— В вашем государстве, ваше императорское величество, каждый обязан вам послушанием; но я теперь стою перед вами не как подданный, не как русский великий князь, не как наследник вашего трона, но как герцог голштинский. В качестве последнего, ваше императорское величество, я требую, чтобы вы выслушали меня, а если вы откажете мне в этом, то я сейчас же покину Россию и вернусь в своё немецкое герцогство, в котором я никому не обязан отдавать отчёт в своих действиях, кроме императора.

   — Вы с ума сошли? — сказала императрица великому князю.

   — Я спрашиваю вас, ваше императорское величество, удостоите ли вы выслушать меня? — продолжал он. — Если вы отклоните мою просьбу, то через час я буду на пути в Голштинию.

   — Что вы себе позволяете? — воскликнула Елизавета Петровна. — Да ведь это — открытый бунт, восстание! Не забывайте, что вы пока находитесь ещё на Русской земле и без моего разрешения не имеете права перешагнуть границы России.

   — Интересно будет посмотреть, как это вы посмеете употребить насилие по отношению германского принца и наследника русского престола! — насмешливо сказал Пётр Фёдорович. — Да ведь все германские принцы, правители всей Европы притянут вас к ответу за такой поступок.

   — Позовите сюда стражу! — вне себя крикнула Елизавета Петровна, делая повелительный жест рукой в сторону графа Шувалова. — Подобная дерзость должна быть наказана.

Граф Иван Иванович Шувалов подошёл ближе к великому князю.

   — Умоляю ваше императорское высочество объясниться, — проговорил он. — Какая причина заставляет вас сопротивляться воле её императорского величества?.. Вспомните, как нам нужно щадить силы императрицы...

   — Я ничего не хочу помнить! — не владея собой, сердито возразил Пётр Фёдорович. — Мне надоело жить в этой стране, где последний крепостной имеет больше значения, чем я. Я хочу вернуться в своё герцогство; там я в состоянии сам себя защитить, там, по крайней мере, мне не придётся иметь дело со своей женой, которая изменяет мне, обманывает меня, и всё только потому, что этот низкий Бестужев взял её под своё покровительство.

   — Бестужев? — с большим удивлением спросила императрица. — Я ничего не понимаю, — прибавила она, — право, кажется, этот несчастный малый действительно помешался.

При последних словах великого князя глаза графа Шувалова вспыхнули каким-то особенным огоньком.

   — Верно, случилось что-нибудь чрезвычайно важное, — проговорил он, подойдя к Елизавете Петровне, — если его императорское высочество позабыл о том почтении, которое он обязан чувствовать и выражать своей августейшей тётушке и императрице. Мне кажется, что при таких условиях вам, ваше императорское величество, не мешало бы выслушать великого князя; может быть, от этого зависит благоденствие государства; может быть, тут затронуты честь и спокойствие вашей августейшей семьи.

Пётр Фёдорович схватил руку Шувалова и крепко пожал её.

   — Вы никогда не были в числе моих друзей, граф Иван Иванович, — сказал он, — но я теперь вижу, что справедливый враг гораздо лучше лживых, фальшивых друзей.

   — Я всегда был и буду преданнейшим слугой племянника и наследника своей высочайшей повелительницы, — возразил граф Шувалов, — хотя мои услуги до сих пор отвергались. Если вы, ваше императорское высочество, будете так милостивы, что пожелаете высказаться передо мной и последуете моему совету, то снова убедитесь, как велика моя преданность и готовность служить вам.

   — Да, да, — воскликнул Пётр Фёдорович, — я всё расскажу вам... я горько ошибся в друзьях, — насмешливо прибавил он, — и хочу теперь попробовать, не буду ли счастливее с врагами.

   — Скажите же наконец, в чём дело? Что вы имеете сообщить мне? — спросила Елизавета Петровна.

   — Я пришёл к вам, ваше императорское величество, с жалобой на обман жены и измену канцлера! — ответил Пётр Фёдорович, к которому постепенно возвращалось его холодное спокойствие.

