– Кирстен, – он хмыкнул. «Девицей оказалась, в трактире-то».

Стоя под серыми стенами замка, Матвей пообещал: «Еще вернемся».

Поглядев в подслеповатое окошко кремлевского терема, Ермак, раскинув руки, потянулся. Черный кот, мывшийся на печной лежанке, вздыбив спину, порскнул во тьму. Глаза у кота были зеленые, дикие.

В Ярославле, сойдя с лодей, он собрал дружину. Атаман строго сказал:

– Сие Москва, а не Кама и не Чусовая. В кабаках золотом не швыряться, честных девиц и женок не трогать. Нас государь на подмогу зовет, от хана крымского защищаться. Посему, чтобы имя дружины не позорили, понятно?

Насколько знал атаман, все было в порядке. Непонятно, зачем с самого утра его позвали в Кремль. Гонец, разбудивший Ермака, велел скакать, что есть мочи, но пока его держали перед закрытой дверью.

Ожидая прибытия на Москву князя Воротынского, командующего войсками в Ливонии, государь говорил с атаманом за картами Пермского края.

– Здесь вы ходили? – царь указал на чертеж: «Инок Вассиан сие делал, из Чердынского Богословского монастыря. Знал ты его?».

– Нет, упокой Господи душу отче святого, – Ермак перекрестился, – однако много хорошего слышал.

– Брат его по плоти младший, боярин Вельяминов, сейчас на Москву из Ливонии приедет. Отличный воин, опытный. Тебе с ним легко будет. Вы с ним оба, – царь усмехнулся, – начальства над собой не любите.

Ермак покраснел.

– Ладно, – отмахнулся царь, – знаю я про грешки ваши волжские. Сие меня не беспокоит до той поры, покуда вы дело делаете. Что с перевалом, по коему ходили вы?

– По Чусовой дорога лучше, однако тем летом не добрались мы до Сибири, – честно ответил Ермак.

– Вошли в правый приток, реку Серебряную, а потом волоком пришлось струги тащить, дак рук у нас не хватило. Реки в тех местах порожистые, по ним надо на легких лодьях сплавляться.

Царь прошелся по палатам. Ермак заметил, какая легкая у него походка, несмотря на высокий рост и широкие плечи.

– Ровно зверь дикий, – подумал атаман.

– Делать надо по-другому, – раздраженно сказал царь, – куда на тяжелых лодьях можно дойти, дак идите, а в месте, где пересаживаться, заранее постройте легкие струги, чего же проще.

– Чтобы струги строить, надо крепостцу ставить, народ туда сажать на случай набега инородского, – вздохнул Ермак.

Иван Васильевич обернулся. Ермак, не отступавший никогда и ни перед кем, дрогнул.

– Слушай меня, атаман, – тихо сказал царь.

– Я с трех сторон врагами окружен. В Ливонии война идет, с юга татары лезут, и ваши, – он выругался, – на востоке туда же. Страна у меня большая, народу хватает. Сколь надо тебе людей дак бери и веди их в Сибирь, воюй ее. Лет через десять замирим инородцев и будет у меня для них подарение. Посадим в Сибирь хана али князя, нам покорного, как в Ливонии, жену ему дадим московских кровей, есть у меня одна на примете. Тогда они довеку под рукой нашей останутся. Однако пока мы в Сибири не окажемся, сие лишь разговоры, понял? Чтобы там оказаться, я на тебя надеюсь.

Рында с поклоном открыл дверь. Ермак зашел в царские палаты.

Царь склонился над столом с двумя боярами, высоким, седым, со шрамами на лице, и другим, маленького роста, но складным и легким. Мужчина напомнил Ермаку сотника, Петра Михайлова, бежавшего на Поморье. Только парень был темноволосым, а коротко остриженные локоны боярина сияли ярким, золотым цветом.

– Князь Воротынский, Михайло Иванович, и ближний боярин мой, Вельяминов, Матвей Федорович, – сказал государь: «Вызвал я на подмогу атамана дружины строгановской, Ермака Тимофеевича. Человек он отважный, бойцы у него все как на подбор».

Ермак затеял кланяться боярам, однако его похлопали по плечу.

– Брось, Ермак Тимофеевич, – сказал государь, – здесь все свои, воины.

– Они обычно Оку сим бродом переходят, – показал Воротынский, – под Кромами.

– Что с засеками? – Матвей вглядывался в карту.

– С засеками хорошо, а с людьми не очень. Шесть тысяч человек у береговых воевод. У тебя сколько, Ермак Тимофеевич? – повернулся Воротынский к атаману.

