Должны ли они быть непременно американцами, идеалом которых должен быть только капитал, или отправить их в Россию, где, при небольшом ходатайстве, они получат большие или меньшие родовые права? Хотела бы я, признаюсь, знать, что теперь делается в России.
Но ни рассуждать об этом, ни узнавать нашей бывшей княжне, теперь миссис Ли, не удалось. Практическая жизнь охватила всё семейство и привлекла к себе всё их внимание. Начало войны, несмотря на все усилия Вашингтона, оказалось весьма неудачным. Англичане заняли уже Бостон и двигались вглубь страны. Наш молодой супруг Ли был призван на защиту отечества. За ним последовала и преданная ему супруга, оставив детей на руках бабушки. Положение Вашингтона было ужасное. На него с фронта напирала английская армия, незначительная по силам, но стоявшая высоко по военному искусству, стойкости и хладнокровию. Она была окрылена победой и не сомневалась в том, что раздавит сопротивлявшиеся остатки разбитой и необученной армии восставших. С фланга продвигались гессенцы. Они шли с гордым презрением к восставшим, которых были призваны разбить. Они не знали, да и знать не хотели, за что дерутся, за кого дерутся. И, откормленные, как быки, они шли на верную победу, особенно когда узнали, что начало победы положено и что восставшие уже бегут. А в тылу Вашингтона формировался англичанами вспомогательный Канадский корпус, который должен был отрезать Вашингтону всякое отступление.
Итак, с трёх сторон Вашингтон должен был быть смят, разбит, раздавлен. Ему не было спасения. А в это время собранная милиция, по случаю истечения двенадцатимесячного срока, на который была сформирована, несмотря ни на какие убеждения, разошлась по домам, оставив своего главнокомандующего с его штабом на произвол судьбы.
Несмотря на полное хладнокровие, совершенное самоотречение и готовность идти на всё, Вашингтон не находил выхода. У него не осталось и 3 тысяч штыков волонтёров, деморализованных поражением, а на него шло пятнадцать тысяч опытного войска англичан, 20 тысяч гессенцев, да 8 тысяч готовилось в тылу. Что тут было делать?
Но благотворность цели, образуемой идеей борьбы за свободу, вызывала общее сочувствие. Сочувствие это обозначалось материальными и нравственными знаками выражения. Волонтёры, желавшие сражаться под поднятым знаменем свободы, являлись беспрерывно; со всех сторон Старого и Нового Света присылались пожертвования, со всех сторон готовилась помощь.
Как в первые минуты, когда, можно сказать, идея вооружённого сопротивления была только в предположении, когда не имелось в виду ещё почти никаких средств, кредит, открытый Ли из капиталов своей невесты, дал первые силы мысли о вооружённом восстании, так и тут вдруг в самую отчаянную минуту явилась неожиданная помощь.
Мысль о борьбе за свободу, вызывавшая к себе полное сочувствие во Франции, особенно смутила молодую, мечтательную голову маркиза де Лафайета, только что получившего громадное наследство после смерти своего отца, одного из первых банкиров Франции. Общая народная ненависть французов к англичанам, унижение Франции, вынужденной заключить перед тем парижский мир, и свойственное французам стремление к лихорадочной политической деятельности увлекли молодого человека, и он на свой собственный счёт снарядил восемь небольших кораблей и сформировал отряд в семь тысяч отборного войска. С этим-то отрядом он нежданно-негаданно явился на помощь Вашингтону.
Разумеется, он был принят как спаситель жизни и чести. Да он и действительно спас и жизнь, и честь, даже более, он спас свободу и будущее Северной Америки.
Его отряд от шести до семи тысяч храбрецов-французов, превосходно обученных и снаряженных, в соединении с тремя тысячами волонтёров, которых Вашингтону удалось набрать, помог остановить напор англичан. Фланговое движение спасло Вашингтона от нападения гессенцев, и он мог занять крепкую позицию в ожидании, пока идущие со всех сторон на помощь своему главнокомандующему отряды, между прочим и под начальством Ли, усилят его настолько, что он будет в состоянии начать наступательное движение против соединившихся неприятелей.
Во всё это время миссис Ли следовала за своим мужем, окружая его неусыпными попечениями, образуя около него и среди военных тревог ореол безмятежного и тихого счастия. Её самоотречение, готовность к самопожертвованию, забота о всём и о всех, кто имел к её мужу хоть какое-нибудь отношение, были беспримерны. Всегда весёлая, с живым участием ко всякому страданию, неутомимая в трудах и заботах о муже, она была общей отрадой, общей радостью даже и в то время, когда все находились в сомнении. Муж её чувствовал, что она не только не мешает, но положительно оживляет, восстанавливает его силы, образует в его груди ту энергию, которая создаёт победу.
Тут только он понял, как глубоки, как сильны эти, казалось, холодные, спокойные глаза, сколько в них могущества, жизни. Он начинал боготворить жену свою, как боготворил её весь его отряд.
Однажды, после сильного аванпостного дела, в котором особенно отличился Ли, напав с фланга на продвигавшегося вперёд неприятеля, привели весьма много пленных. В числе этих пленных наша бывшая княжна, к великому своему изумлению, прочитала имя священника, который её венчал. Что это значит? Каким образом русский священник попал к англичанам? Ведь он уехал тогда в Россию? Она сама его провожала, сама видела его на купеческом корабле, конечная цель плавания которого была Венеция, откуда он рассчитывал через Вену и Варшаву прибыть в Петербург, и вдруг он здесь, в числе пленных англичан. Как это случилось, и был ли он в России?
Священник, разумеется, был обласкан, снабжён всем нужным и приглашён в помещение, занимаемое начальником отряда. Там встретили его мистер и миссис Ли.
Он вспомнил молодую чету, которую благословлял и которая потом так радушно его принимала и ухаживала, помогая во всём, в чём он встречал нужду, возвращаясь в отечество. Он видел, что благословение его привело их к беспредельному счастию, и изумился, что они оба довольно свободно говорили по-русски.
— Каким образом, отец Василий? — вскрикнула миссис Ли, обрадовавшись встрече со священником, когда тот вошёл. — Я верить не хотела, прочитав ваше имя в числе взятых англичан. Ведь вы ехали отсюда с непременным намерением быть в Петербурге и просить всесильного временщика Ивана Ивановича Шувалова перевести вас из вашей епархии. Вы видите, несмотря на столько лет, я ничего не позабыла о России.
— Привёл Бог опять свидеться. Был и в Петербурге, и из епархии перевели, а всё опять сюда попал, матушка княжна или княгиня, теперь не знаю, как и назвать...
— Никак, никак, отец Василий! Я просто гражданка Великого Северного союза Америки и не хочу быть ничем другим. Какое чудо опять принесло вас к нам?
— Воля Божия, матушка, судьба такая выпала! Сына отыскиваю, вот и попал сюда.
— Как сына? Что такое? Расскажите, отец Василий!
Постойте, я прикажу дать нам чего-нибудь освежающего; не прикажете ли хоть этой травы, из-за которой началась наша война, не прикажете ли чая?
Отец Василий поблагодарил и начал рассказывать.
— Вы помните, матушка, что я хотел просить, чтобы перевели меня из епархии. Ну, меня и перевели, только не в Петербург, куда мне хотелось, а в Малороссию, в Чернигов, а со мной перевели и сына в тамошнюю семинарию. Сынишка у меня был один, да такой шустрый, разумный, латынь всю изучил. Экзамен в семинарии сдал на «отлично», похвальный лист получил и утешением мне под старость обещал быть. На беду, голос его понравился архиерею. Он и взял его к себе в иподиаконы. А архиерей у нас был у какой нравный! Чуть что, бывало, не по нём, хоть в алтарь, перед престолом Божиим, хоть где, не говоря дурного слова, так в зубы и норовит. А сын мой тоже был нетерпелив, молод! Только вот как-то во время служения сын позабыл орла ему под ноги подать, как надлежало по чину. А у архиерея свеча в руках горящая была. Он свечой-то да прямо сыну в бороду! Борода вспыхнула. А сын, сам не помня себя от страха и боли, возьми да и задуши его... Во время служения-то и в полном облачении!.. Ну за это смертная казнь, и говорить нечего... Только сын-от долго не думал. Стихарь положил под жертвенник в приделе, а сам, пока владыка-то, ошеломлённый, ещё не сообразил, что делать, и все предстоящие стояли как очумлённые, взял да в боковые двери и убежал, а там и след простыл.
