Генерал фон Ландеров, потомок знатного голштинского и мекленбургского рода, был высокий мужчина, лет сорока, почти тучный, перетягивавший узким мундиром свой расплывшийся стан. Его обрюзглое лицо, носившее отпечаток всех страстей, было почти багровым и возбуждало опасение, что барона ежеминутно может постичь апоплексический удар; глаза были прищурены; они озирались кругом с хитрой и зоркой наблюдательностью, тогда как длинный и смело изогнутый нос свидетельствовал как своим набухшим концом, так и медно-красным цветом, что генерал — поклонник спиртных напитков и отдаёт предпочтение самым крепким и жгучим между ними.

Рядом с генералом Ландеровом выступал майор фон Брокдорф, малорослый, приземистый человечек с длинной шеей, на которой сидела широкая голова с грубыми чертами и парою злобно сверкавших глаз. Маленькая шляпа, украшенная вместо белых перьев только галунами, прикрывала удивительный парик из медной проволоки, с которого слетела вся пудра, отчего он блестел на солнце наподобие каски. В манерах и выражении лица Брокдорфа сказывалось вызывающее нахальство, благодаря которому своеобразная и некрасивая внешность майора становилась ещё более отталкивающей.

В нескольких шагах дальше следовали двое или трое офицеров низшего чина; если бы не военный мундир, этих господ можно было бы принять за лакеев или егерей.

Беспокойный взгляд великого князя блуждал по различным группам во дворе; с надменным равнодушием махнул он рукой караулу и кадетам, после чего поспешно приблизился к великой княгине, слегка приподнял шляпу и грубым, немного хриплым голосом воскликнул:

   — Ах, сударыня, весьма сожалею, что вы не поехали со мною в лагерь моей армии; вы пропустили великолепное зрелище! Мы осаждали крепость и наконец взяли её штурмом; гарнизон защищался превосходно, однако при третьей атаке мы были уже на крепостных валах, и защитникам пришлось сдаться. То было почётное поражение, и я похвалил майора фон Брокдорфа пред фронтом за его искусную защиту, — прибавил Пётр, милостиво кивнув Брокдорфу, который гордо поднял свою широкую, угловатую голову и старался придать себе воинственную осанку.

Полковник Мельгунов и караульный офицер насмешливо посматривали на превозносимого майора голштинского войска и коменданта крепости; гвардейцы нахмурились, угрюмо потупив взоры в землю, а по кадетским рядам пробежал своеобразный звук, похожий на хихиканье.

Екатерина хранила полнейшую серьёзность.

   — Весьма сожалею, — сказала она, — что я не могла присутствовать на интересном зрелище, но, как вам известно, пушечная пальба неприятно действует на мои нервы. Впрочем, меня удивляет, что крепость была завоёвана: ведь, насколько помнится, несколько дней тому назад вы объявили её неприступной.

   — Такова она и есть, — ответил Пётр, — если знать секрет её защиты; но он известен мне одному; и всякий раз, когда защита происходила под моим начальством, крепость никто не мог взять... Не правда ли, Ландеров?

   — Решительно никто, ваше императорское высочество, — подтвердил генерал.

   — Но сегодня, — продолжал Пётр, — я командовал осадным корпусом, а Брокдорф, хотя он и отличный комендант, не знает моего секрета, и я не открою его.

   — Тогда господину фон Брокдорфу остаётся самому открыть эту тайну! — подхватила Екатерина с тонкой улыбкой насмешливого презрения. — Боюсь, что при его уме и военном таланте вы, ваше императорское высочество, вскоре увидите, как будет отбит штурм даже под вашею командой.

Брокдорф бросил на великую княгиню взгляд, сверкавший злобой, после чего сказал, обратившись с поклоном к Петру:

   — Ваше императорское высочество, вы — мой учитель и господин; на вашей службе я надеюсь всегда с пользою употребить свой ум против всех ваших врагов — явных и тайных, но против вас я буду вечно бессилен.

Пётр ласково кивнул ему головой, а потом поклонился, подняв взор на окна замка, где снова появились некоторые придворные дамы.

Брокдорф также снял шляпу и с изысканной почтительностью отвесил им поклон. Генерал фон Ландеров, в свою очередь, последовал примеру великого князя.

