Подавленный воспоминаниями, молодой человек некоторое время оставался неподвижным; он сложил руки и благоговейно опустил голову, словно находился в священном месте, перед алтарём; но затем беспокойство овладело им с новой силой. Он бросился в другие помещения и раскрыл несколько дверей, ведших в кладовые, а также дверь комнаты Бернгарда Вюрца. Но всё было напрасно: все помещения оказались пустыми и всюду Пассек находил следы приготовления к выезду или, быть может, поспешного, уже совершившегося отъезда. Наконец, когда он уже в полном отчаянии снова вернулся в гостиную, своим не изменившимся видом терзавшую его воспоминанием о прошлом, со двора появилась удивлённая и испуганная прислуга. Она услышала шум его шагов и со страхом, осторожно подкралась к двери, чтобы посмотреть, кто это так быстро и беспокойно ходит по пустому дому, звеня оружием. Когда она узнала молодого офицера, который часто в качестве семейного друга бывал в их доме и чувства которого к её молодой хозяйке отгадала с двойным инстинктом женщины и слуги, она спокойно вздохнула и вошла в комнату.
— Ах, это — вы, барин? — сказала она, с ласковой доверчивостью приветствуя молодого человека, сделавшего ей немало богатых подарков. — Это хорошо, что вы опять пришли! Как барин будет рад видеть вас снова... и барышня также, — добавила она с многозначительным подмигиванием. — Ах, быть может, всё было бы лучше, если бы вы были здесь!.. Когда я услышала ваши шаги в доме, я уже думала, что опять пришёл человек, принёсший несчастье, тот самый, который вчера вечером хотел всех нас захватить и увезти... О, Господи! — продолжала она, боязливо и недоверчиво отступая. — Да, да! Ведь на нём был ваш мундир. О, скажите! Быть может, вы тоже пришли сюда, чтобы сообщить моему бедному барину о новом несчастье? Или, быть может, вы пришли, чтобы мягче исполнить суровый приказ государыни? Да, да, вероятно, это так!.. Ведь вы не можете сделать зло этому дому, в котором вас так часто принимали как дорогого гостя...
Добродушные слова прислуги как горький упрёк терзали душу Пассека.
— Будьте покойны, будьте покойны!..— сказал он. — Я не привёз с собой дурных вестей... Я знаю, что случилось, но надеюсь, что всё ещё исправится, если теперь не произошло чего-либо, что должно бесповоротно изменить судьбу. Где ваш барин? — настойчиво спросил он. — Где Мария?
Одно мгновение служанка смотрела на него в нерешительности; казалось, некоторое недоверие ещё раз поднялось в её душе при виде той же формы, которую носил посланец, принёсший столько горя всему дому; затем она покачала головой, словно отгоняя собственные мысли, когда увидела тревожное и вместе с тем озарённое радостной надеждой лицо молодого человека, которого она не раз заставала в дружеской беседе со своими господами.
— Они в церкви, барин, — сказала она. — О, Господи! — тотчас же воскликнула она. — Что же я наделала!.. Ведь никто не должен знать, что там есть церковь... Они пошли в сторону лагеря, — продолжала она. — Только вы не идите за ними, барин, не идите... подождите их здесь! Они, наверное, скоро вернутся... Я приготовлю вам кое-что закусить. Вы, конечно, проголодались с дороги, а хотя мы все уезжаем сегодня вечером, но в доме найдутся ещё запасы, чтобы накормить и напоить гостя.
Пассек уже не слышал последних слов; едва узнав, где находятся обитатели лесного домика, он быстро спустился вниз, отвязал свою лошадь и во весь опор помчался по направлению лагеря и крепости. Проехав некоторое расстояние, он наткнулся на часового из голштинских солдат, который с наклонённым ружьём преградил ему дорогу и ещё издали закричал, что тут проезжать нельзя.
Не останавливаясь ни на одно мгновение, сильно возбуждённый Пассек пустил свою разгорячённую лошадь во весь карьер прямо на солдата, и часовой отскочил в сторону. Побудил ли его к этому весьма естественный страх пред мчавшимся всадником, который, несомненно, мог раздавить его, или он не решился поднять оружие против русского штаб-офицера сегодня ещё менее, чем когда-либо, из-за холодного приёма, оказанного во дворце голштинским офицерам, но Пассек с той же быстротой проехал дальше. Проскочив таким же образом ещё мимо двух часовых, Пассек влетел прямо в ворота крепости, где солдат также не решился серьёзно преградить ему путь.
