– Разумеется. Слишком много времени и сил ушло на создание этих четверых, чтобы рисковать ими.

– Ну что ж. мы ждали столько времени, подождём ещё.

Не глава.

На Земле не может быть ТАКОГО. Или меня не может быть на Земле. Я может уже умерла и это такой странный Ад, специально для меня? Я ведь всегда боялась заблудиться. Стоило мне зайти за третью сосну и потерять из виду своих спутников, как у меня начиналась истерика

А может, я просто сплю? Точно! Я просто сплю и это мой персональный кошмар. Надо проснуться. А как это сделать? Так, надо лечь, уснуть и потом проснуться. Так просто. Я падаю, валюсь, рушусь на землю. Надо уснуть. Это будет нетрудно. Я устала, даже дышать не хочется. Сейчас, сейчас. Я уже засыпаю. Ветки снова ползут к моим рукам. Пусть ползут, что они могут? Ничего они мне в моём сне не сделают. