Алексей Парщиков Ангары «Алёша, Вы – поэт абсолютно уникальный по русским и по всяким прочим меркам масштаба. Говоря «поэт», я имею ввиду именно поэзию и, в частности, Ваши метафорические способности, их – Ваш – внерациональный вектор. Они в Вас настолько сильны, что, боюсь, доминируют в стихе в ущерб слуху.» Иосиф Бродский – Алексею Парщикову «Алексей Парщиков являет собой не только поэта, но и «практикующего теоретика», поскольку рефлексия о новых смыслах вплетена в строки его стихов, как цветная нить в канат, но никогда она, даже иронически освещаясь (отсюда юмор и свобода смеха над собой), не становится декларацией и декламацией поэтических тезисов. Здесь нет проб, здесь – утверждение постулатов». «…С хищным кружением Алексея Парщикова, раскрывающего с нескрываемым и даже злорадным наслаждением перепончатые веера мифов в вязком пространстве знания и восприятия «конца – начала», – поэта, спрессовывающего совершенно различные коды в гремучее вещество риторики, заплетающей намерение в предмет…» «Главное в творческой манере А. Парщикова – видение мира в его предметности. Не просто в ординарной перечисляемости предметов, нет, каждый предмет зримого мира он старается рассмотреть по-своему, оценить его поэтически, переосмыслить и полюбить заново». «Поэт, который наблюдает «вывих тяжелой, как спущенный мяч, панорамы» («Лиман») никогда, даже на мгновение не поддается жалости к самому себе». Маржори Перлофф, историк литературы, профессор Стэндфордского университета, Калифорния За окоёмом нервных окончаний Стихотворения и поэмы Нефть поэма 1 Жизнь моя на середине, хоть в дату втыкай циркуль. Водораздел между реками Юга и Севера – вынутый километр. Приняв его за туннель, ты чувствуешь, что выложены впритирку слои молекул, и взлетаешь на ковш под тобой обернувшихся недр. И вися на зубце, в промежутке, где реки меняют полярность, можно видеть по списку: пары, каменюги и петлистую нефть. Ты уставился, как солдат, на отвязанную реальность. Нефть выходит бараном с двойной загогулиной на тебя, неофит. Ты ли выманил девушку-нефть из склепа в сады Гесперид белым наливом? Провод ли высоковольтный в купальню упал и оцепенело кино? Оседает труба заводская в чехле под направленным взрывом. Нефть идёт своим ходом глухим, вслед за третьим, которого не дано. С этой нефтью, как с выпуклым зеркалом, – словно игры с орлом без перчатки: ты качаешься – ближе и дальше – от клюва его увильнув. Не даёт разойтись на заблёванной синей вагонной площадке. И похожи, как две капли нефти, капля нефти, бассейн с хусейном и Лувр. Ты прошёл эту стадию на цыпочках по указке аравийского властелина, ведомый за волосы по отвесу, где выжить не предполагал. Стоя на кадыке, а проверить – на точке плавления парафина, ты вцепился в барана подземного и – ввинтил ему по рогам. Как кувшины, в кладовую тьму уходя, острые ставят на ней пятёрки, ободками вещей в моей жизни запомнилась первая треть. Скрыты убийцы, но их ребристые палки, как неонки, оттеняют подтёки. Пальцы Тюльпа бродят по моргу, тычут в небо и находят там нефть. И когда она вышла на волю, применила с черня она онемение, так светлеет песок под стопой и редеет после взрыва толпа. Перебежки ракушек и вспышек под серпами затмения, наползание почв крупным планом… И ты понял, куда ты попал… Ты бы в бочке белил её утопил, но ответил её абсолютным безделием, ты прервал свои поиски и отключил зеркала в непохожих вещах, и пока она медленно шарит, подобно в Бермудах бессвязным флотилиям, осторожно, как иглы меняют в отхожих местах, и пока она ставит баррель на баррель свои желтоватые башни, и пока она на верёвочке водит самонапрягающееся слепое пятно серебристых