Журба прислушался к самому себе.

— Вас? Нет. Я вас не причисляю. Поэтому так откровенно говорю. Если вас обидело мое внезапное вторжение, простите. Я поступил правильно, хотя, может быть, и не совсем чутко. Еще раз говорю: я не хотел вас обидеть, но узнать вас глубже — мой долг. Я верю вам. И вы, как каждый советский человек, должны помочь нам распознавать врагов до того, как они себя активно обнаружат. Это такой же долг инженера, служащего, колхозника, рабочего, как его работа на производстве. Нейтральных, стоящих посреди — нет. И если я вас обидел, забудьте, это получилось непроизвольно. Я верю вам.

Камень свалился с сердца Мити. Он пошел к бригадам, гордясь тем, что мартеновцы шли впереди других и что в этом была его заслуга, частица его самого как начальника участка.

Когда Журба подходил к воротам, его встретил Роликов, недовольный чем-то; в своем пальто на меху показался он Журбе куцым, точно подросток.

— Хорошо, что встретил вас, товарищ Журба.

— Что скажете?

— У меня конфиденциальный разговор.

— Вы в соцгород идете?

— Нет.

— Я вас слушаю.

— В доменном цехе слишком высокие темпы. Это вам нравится, но на этом легче всего сыграть врагу. Темпы высокие, значит — качество низкое. Темпы и качество — величины, находящиеся в обратно пропорциональной зависимости. Кладка огнеупора имеет свои законы. Быстрота кладки печей и кауперов даст себя знать. Помянете мое слово. Я не боюсь об этом говорить, хотя сейчас многие поджали под себя хвост. Мне хвост незачем поджимать. Говорю по своему разумению старого инженера, по своему многолетнему опыту. При задувке печей наши темпы могут вылезти боком. Профессор Бунчужный — мечтатель. Пользуюсь случаем в этот тревожный час обо всем сказать вам, представителю партии на заводе. Говорю заранее, пока есть время и возможность принять соответствующие меры. На эту тему я в свое время говорил с Гребенниковым, но результатами разговора не удовлетворен.

— Что вы предлагаете?

— Повторяю: на скорости легко могут играть вредители. Самая эффективная и в то же время самая безопасная игра. Дело ведь не только в том, чтобы стояли печи и каупера и их можно было фотографировать для «Огонька». Нужно, чтоб они работали. И работали не один год.

— Что вы конкретно предлагаете?

— Я предлагаю не торопиться там, где время позволяет. Это раз. Я предлагаю на объектах ускоренной стройки предельно усилить технический контроль. Это дело надо поставить в прямую зависимость: чем экстреннее ведется стройка, тем строже контроль, тем гуще его сетка.

— У вас есть конкретно разработанный план стройки вашего цеха с учетом вот таких требований?

— План? Готовый план? Могу завтра представить.

— Тогда я попрошу вас заняться этим. Когда исполните, обсудим.

«Конечно, можно вредить и за счет чрезмерной осторожности и из чрезмерного желания добра. В каждом отдельном случае надо знать, от кого исходит предложение и что оно может дать. Но о чем это я думал? — спросил себя Николай, вспоминая ход мыслей, нарушенный встречей с Роликовым. — Да, активных, сознательных, так сказать, «идейных» врагов у нас, конечно, немного. Но натворить эти единицы могут столько, что миллионам трудно исправить зло. Значит, миллионы не должны допустить самой возможности причинить это зло».

Домой он пришел поздно. На столе лежала придавленная прессом записка: «Зачем ты скрываешь от меня свое состояние?..»

Он снял телефонную трубку: Нади в доменном цехе не оказалось, занятие с комсомольцами она окончила; не нашел ее и у Жени Столяровой.

«А ведь, в самом деле, я сейчас, как лейденская банка! Хоть бы скорей избавиться от физических болячек».

На стуле стояла лампа под зеленым абажуром, собирая свет на брошюре. Это были материалы о пятилетием плане. «Должно быть, Надя читала лежа, готовясь к занятиям».

Он лег на кровать и уткнулся лицом в подушку. Минут через двадцать пришла Надя. Она села у изголовья, положила руку на его лоб, наклонилась, как над больным ребенком. Он взял ее руку и не отпускал. После мороза рука была холодная в запястье, где кончалась перчатка, и теплая, нежная в ладошке.