– Тысяча, – коротко ответил тот: «Но если они не под Кромами реку перейдут?»

– А где еще? – пожал плечами царь: «Брод известный, другого на Оке нет».

– Погодите, – Матвей задумался: «Атаман дело говорит. Если здесь, – он показал на карту, – татары засеки с запада обогнут, то они могут и до Угры добраться».

– Где дед мой, упокой Господи душу его, постоял с ханом Ахматом, да и разошелся. Но мы, чую, не разойдемся, – вздохнул государь.

– Угру, сколь я Дикое Поле помню, тоже можно вброд перейти, – повернулся Ермак к Воротынскому.

– Можно, – мрачно ответил тот: «Все равно, коли перебежчики правы, то у хана в десять раз народу поболе. Что на Оке битва случится, что на Угре, все одно костьми ляжем».

– Мне сейчас митрополита звать, чтобы зачинал панихиды служить? – ехидно спросил царь: «Или все же выйдем навстречу татарам?»

– Семь тысяч у нас с твоими людьми, атаман, – взглянул на него Вельяминов: «А у хана как бы ни сорок».

В палатах повисло молчание.

– Если бы полки людей государевых выставить… – неуверенно сказал Воротынский: «Тысяч шесть-семь наберем мы?».

– Наберем, – резко ответил Иван Васильевич: «Сам займусь, ежели ты, Матвей Федорович, – он поклонился в сторону Вельяминова, – не желаешь государю помочь».

Матвей покраснел: «Ты прикажи, я все сделаю».

– Ладно, – отмахнулся царь, – лучше с Ермаком Тимофеевичем посмотрите, какова его дружина. Когда дороги просохнут, отправляйтесь на Оку. Мы с князем Воротынским и людьми государевыми с вами соединимся… – царь поднялся: «Сестра твоя, Матвей Федорович, звала нас на Воздвиженку к трапезе».

– Я бы к семье поехал, хоша и лестно, что приглашают, – улыбнулся Воротынский.

– Езжай, Михайло Иванович, – разрешил царь, – у тебя жена, детки, а мы мужики холостые да вдовые. Окромя как у боярыни Вельяминовой, дай ей Бог здоровья, нам и поесть негде.

– И с нами отправляйся, Ермак Тимофеевич, – повернулся к нему государь, – на царицу московскую будущую посмотришь. Невеста сие моя. Если бы хан, собака, не полез на нас, то на Красную Горку мы бы повенчались. Теперь придется после Успения.

– Сие милость для меня, государь, великая, – отозвался атаман.

Она встречала их в крестовой палате, маленькая, вся в черном. Вдовий плат плотно прикрывал волосы. Тонкие пальцы унизывали перстни, изумрудные, алмазные, сапфировые. Казалось, руки ее сияли, источая свет.

Женщина земно поклонилась: «Спасибо, государь, что дом наш почтил посещением. Мы завсегда слуги твои верные».

– Ермак Тимофеевич, – обернулся царь, – сие боярыня Вельяминова, Марфа Федоровна, сестра Матвея Федоровича и невеста моя.

Тонкие губы улыбнулись, дрогнули темные ресницы над зелеными глазами. Боярыня тихо сказала: «И вам, Ермак Тимофеевич, спасибо, что не побрезговали нашим угощением».

В последний раз из ее рук он ел вкусные щи и хлеб. Теперь на столе, хоша и шел Великий Пост, от яств было не протолкнуться.

Она с ними не осталась, ушла, но привела дитя, в Чердыни сидевшее у него на коленях. Дитя выросло в красивую смуглую девочку с материнскими, зелеными глазами. Потрепав малышку по щеке, Иван Васильевич подарил ей нитку жемчуга.

Опосля молитвы государь потянулся: «Мы с Матвеем Федоровичем в Кремль поедем, дела у нас. Завтра его к дружине в гости жди. Ты дорогу по Москве найдешь?»

– Найду, ежели на Большом Камне не заплутал, – усмехнулся Ермак.

Матвей присвистнул: «У нас, атаман, опасней бывает, чем за Волгой».

– Ничего, – Ермак погладил рукоятку сабли. «Справимся».

Ворота за ними захлопнулись, он недолгое время посидел за столом. Услышав легкое дыхание из боковой светелки, атаман поднялся.

Закрыв дверь на засов, Ермак повернулся к ней.

– В следующий раз, ежели захочешь меня увидеть, – ядовито сказал он, – не надо для сего татар дожидаться.