— Товарищи, спокойствие! — прозвучал голос Гребенникова в темноте. — Готовится диверсия... Все мобилизованы.

Он приказал Абаканову бежать в проектную контору спасать вместе с Радузевым материалы второй очереди строительства. Волощук направлялся в ГПУ, Шахов — в военизированную охрану, Николай — на ЦЭС, остальные — по участкам.

— Свяжитесь с охраной, со стрелками, поднимите рабочих из ближайших бараков. Организуйте охрану. Банду надо изловить во что бы то ни стало. Где Радузев?

— Сергей Владимирович, где вы? — окликнул Гребенников инженера, но Радузева не оказалось ни в коридоре, ни на площадке лестницы.

Шарль Буше лихорадочно зажигал спичку за спичкой.

— Дайте свечу! Свечу!

— Свечей нет. Неужели не знаете? — отрезала Надя.

Митя Шахов возился у вешалки, но в темноте не мог найти своей шубы, он разгребал шубы своих товарищей, свалил одежду на пол.

Николай затянул на себе короткий кожушок, заложил за пазуху маузер и выбежал на улицу.

Такой темной ветреной ночи не было давно, снег засевал пространство, и уже в двух шагах ничего нельзя было рассмотреть. Над рабочей площадкой висел странный вой, в истерике надрывалась сирена. Николай насунул поглубже шапку и, пряча лицо от острого ветра, ринулся в темноту.

В это время раздался взрыв.

«Началось...»

До завода оставалось километра полтора, Николай решил сократить расстояние и побежал напрямик, через площадку, лежавшую между соцгородом и комбинатом, хотя знал, что на пустыре находились шурфы и разные выемки; здесь по первоначальному варианту строительства планировалась разбивка одного специального цеха, но потом отказались из-за близости к городу.

Падающий снег, казалось, с каждой минутой пустел. Он образовал такую пышную бахрому, что ее можно было чуть ли не раздвигать руками. Первое время Журба пытался отыскать в темноте знакомые ориентиры: по проезжей дороге коновозчики подвозили к городу, пока не выпал снег, песок и щебенку; горки того и другого оставались на пустыре; там лежал и штабель кирпича. Но сейчас ничего отыскать не мог. Кажется, он сразу уклонился слишком влево. Николай остановился: в паросиловом цехе надрывалась сирена.

Он побежал на звук сирены. Снежинки таяли на губах, с жадностью слизывал он пресные капли, утоляя мучительную жажду.

Время, положенное на то, чтобы быть на месте, истекло. Значит, завод и ЦЭС находились где-то здесь. Однако показались очертания строений, которых никогда он не видел на пустыре.

«Что за чертовщина?» Журбу охватила злоба, он круто свернул в сторону, и вдруг земля исчезла под ногами...

Инстинктивно распрямил руки. Мимо пальцев проскользнули какие-то прутья. Он ухватился за скользкую жердь и повис.

Шапка свалилась, волосы стали жесткими, как проволока; он висел на перекладине, ограждавшей глубокий шурф.

Слыша, как хрустит под тяжестью тела жердь, Николай стал осторожно скользить в сторону. Была напряженная минута...

Наконец, он нащупал ногой землю. Рывок — и был спасен. Он подобрал мокрую шапку.

И вдруг увидел пламя близ мартеновского цеха... «Проектная контора... Мерзавцы... Что творится...»

Он изо всех сил побежал на огонь, который освещал западную сторону площадки. В ту же минуту дорогу ему пересекли трое, убегая к реке.

— Стой! Стрелять буду! — крикнул Николай.

Никто не остановился. Уже можно было различить, что делалось вокруг. Николай побежал за высоким в кожушке человеком, юркнувшим ранее других в сторону, к штабелю кирпича. Тогда же вслед за розовым пламенем раздался сухой стук, и Журба ощутил удар по левому локтю.

«Стреляет, гадина!». Насколько мог, ускорил бег. Черное пятно притаилось за штабелем. Николай налетел. В него еще раз выстрелили в упор. Пуля задела бок. Журба навалился и со всего размаха ударил бандита рукоятью револьвера по голове. Тот упал. Николай вцепился и в азарте ударил еще раз, уже на снегу. Потом вытащил из судорожно сжатых пальцев револьвер.