— Где ты была?

— Искала тебя... — Надя погладила его руку. — Хоть бы скорее зажили твои раны. Ты сплошной нарыв... — она губами коснулась его щеки.

Надя глядела перед собой. Она была очень хороша: сосредоточенная, рассудительная, со спокойной душой, готовая отдать жизнь, только бы торжествовала та высокая мечта о счастье человечества, которую она несла в себе.

Он засмотрелся на Надю: нежный румянец проступил сквозь ее кожу, от фигуры молодой женщины, от всего ее облика веяло чистотой; и он горячо поцеловал ее в губы.

— Я счастлив, что узнал тебя, что мы вместе идем по избранной дороге, что одна и та же радость согревает нас, одна и та же печаль омрачает нас. Будем же всегда, всегда вместе.

После реорганизации ВСНХ на площадку Тайгастроя приехал наркомтяжпром Орджоникидзе.

Поговорив с Гребенниковым и Журбой, он оставил кабинет начальника строительства и, отказавшись от сопровождающих, пошел знакомиться со стройкой: он любил ходить по заводу без свиты.

Внимание наркома привлек коксохимзавод. Он осмотрел коксовые печи, прошел в цех конденсации, на площадку работ второй очереди и спросил, как выполняет бригада нормы, какие недостатки имеются в работе.

— Гражданин! Кто вы и что вам здесь нужно? — обратился к нему Ванюшков, подойдя вплотную. Стоял сорокаградусный мороз: глухие звуки раскалывающихся деревьев далеко разносились по тайге. Серго был в шубе, меховой шапке, оленьих пимах. Широкие брови его опушил иней, а с кончиков усов свисали ледяшки, в которых играло солнце.

Орджоникидзе оглянул Ванюшкова.

— Вы бригадир?

Ванюшков не ответил.

— Если бригадир, так скажите, что здесь строится.

— А вам зачем?

Серго рассмеялся.

— Секрет?

— Секрет! И предъявите ваш пропуск. А ну-ка, Сережка, — обратился бригадир к Шутихину, — сбегай за стрелком!

Когда недоразумение выяснилось, Ванюшков смутился, а Серго потрепал парня по плечу.

— Из Красной Армии недавно?

— Недавно, товарищ нарком...

— Правильно поступил. Если бы у вас тут все внимательнее приглядывались к людям, не было бы диверсий. А то чорт знает что допустили! Подорвали электростанцию, вывели из строя генераторы. Разве за это отвечать должна только охрана? А вы на что?

Вместе с Ванюшковым, Старцевым и Сухих Орджоникидзе прошел в цех, познакомился с работами второй очереди.

— А ведь у вас, товарищи, есть возможности пустить еще одну батарею печей. Разве вам не будет стыдно, если придется завозить кокс с Урала? Гнать товарные поезда из-за того, что здесь это дело прошляпили? Что вам, товарищи, мешает и что вам надо, говорите.

Прорабу Сухих по душе пришлось, что нарком обращается к нему, минуя начальство.

— Я думаю, товарищ народный комиссар, что нам ничего не мешает и ничего нам особенного не надо. Кокс будет. Пустим сначала одну батарею, потом подгоним остальные.

— Я надеюсь, что с заданием ваш коллектив справится. Если вы смогли выложить печи в лютый холод, то пустить их в теплые апрельские деньки наверно сумеете!

Шутка дошла. Все рассмеялись.

В одном месте Орджоникидзе заметил, как рабочие скалывали железными клиньями землю. Один держал оплетенный толстой проволокой клин, а другой бил по этому клину кувалдой.

— Что вы тут делаете, товарищи?

— Землю колем.

— Разве земля — полено?

— Хуже полена, товарищ... не знаем, как вас...

— Неужели инженеры ничего придумать не могли, чтобы траншею проложить без клиньев и кувалды?

— Видно, не могли. Сибирскую землю понимать надо.

— Сибирскую землю понимать надо, это верно, только ныне сибирская земля — не прежняя земля, и она требует деликатного обращения. Вы бы разложили костры по длине траншеи, разогрели землю, вот она и поддастся.