хранилищ, схлопнувшихся в направлении внешнем, и пока на изнанке твоей лобной кости она пробегает диалоговое окно, и пока её пробуют пальцем татары и размазывают по скулам, и цивилизации вязнут в ней, как жучки, попавшие в интернет, пока мы приклеиваем лепестки на носы, валяясь по нефтью залитым скалам, и пока постель наша пахнет нефтью, что – удвоенный бред, и пока в длинном платье с высокой причёской ты похожа на ложку — так наивно срисую, – пока чувствуешь под каблуком нефтяной запас, пока царствуешь, злясь на себя, существуешь, царапаешься немножко, — разновес расстояний – в пользу нефти, разделяющей нас, там, где реки друг к другу валетом слушают колокольцы Валдая, пока сон заставляет жевать стекло, но следит, чтоб его ты не проглотил, сердцевина Земли тебя крутит на вагонных колёсах, сама собой не владея, — нефть подступает к горлу. Её на себя тянет, к ней жмётся прибрежный ил. 2. Долина транзита
Шакал и ворона: ни внешней, ни внутренней крови меж ними. Вдали нарисован дымящийся динамит. Их контуры на честном слове уже наготове покинуть ядро черноты и принять незаконченный вид. Над ними баллоны с речами дрейфуют – листается комикс на пляже остистом, подветренном. Заперся грот-новодел. Разведрилось. Стало понятно, что врытый по пояс фотограф был сварен из бронзы, и ни на кого – наводил. Я спрятал оружие, связь отключил и свернул в Долину Транзита. Прощай, побережье смешное! Чего я искал? Альтдорфер не скажет, и Дарий. По зеркалу заднего вида хромала ворона, клевал и маячил шакал. Долина в горах пузырилась и напоминала соприкосновение пауз. Пчела над обрывом, внизу – полигоны гладиаторских школ. Стекляшки подстанций и трубопроводы за ярусом ярус. И ртутные лифты с тенями нефтяников штырями усеивали котёл. Как два электронные скрутня, заметив друг друга, пропали взаимно две тени – ворона и, чуть задержавшись, – шакал; как две электронные даты, ознобно стирая детали… Долина, напротив, раскручивалась, и припоминала аркан. И каждый участок района был точно вменённый в разметку, он пуст был, но и, сверх того, на чудесный порядок пустей, как кубик, который всегда на шестёрке, внушает догадку о мнимости как бы пяти остальных плоскостей. Изъяты частично: постройки, развязки, проходы и вышки. И эта изъятость царит и дует в подпольный манок. Двойник ли, свисая с орбиты, хватал человеков под мышки: за локти – в замок и – в потёмки (как через борта – на полок). В дверях арсенала провидица явилась, стакана не допила, и так неуверенно, словно по глобусу пальцем ведёт и путает авиалинию с маршрутом подводного кабеля (а в этой растяжке сознания ни шагу не сделать вперёд), «Мы ждём приближения нефти, – сказала, чертя пирамиды на воздухе, – остальные обжили ржавеющий флот, в акустике танкеров сонных, пока мы в Долине Транзита, скользят по мазуту и в перегородках вешаются через год. Другие в ущельях кочуют и здесь появляются редко: прекрасное ловят мгновенье – и эта задача проста — кто может из правильной пушки выбить центральную скрепку арочного моста». Бесхозная, в стратосфере зависшая на отметке, где ещё рано для парашюта, в летаргической высоте, эта долина, разбитая на кривые клетки, похожа на дирижабль с солнечной батареей, на полухолостом винте, с терпением геологическим, с опорой на ожидание, с истерикой, что не отнять, когда уже вспыхнула сеть: соляризованное изображение короткого замыкания долины, облившейся нефтью, верней – опрокинутой в нефть. Здесь роль астронома и историка мне показалась притворной. «Нефть, – я записал, – это некий обещанный человек, заочная память, уходящая от ответа и формы, чтобы стереть начало, как по приказу сына был убит Улугбек». |
