Однажды ночью на веранде раздались тяжелые шаги. Игнатий в окно увидел вооруженную группу людей и бросился к молодому Радузеву.
— Сергей Владимирович! Пришли...
Радузев сел на постели. Потом встал, накинул инженерское пальто, Игнатий зажег свет.
— Открывай!
Радузев сбросил крюк и повернул ключ. Дверь осталась на цепочке.
— Что вам надо?
— Открывай! — выкрикнуло несколько голосов, и прежде чем он успел сбросить цепочку, дверь рванули. Цепочка лопнула.
— Сопротивляться?
Радузева оттеснили в коридор. Запахло знакомым: хлебом, кожей, потом.
— Что вам угодно?
Несколько человек прошло в столовую, остальные задержались в коридоре и на веранде.
— Мы от партизанского отряда. Боремся за советскую власть, против панской Центральной рады. Предлагается сдать имеющееся оружие. По революционному закону мы должны произвести обыск.
Говорил низенький плотный солдат, с пулеметными лентами крест-накрест. Папаха была велика, сидела низко, он то и дело сбивал ее назад, открывая густые брови. Солдаты разошлись по комнатам.
В столовую приплелся старик Радузев, от страха он пучил глаза и что-то бормотал невразумительное.
— Оружие я сейчас соберу! — сказал молодой Радузев и вышел. За ним пошли двое.
Он вынул из стола браунинг, снял со стены охотничье ружье.
— Больше ничего нет.
— Офицер? — спросил солдат в длинной кавалерийской шинели.
— Офицер. Да, вот еще есть сабля.
Радузев просунул руку за шкаф и достал шашку с анненским темляком.
— За садом? — спросил надрывным голосом старик, прийдя в себя. — За моим садом? А вы его садили? Смотрели за ним?
Должно быть, слова эти приготовлены были давно. Радузеву стало стыдно за отца.
— Папа... Прошу тебя...
— Он садил сад? Ты слышишь? — усмехнулся солдат в широкой папахе.
— Мой сад! Мой! Не отдам!
— Папа!..
— Да что с ним разговаривать! Больше оружия нет?
— Нет, — сказал Радузев.
— А с садом, — сказал солдат в папахе, — вопрос другой. В России давно земельная собственность перешла к трудовому народу. На Украине задержала Центральная рада. Но недолго им пановать. Кто с совестью, может сейчас передать обществу землю, не дожидаясь.
— Хорошо! — сказал Радузев, почувствовал, как что-то надорвалось у сердца...
И потом уже чаще, днем и ночью, приходили группами и целым отрядом, что-то требовали, искали, и Радузев с холодной пустотой в груди на все соглашался, лишь бы они скорее ушли и лишь бы отец не визжал неприятным голосом.
— Нет, он доведет нас до беды! — как бы ища сочувствия у Игнатия, сказал Радузев после одного посещения дома группой озлобленных солдат. — И зачем я сюда приехал?
В Престольном все настойчивее ходили слухи, что крестьяне поднялись против власти панов. В соседних уездах горели имения... Учинялись самосуды...
Как-то утром раздался орудийный выстрел. За ним вскоре последовал второй; потом началась частая стрельба. По дороге на запад бежали войска Центральной рады. Знакомые шрапнельные облачка разбросались в небе и долго не таяли. Трещала ружейная стрельба, с знакомым присвистом прошивали пули воздух. Застучали пулеметы, полетели снаряды; поле украсилось черными кустами взрывов. Отряды рассыпались по лугу Троянд, на пригорке Грушек и возле кузницы.
«Вот оно... Снова...» — подумал Радузев, привычно приседая, когда слишком близко проносился снаряд.
На улицах Престольного появилась Красная гвардия.
Старик Радузев заметался по комнатам.
— Сад! Мой сад...
— Да ты успокойся. Ну, был сад — и нет сада. Была когда-то у нас мама — и нет ее...
Старик посмотрел на него, как на сумасшедшего.
«Надо бежать... Бежать... куда глаза глядят, — думал Радузев. — Пусть делают, что хотят. Я не вмешиваюсь...»
Ревком объявил декрет о земле, о восьмичасовом рабочем дне, о национализации банков.
Январь стоял ясный, и небо было прозрачно, и голубая дымка обнимала деревья.