   — Это уж ваше дело — следить за женой, — заметила императрица, с улыбкой пожимая плечами. — Что же касается канцлера, — прибавила она строгим голосом, — то с вашей стороны очень неприлично обвинять моего старого, преданного слугу в государственной измене только потому, что он, может быть, не угодил вам тем, что помнит, кто ещё царствует в России. Как верный слуга императрицы, он не пожелал, чтобы пострадала честь её племянника, и потому постарался скрыть от всех измену недостойной женщины и вероломного друга.

Всё более и более волнуясь, великий князь рассказал о том, что произошло накануне, и потребовал строгого наказания провинившимся.

   — За что же я должна наказывать? — недовольным тоном спросила Елизавета Петровна. — Несмотря на все ваши старания застать врасплох подозреваемых лиц, вам не удалось это. Вы нашли великую княгиню в её собственных комнатах, где же у вас доказательства её измены?

   — Послушайте, что было дальше, ваше императорское величество! — воскликнул Пётр Фёдорович. — Вся суть не в том, что они меня обманули как мужа; нет, они посягнули ещё на корону; они хотели вызвать сюда Апраксина и забрать власть в свои руки!.. Да, да, теперь для меня всё ясно! Моя жена была орудием в руках старого лживого Бестужева; он хотел воспользоваться ею для достижения своих планов, поэтому он и покровительствовал её недостойной любви к графу Понятовскому, которого сам и устроил здесь в качестве польского посланника.

   — Я всё-таки ничего не понимаю! — проговорила императрица. — Постарайтесь выражаться яснее, не скрывайте ничего. Если тут действительно идёт речь о государственной измене, то я, конечно, буду очень благодарна вам, когда вы предадите изменников в мои руки.

   — О, я ничего не скрою! — воскликнул Пётр Фёдорович. — Ваше императорское величество! Вы легко убедитесь, что я был обманут и в измене не принимал участия; в ней виновны лишь те лица, о которых я говорил раньше. Граф Бестужев обещал мне, что Понятовский вернётся, после того как вы, ваше императорское величество, выслали его. Бестужев знал, что Понятовский живёт в доме моего лесничего, а вместо него отправился за границу камердинер графа Понятовского с письмом к графу Брюлю, в котором канцлер просил, чтобы Понятовского назначили польским посланником в России. Я думал, что граф Бестужев хочет оказать мне этим услугу, зная, что я дружен с графом Понятовским, но на деле вышло не то: он преследовал совсем другую цель.

   — Это неслыханно, — возмущалась Елизавета Петровна, — всё делалось прямо наперекор моей воле!

   — О, это — ещё не всё, ваше императорское величество, — живо воскликнул великий князь, — они пошли гораздо дальше, добрались до русского трона! Когда вы заболели, они явились ко мне и стали намекать, что моя августейшая тётушка в Бозе почила и что её приближённые стараются скрыть это, намереваясь свергнуть меня с престола и забрать власть в свои руки. Бестужев убедительно рассказывал о кознях моих врагов, а моя жена уговаривала меня подписать манифест о регентстве и отдать приказ Апраксину о немедленном возвращении в Петербург со всей армией, для того чтобы с оружием в руках отстаивать моё право на престол, на который якобы имеет виды граф Иван Иванович Шувалов. Я поверил этому, в чём теперь извиняюсь, — прибавил Пётр Фёдорович, вторично подавая руку графу.

Лицо императрицы становилось всё мрачнее.

   — Как видите, ваше императорское величество, то, что я подозревал и чего боялся, осуществилось, — сказал граф Шувалов, — чёрная, низкая измена свила себе гнездо в то время, как наша всемилостивейшая императрица заболела и все верноподданные возносили горячие молитвы о её выздоровлении... Оказывается, что внезапное возвращение фельдмаршала Апраксина — вовсе не военная ошибка, не боязнь военных действий в зимнюю стужу, а просто государственная измена, посягательство на корону её императорского величества.

   — Не только на корону моей августейшей тётушки, но вообще на русскую корону, — вмешался Пётр Фёдорович. — Теперь для меня всё ясно. Если бы их план удался, то они или совершенно удалили бы меня, или назначили бы мне опекуншу в лице моей жены. Через некоторое время империя Петра Великого перешла бы всецело в руки ганноверца Бестужева и поляка Понятовского.