Хотя после первых известий о тяжкой болезни императрицы голштинцы и преисполнились радостью при мысли о том, что вскоре их герцог станет самодержавным властелином России, но теперь, узнав об обращении великого князя с находящимися при нём голштинскими офицерами, они значительно упали духом; когда же, как молния, разнеслась весть, что его императорское высочество облёкся в русский мундир, всеми голштинцами овладела сильная тревога: они хорошо понимали, что если их герцог и покровитель отвернётся от них, то их судьба здесь, в чужой им стране, будет весьма печальна.
Пассек осадил свою лошадь как раз перед домом, в котором была устроена маленькая простая церковь, у дверей которой ему уже довелось стоять однажды, когда он подсмотрел лютеранское богослужение. Как и тогда, скамейки были заняты голштинскими солдатами; как и тогда, старик Викман стоял в чёрном облачении перед алтарём, на котором горели свечи, слабо освещая серебряное распятие; но то, что тогда представилось Пассеку как бы видением, быстро исчезнувшим, к его радости, облеклось теперь в ужасающую действительность его неподвижному взору, полному отчаяния: перед алтарём, одетая в белое платье, с миртовой веткой в волосах, как единственным подвенечным украшением, стояла Мария Викман и её рука лежала в руке Бернгарда Вюрца, смотревшего на её склонённую головку серьёзным и вместе с тем счастливым взглядом.
— Господи Боже! — воскликнул Пассек, бросаясь по широкому проходу среди церкви прямо к алтарю. — Что здесь происходит? Этого не должно быть!.. Остановитесь!..
Старик Викман с изумлением прервал свою речь, доведённую им как раз до вопроса, утвердительный ответ на который связывал брачащихся на всю жизнь; он поднял взор и с большим удивлением увидел перед собою того офицера, беседу с которым он вёл весьма охотно, к которому он относился с такой симпатией и угрожающее появление которого здесь, в церкви, он не мог себе объяснить.
Голштинцы поднялись со своих мест и стояли с недоброжелательными лицами, готовые схватить нарушителя священнодействия; но всё же они ждали разрешения своего духовного отца, так как в этом священном месте он один имел право повелевать. Бернгард Вюрц смотрел на офицера испуганным и печальным взором. Сама Мария при звуке знакомого ей голоса почувствовала себя обессиленной и готова была упасть на колени; она ещё ниже склонила свою головку на грудь, но затем, словно ища защиты, обеими руками крепко ухватилась за руку своего двоюродного брата.
— Остановитесь! — ещё раз воскликнул Пассек. — Этого не должно быть!..
Он схватил руку Марии и с силой оттолкнул её от её жениха, встав между обоими.
Тогда Мария выпрямилась, почувствовав в себе силу; она отстранилась от него и подошла к нижним ступеням алтаря, выше которых стоял её отец. Затем она протянула руку по направлению к Пассеку и окинула его холодным, гордым взглядом.
— Выслушай меня, Мария, — воскликнул Пассек, — выслушай меня, прошу тебя именем Бога, Которого ты сама вчера призывала в моём присутствии!.. Выслушай меня! Я знаю, что ты невинна; я знаю, как я был жестоко несправедлив к тебе... Я искал тебя, я выследил тебя, чтобы у твоих ног покаяться в своей вине и вымолить твоё прощение.
Он опустился на колени пред молодой девушкой и с мольбой простёр к ней руки.
— Это — правда, — произнесла Мария с прежним холодным выражением на лице, — я умоляла вас именем Бога выслушать меня, когда я стояла перед вами, подавленная страшным обвинением. Вы же не вняли и этому Имени, заключающему в себе всё вместе: правду, справедливость, любовь и милосердие; вы отвернулись от меня... Как же вы можете требовать теперь, чтобы я выслушала вас? Вы не поверили мне; так какое мне дело до того, что другому доказательству вы придаёте большее значение. Бог милостиво залечил рану, которую вы мне нанесли; я нашла руку, которая уверенно и смело поведёт меня по жизненному пути, а также сердце, которое верит мне и не обманет меня, когда я буду нуждаться в его поддержке.
