— Вы доверяете графу Понятовскому? — спросила графиня Воронцова, идя вместе с великим князем по опушке леса.

Пётр Фёдорович удивлённо взглянул на неё.

   — Как самому себе, — сказал он, — как тебе, Романовна: он — мой друг. Разве он не подвергался опасности, скрываясь здесь ради меня?

Графиня ничего не успела ответить, как в придорожных кустах раздался шум, и тёмная фигура вынырнула из них и снова скрылась в кустарнике.

   — Что это? — с испугом воскликнул Пётр Фёдорович, отступая шаг назад.

   — Шпион, подглядывающий за нами, — сказала графиня Воронцова, раздвигая ветви кустарника, за которыми, прислонившись к стволу, виднелся притаившийся человек.

   — Бежим, бежим! — боязливо проговорил Пётр Фёдорович, удерживая её за руку.

Но графиня в одно мгновение скинула с плеча ружьё и, направив его дуло против незнакомца, воскликнула:

   — Выходите, или я застрелю вас!

При этой угрозе человек выскочил из тёмного кустарника и бросился в ноги великого князя, причём испуганно закричал:

   — Это — я, ваше императорское высочество!.. Это — я... не враг и не предатель!

Пётр Фёдорович, при внезапном появлении незнакомца спрятавшийся за графиню, узнал в нём разжалованного в тамбурмажоры лейтенанта Шридмана; его беспокойство исчезло, и его глаза засверкали гневом.

   — Это — ты, Шридман? — спросил он. — Как ты попал сюда? У тебя есть разрешение отлучиться из лагеря?

   — Нет, — ответил Шридман, — меня могли бы спросить, для чего мне разрешение, а я не мог сказать это; кроме того, я думал, что разрешено уходить на такое короткое расстояние.

   — Ничего не разрешено, что нарушает дисциплину! — крикнул Пётр Фёдорович. — Я тебя наказал слишком мало, сделав тебя тамбурмажором; зато теперь ты будешь знать, что требуется службой. Что тебе здесь надо? Что ты тут делал? — ещё более угрожающим тоном продолжал он. — Ты караулил кого-то, ты прятался в кустах, ты хотел подсматривать за мной! О, это — уже не только нарушение дисциплины; это — измена мне, твоему герцогу!

   — Действительно, я следил, — с какою-то упрямою уверенностью в голосе возразил Шридман. — Но вовсе не за вашим императорским высочеством, моим всемилостивейшим герцогом, которому принадлежат все мои преданность и верность, несмотря на то что вы так жестоко наказали меня по наветам клеветника.

   — Какова наглость! — воскликнул Пётр Фёдорович. — Да ты с ума сошёл!.. Что ты скажешь на это, Романовна? Графа Понятовского, моего друга, он называет клеветником, после того как в моём же присутствии сознался, что, как утверждал это граф, он был в Потсдаме тамбурмажором.

   — Надо выслушать каждого обвиняемого, — сказала Елизавета Романовна, ободряюще взглядывая на всё ещё коленопреклонённого Шридмана.

Он, казалось, понял её взор, потому что продолжал ещё увереннее:

   — Граф держал остриё своей шпаги около моей шеи, и вы, ваше императорское высочество, не могли бы запретить ему убить вашего слугу. Что я говорил тогда, не может иметь никакого значения: это были слова, вынужденные у меня под страхом смерти!.. А вот кто обманывает и оскорбляет ваше императорское высочество, так именно этот поляк! И, право, честный голштинец не заслуживает сурового наказания только на основании его слов!

   — Он обманывает меня, он оскорбляет меня! — воскликнул Пётр Фёдорович неуверенным голосом. — Ты знаешь, что раз ты говоришь что-нибудь подобное, так ты должен доказать это!

   — Я готов, — ответил Шридман, — и, чтобы представить точные доказательства вашему императорскому высочеству, я караулил здесь... Здесь я был больше на службе у моего герцога, — с упрёком прибавил он, — чем если бы я бесцельно проводил время в лагере.

   — Он сумасшедший, — сказал великий князь, — говорит загадками.

   — Выслушайте же его, ваше императорское высочество, — возразила графиня, — быть может, тогда загадки и разгадаются; быть может, с ним действительно поступили несправедливо.