Екатерина покраснела и с неудовольствием сжала губы, но она не взглянула на окна фрейлин и точно не заметила, что Пётр не раз посматривал туда, расточая улыбки.

   — Поручик Пассек, — воскликнул затем великий князь, обращаясь к караульному офицеру.

Тот приблизился, салютуя шпагой.

   — Мои голштинские войска измучены и страдают жаждой у себя в лагере, — сказал Пётр. — Я распорядился, чтобы им дали сто бутылок вина из моего погреба; келлермейстер выдаст их вам. Командируйте отряд из ваших людей, который отнёс бы вино в лагерь.

Среди преображенцев, слышавших эти слова, поднялся глухой ропот.

Поручик Пассек, молодой, стройный, изящный офицер с тонкими, интеллигентными чертами лица несколько славянского типа, не тронулся с места, продолжая неподвижно стоять перед великим князем.

   — Ну, что же, вы поняли? — нетерпеливо спросил тот. — Поторопитесь! Мои бедные солдаты вполне заслужили хорошее угощение.

   — Простите, — ответил Пассек, — я радуюсь, когда ваше императорское высочество награждаете своих слуг, и знаю, что хорошее угощение вином есть лучшая награда для добрых солдат. Однако я боюсь, что приказание вашего императорского высочества невозможно будет исполнить.

   — Невозможно исполнить моё приказание? — воскликнул Пётр, и его глаза вспыхнули зловещим огнём. — Что это значит? Генерал фон Ландеров, слыхали ли вы когда-нибудь, чтобы было невозможно исполнить военный приказ?

   — Военный приказ, — начал Пассек спокойным и по-прежнему почтительным тоном, — может быть отдан мне и моим людям только моим военным начальством или её величеством государыней императрицей. Вели ваше императорское высочество соизволите надеть русский военный мундир и повторить ваш приказ, то я буду обязан повиноваться, и тогда с меня снимется всякая ответственность. Я желаю этого ради спасения своей головы, так как если не соблюсти всех военных формальностей, то я боюсь, что её величество государыня императрица заставит жестоко поплатиться того офицера, который принудит солдат её гвардии нести службу лакеев у иностранных слуг вашего императорского высочества.

Яркая краска гнева ударила в лицо Петра, тогда как при твёрдых, смелых словах поручика глухой ропот одобрения пробежал по рядам преображенцев и кадет.

   — Слышите, генерал фон Ландеров? — дрожащим голосом воскликнул цесаревич. — Слышите? Вот какая дисциплина господствует в России!.. Ведь это — бунт... бунт! — повторял он, грозя кулаком караульному офицеру. — Я не хочу больше таких солдат у себя во дворце! Пусть меня охраняет только моя армия.

   — Прошу прощения у вашего императорского высочества, — сказал Пассек, тогда как преображенцы зароптали громче прежнего, — если я строго держусь предписаний службы её величества императрицы, а за этим господином, — прибавил он, с полунасмешливым, с полуугрожающим видом оглянувшись на генерала Ландерова, — за этим господином я не признаю права высказывать своё суждение о служебном долге русских солдат гвардии её величества.

   — Постойте! — воскликнул снова Пётр, весь дрожа от ярости. — Вы узнаете, сударь, что значит противиться приказу наследника престола! Генерал фон Ландеров, возьмите у этого непослушного офицера его шпагу!..

Пассек стоял неподвижно; он только приподнял, совсем незаметно, остриё своей шпаги, опущенной пред великим князем, так что оно, сверкая на солнце, направилось на генерала.

Тот отступил немного назад, за спину цесаревича; сильнейшее смущение отразилось на его полном, красном лице; он боязливо осмотрелся и шепнул великому князю:

   — Ваше императорское высочество изволили забыть, что я — голштинский генерал и, следовательно, не принадлежу к числу начальников русского офицера.

   — Ваша правда, — подхватил Пётр с возрастающим раздражением, — я позабыл, что соотечественники, а также офицеры герцога голштинского — чужестранцы в этом краю! Но я положу конец этому бунту!.. Я иду надеть свой русский мундир... Погодите, сударь... вам предстоит сейчас увидеть пред собою русского великого князя, который числится подполковником Преображенского полка, — прибавил он с язвительным смехом, — и в качестве такового, по крайней мере, имеет право требовать от вас повиновения.