Лежавшего человека нельзя было узнать.

Отдышавшись, Журба подумал, что самое трудное теперь — притащить оглушенного к ближайшему посту. Попробовал волочить по снегу, но скоро утомился. Тогда он снял с себя кавказский поясок, связал бандиту руки за спиной, поясным ремнем связал ноги, обыскал диверсанта: в одном из карманов нашел электрический фонарик. Журба направил пучок света в лицо и с изумлением узнал Грибова.

— Вот ты каков! Подлец! — и Николай со всего размаха ударил его по лицу.

Когда добрался к месту пожара, огонь уже охватил контору проектного отдела. Ноги у Николая дрожали, как после болезни, не унималась боль в простреленном локте и в боку. Он сбил меховую шапку, чтобы она не касалась раны, полученной во время падения, и повел стрелков из охраны к Грибову, потом снова возвратился на заводскую площадку.

Кроме команды пожарных, тушили огонь рабочие. Вода не подавалась, гасили огнетушителями, снятыми с лесов, тушили глыбами снега. Электростанция не работала, мартеновский цех освещался пожаром: горели строения проектной конторы и лесосклады.

— Самое ценное — проекты работ второй очереди комбината спасены! Мы вырвали из огня мозг стройки! — рапортовал Журбе возбужденный Митя Шахов. — Мы вытащили шкафы и организовали охрану. Там все было полито керосином.

Несмотря на мокрое тряпье, которым Шахов защищал от огня лицо и руки, у него были сожжены брови, волосы, от него пахло копченым.

— Но что с вами? — спросил Митя только теперь заметив раненое лицо Журбы.

Меня укусила собака... Вы не видели Абаканова и Гребенникова?

— Абаканов здесь, а Гребенникова не видел.

Журба вдруг пошатнулся и чуть не упал. Митя обхватил его за талию, но Николай пересилил себя. Прислонившись к столбу, сказал:

— Не беспокойтесь. Продолжайте тушить пожар. Соберите рабочих. Пусть Абаканов усилит охрану чертежей и имущества. Я пойду в ЦЭС.

— Я с вами. Позвольте мне. Вы упадете...

— Я поручаю вам самое ценное! — строго сказал Николай и ушел, придавливая кулаком раненый бок.

Но едва прошел несколько шагов, как из темноты вынырнул Гребенников.

— Где ты пропадал? Что с тобой? Они вывели из строя генераторы. Я арестовал пятерых. Удалось что-нибудь спасти?

— Чертежи спасены. Я поймал матерого волка...

— Кто это?

— Грибов!

Идя к проектной конторе, Абаканов увидел Яшку Яковкина. Парень вел человека, показавшегося знакомым. Это был тот самый тубалар — охотник, которого группа изыскателей встретила по дороге в Тубек летом двадцать девятого года.

— Попался, самурай! — вырвалось у Абаканова.

Тубалар униженно заулыбался.

Ярослав Дух привел бородатого Никодима Коровкина.

— Поймал на горячем: резал провода! Но меня не проведешь. Я знаю, как принять меры!

Дух держал металлический прут, а на лице Коровкина чернели полосы. Видно, Ярославу пришлось принять крутые меры...

Памятная ночь заставила призадуматься многих на стройке. То, что проявлялось в мелочах, перекидывалось, подобно огню, с одного места площадки на другое, собралось в одно целое и разрядилось в открытой диверсии.

Гребенников понимал, что далеко не все меры защиты были приняты, что порой он слишком доверял людям, хотя телеграмма Копейкина и дело промпартии открывали глаза на новые тактические пути борьбы, принятые и оппозицией, формально сложившей оружие, и остатками промпартии.

Арест Августа Кара, Грибова, некоторых работников ВСНХ позволил раскрыть гнездо шпионов и диверсантов, действовавших на площадке, однако было очевидно, что какие-то группы еще оставались нераскрытыми. Не удалось схватить и Чаммера.

Хотя Грибов и его сообщники всячески чернили на допросах Радузева, Гребенников защищал честь инженера. Но тень пала на Радузева: в ту ночь, после предупреждения Гребенникова о диверсии, инженер исчез. Люба заявила, что муж ее не возвращался. Были найдены на квартире у Чаммера компрометирующие документы.