интересуюсь политикой.

— Вот как! Кем же вы себя считаете?

— Я русский человек. Инженер.

— Где вы учились?

— В Петербургском технологическом институте.

— Значит, вы инженер?