   — Так говори! — с нетерпеливым любопытством воскликнул Пётр Фёдорович. — Только сперва подымись на ноги, потому что это — неподходящее положение для солдата.

Шридман поднялся и вытянулся по-военному перед великим князем.

   — Ну, так что же ты можешь сказать в своё оправдание? — спросил Пётр Фёдорович. — Что ты хотел высмотреть здесь? Берегись, если хоть одно твоё слово будет лживо!

   — Это я могу сказать только лично вам, ваше императорское высочество, — ответил Шридман, — только одному вам, потому что это — такое дело, где речь идёт о большем, чем моя голова.

   — Эта дама — мой друг, — воскликнул Пётр Фёдорович. — Мой верный друг!.. Ты понимаешь? Она может слышать всё, что ты имеешь мне сказать. Итак, говори, у меня нет времени ждать!

Шридман кинул испытующий взор на графиню, сделавшую ему лёгкий знак головой.

   — Пусть так, — сказал он, — раз вы, ваше императорское высочество, приказываете. Я был здесь, — твёрдо продолжал он, точно рапортуя по службе, — чтобы проследить того господина, из-за которого я попал в немилость к вашему императорскому высочеству и который жестоко оскорбил меня.

   — Ну? — нетерпеливо воскликнул Пётр Фёдорович. — Что же он делает такого опасного?

   — Опасно это может быть только для него, — злобно смеясь, сказал Шридман. — Там, — продолжал он, — по направлению к зверинцу ведёт довольно тёмная дорога к скрытой лесной поляне, которая, по-видимому, показалась графу Понятовскому особенно удобной, чтобы встречаться там с одной дамой, которую он своими льстивыми словами заставил забыть свои обязанности.

   — Простое любовное приключение! — расхохотался Пётр Фёдорович. — Я никогда не считал графа Понятовского монахом. Ты — дурак! Разве это касается меня?

   — А дама? — спросила графиня Воронцова.

   — Оставь его, — сказал Пётр Фёдорович, — не надо быть нескромным; разве преступление, если он в здешнем одиночестве разнообразит время любовными свиданиями?

   — Да, преступление! — воскликнул Шридман. — Преступление, в тысячу раз большее, чем моё, даже если бы обвинение этого клеветника было справедливо; преступлением было бы только поднять взор на ту даму, и тысячу раз достойно смерти то, что он лицемерным обманом привлёк её к себе и заставил её забыть свои обязанности.

   — Я ничего не понимаю, — проговорил совсем сбитый с толка Пётр Фёдорович, — я ничего подозрительного не замечал за графом.

   — Доканчивай! — сказала графиня Воронцова. — Кто та дама, о которой ты говоришь?

   — Она приезжает туда в маленьком кабриолете, — ответил Шридман, — лошадью правит она сама, на её лакее надета ливрея моего всемилостивейшего государя; у забора эта дама выходит из экипажа, здесь она встречается с графом, носящим на себе форму лесничего, и затем оба исчезают в тёмной аллее, чтобы направиться в таинственное укромное местечко, где граф забывает свои обязанности перед государем, форму которого он носит, а она — свой долг перед супругом, которому она обязана своим высоким положением.

Глаза Петра Фёдоровича широко раскрылись; пылающим взором наблюдала за ним графиня Воронцова.

Великий князь, тяжело дыша, сказал:

   — Есть только одна дама, которая имеет право кататься в этом лесу, которая сама правит лошадьми; знаешь ли ты, несчастный, что ты сказал? Знаешь ли ты, о ком ты говорил?!

   — Знаю, — ответил Шридман, твёрдая решимость которого, казалось, ещё более увеличилась от вторичного поощрительного знака графини. — Я знаю, что в моих словах заключается тяжкое обвинение, за которое я должен отвечать головой, но ради своего герцога и его чести мне ничего не жаль, лишь бы виновные понесли заслуженное наказание!

   — Понятовский! — с глубоким вздохом воскликнул Пётр Фёдорович. — Неужели он, которому я доверял, как самому себе, так фальшив?

   — И по клеветническому наговору именно этого графа вы, ваше императорское высочество, разжаловали и оскорбили вашего верного слугу! — сказал Шридман.

   — Может быть, — насмешливо прошептала графиня Воронцова, — он — настолько ваш друг, что хотел дать вам доказательство вины, которое дало бы вам возможность действовать, как действовал Пётр Великий.