Вскоре в усадьбу пришло несколько крестьян.
— Мы, значит, из Троянд. Нам отрезан сад. По декрету власти. Мы за садом пришли, — сказал благообразный старик молодому Радузеву.
— Я знаю...
Посланцы от общества пошли по дорожке к забору. Солдат в шинели военнопленного мягко вышиб обухом топора подпорку. От второй выбитой подпорки забор накренился. Солдат деловито шел дальше. Еще удар — и вышиблена третья подпорка. Крякнув на ржавых гвоздях, забор лег. Это была первая секция забора. За первой легла вторая, затем третья. Сад соединился с лугом.
К этому времени прибежал опоздавший старик.
— Опомнитесь! Что вы делаете! Среди бела дня... Караул! Грабят!
Крестьяне остановились. Радузев бросился к отцу. И вдруг, с налившимся кровью лицом, взвизгнул:
— Замолчать!
Это подействовало. Старик притих.
— Отведите его! — сказал взбешенный Сергей.
— Да разве их отведешь?! — с улыбкой ответила девушка.
Но она все-таки взяла старика за руку и как-то смешно потащила за собой, словно бодливую корову.
— И что это за человек! Никакого тебе понятия не имеет! — заметил солдат, вышибавший подпорки, и посмотрел Радузеву в лицо.
И вдруг оба отшатнулись...
Наступила мучительная тишина.
— Офицер! Братцы! Шпиен!..
Несколько человек схватило Радузева за руки.
— Падлюка! Гад! Упрятался под шинель солдатскую! Пленный! Ах, ты скотина! А я смотрю: будто рожа знакомая...
— Бей его смертным боем! — кричал Беспалько, перекосившись от злобы. — Это он утек от меня! Вместе ехали... Офицер!..
И солдат размахнулся топором, которым только что вышибал подпорки.
«Конец...» — больше не было ни одной мысли.
— Не дам! — закричал дед.
Солдата остановили.
— Не имеешь права! Советская власть пусть разберет!
Ивана отвели в сторону, отобрали топор.
— Ежели и впрямь шпиен, доставим, куда следует. А так против закона.
Человек пять крестьян отделились от общества и повели Радузева в город.
«Сад. Дом. Веранда. Дорога. Кузница...»
Радузев шел среди крестьян и думал, что все это — последнее, с чем он уходит от жизни.
«Но какие тяжелые глаза у Беспалько... И что ему сделал?»
Радузева доставили в комендатуру. Его допросили.
В конце допроса в комнату вошел военный. Радузев вяло глянул. И вдруг встрепенулся.
— Лазарь... — тихо сказал, проверяя себя. А сердце уже билось радостно, радостно...
— Что вам угодно? — Лазарь был сух.
Радузев рассказал.
— Мои предсказания начинают сбываться.
Он отдал какое-то распоряжение и, не глядя на Радузева, сказал охране:
— Проведите его ко мне!
— Товарищ комендант! Это офицер! Ехал я с ним вместе. Шпиен! Бить его смертным боем. Под солдата подделывался! — заявил с негодованием Иван Беспалько, выступив вперед.
— Разберемся! Можете идти!
Крестьяне вышли. Последним вышел Беспалько, недовольный оборотом дела.
Радузева ввели в комнату, находившуюся в глубине дома.
— Садитесь!
Лазарь показал на стул; сам он обошел стол и сел напротив. Прошло несколько минут. Лазарь молча рассматривал арестованного; лицо его при этом отражало самые противоречивые чувства.
— Вы служили Центральной раде?
— Нет.
— Вы боролись против Красной Гвардии или красных партизан?
— Нет.
— Кури́те!
Лазарь протянул папиросы. Радузев взял, хотя свои лежали в портсигаре: хотелось покурить то, что курил Лазарь.
— Вот видите, вы не служили белой власти, а могли тяжко ответить за других. Время серьезное. Борьба имеет свою логику: кто не с нами, тот против нас. Вы сделали, наконец, выводы из своего поведения?
Лазарь прошелся по комнате, потом остановился против Радузева.
— Послушай, Сережка! Нас снова свел случай. Мне жаль тебя. Я знаю твои фокусы, но другие не знают. И не обязаны знать. Тебе может быть худо. Говорю со всей откровенностью.
— Что же мне делать? — спросил с отчаянием Радузев.
