Дорога Возможно, что в Роттердаме я вела себя слишком вольно: носила юбку с чулками и пальцы облизывала, чем и дала ему повод. С тех пор он стал зазывать к себе. И вот, я надела дорогой деловой костюм и прикатила в его квартирку. Всю ночь он трещал о возмужании духа, метафорах, бывших жёнах. Как ошпаренная я вылетела на воздух. Почему он, такой ни на кого не похожий и непонятный, говорил об искусстве, с которым и так всё ясно? На обратном пути я бы вырвала руль от злости, но какая-то глупость идти на каблуках с рулём по дороге. Я выпустил тебя слепящим волком… Я выпустил тебя слепящим волком с ажурным бегом, а теперь мне стыдно: тебе ботинки расшнуровывает водка, как ветер, что сквозит под пляжной ширмой. Гляжу, как ты переставляешь ноги. Как все. Как все, ты в этом безупречен. Застенчивый на солнечной дороге, взъерошенный, как вырванная печень. Собака-водка плавает в нигде, и на тебя никто её науськивает. Ты вверх ногами ходишь по воде и в волосах твоих гремят моллюски. Две гримёрши мертвый лежал я под cыктывкаром тяжёлые вороны меня протыкали лежал я на рельсах станции орша из двух перспектив приближались гримёрши с расчёсками заткнутыми за пояс две гримёрши нашли на луне мой корпус одна загримировала меня в скалу другая меня подала к столу клетка грудная разрезанная на куски напоминала висячие замки а когда над пиром труба протрубила первая взяла проторубило светило галечной культуры мою скульптуру тесала любя натуру ощутив раздвоение я ослаб от меня отдалился нагретый столб черного света и пошёл наклонно словно отшельница-колонна Сон Этот город возник на ветровой развязке в шестом часу, ты была права. Собаки с керосиновыми очами, чадящие факелы, вертолёты. Оглядка северного оленя взвинтила суда и оставила их, как подвёрнутые рукава. Многопалубных лабиринтов свободно плавающие повороты. Легче луковой шелухи распадаются их высокие борта среди льдов. На танкерах начинается отстрел малолетних поджигателей. Начинается война и отсеивание двойников. Улов специальных апостольских рыб – сети тянутся по касательной. В порту я бы закидал тебя мешками с луком или картошкой, пока бы ты не засмеялась и прошептала: – Иддди. Иерусалим ничего не знает о прошлом, уходя восвояси в 4 D. Из цикла СОМНАМБУЛА
1. Сомнамбула пересекает МКАД Что делает застывший в небе луг? – Маячит, всё откладывая на потом. Он заторможен… Чем? На чём? – На том, чем стал. Остолбенел с люпином в животах. Он терпит самолёт и ловит ртом два дерева; идёт на терминал, ворочая локатором кристалл. Он никогда не совпадёт с землёй, не разберётся в аэропортах. Зачем ему земля? Когда, оставив оптом на потом все направления, он грезит на ходу, бубнит в коробки маковых семян, пусть в чертежах ещё Армагеддон, он перебеливает всё, написанное на роду, воздухоплаванье введя беспамятства взамен. Он чутче, чем невидимый контакт, небесной глубиной отторгнутый баллон. Улавливает он, как, извиваясь, в Гренландии оттяжно лопаются льды. Лунатик видит луг стоящим на кротах. Он знает свой маршрут, словно нанизанный на трос – паром, но только не касается воды. И тепловые башни в клубах грёз смыкают круг. В ночи сияет мнимый обелиск. За окружной – страна и дрейф конструкций, начатых вразброс. Сомнамбула и луг Пересекаются, словно прозрачный диск закатывается за диск, их сектор совмещения белёс. Сомнамбула с приказом в голове, мигалкой васильковой озарён, и прикусив язык, – держи баланс, не стронь! Так осторожен колокол на дне со вписанным воздушным пузырём. – Иди сейчас по адресу: Арбат… Репей, чертополох, помойных баков сонь. Шаг за поребрик – и дорога в ветроград. 2. Сомнамбула и Афелий2 Сомнамбула на потолочной балке ангара завис на цыпочках вниз головой, чем нанял думать о будущем двух опешивших опекунш. Женщины невменяемы, и та, что с хоботом, в ленноновских очках, трясётся от злости в такт сопернице, а ей припишем чёрный плащ нефтяной её же ресницей, она его раскрывает над головой, и плащ принимает вид анатомической почки. Пробудится этот, висящий, а ну-ка, развяжется где-то неплотно завязанное сочетание эфира и духа. Тише! Сражаются женщины, что державы, и будь я апостолом, ни в одной не проронил бы ни слова. Первая отрывает синюю ленту с катушки и рот заклеивает поперёк. Сопернице скотч перекидывает, и та лепит на губы от уха до уха ленту, — дерись молча! Серьги снимают как на ночь глядя, и вот они сеют в безмолвии по телам вспышками окровавленные кокарды и крутят друг другу уши. Векторами потрясая, вращательные запуская прыжки или оцепеневая. Какое-то время передвигаются только единым полем, как электронной варежкой по экрану или магнитом с исподу стола, или накрытые каменным одеялом, или за ними следит ворсинка железного троса, проглоченного под гипнозом. Третий присутствует невидимо в поединке – держит дерущихся в челюстях, чертит им руки и ноги, стирает и снова уравнивает положения; выше и ниже по желобам пускает суставы, проводит дуги и тотчас навёрстывает их наобум – осями. Пальцы не слушаются, удивительные и словно туманные – пальцы собирают наощупь в руинах стеклянного дома (землетрясение на заре) разбросанное барахло в чащобе порезов; только нитку фосфорную на горизонте забывает отхлынувшая чувствительность. Обе так отрицают зеркально: «Не верую в того Бога, который тебя после смерти моей покажет.» По пояс прыгая в координатной сетке, они запутываются и застывают. Но тут одна другой с силой вправляет кулак в солнечное сплетение, и та открывает рот широко, а глаза закрывает. Юбки: цвета слоновой кости у одной, у другой – жестяного с переливом, шуршат, но им кажется, – громоподобно. Они их скидывают синхронно, потакая тишине и общей задаче. А ну-ка, пробудится этот, висящий, развяжется где-то неплотно завязанное сочетание эфира и духа. Друг на друга уставились, словно гадательницы по внутренностям, и дальномеры наводят насквозь до самой спины: вот бы выпуклый шейный 7-й позвонок выбить ножом кожевенным, чтоб взвизгнула белизна, стружка слетела б с кости, а кровь медлила появляться, но увядает драка и громоздит промашки, удаляясь от своего центра. Так Эльпинор, шагал ли он прямо, как слепой штатив, или – раскинув руки, катился, как разрезанный цитрус, по краю крыши и Одиссеи, хватаясь за лестницу винтовую в мир теней, спьяну пропустив стремянку? Пассажир по ходу периферийный – демон раскоординированности и забвения. Но дальше, совсем вдалеке от ангара, заброшенного за городскую черту в шиповники и чертополохи, за горящей дорожной развязкой, на бензоколонке находится этой драки – Афелий. В баре сидит с выражением безмятежным: «Как-то связаны две Кореи и миллион сумасшедших коров, – их гонят через минное поле, забытое между границам этих корей… Связаны музыка Брукнера и цианистый калий». «Всё проходит через меня, звук или цифра», – кладя на стойку плавник, утверждает корифей Афелий. вернутьсяАфелий – наиболее удалённая от Солнца точка орбиты небесного тела. |
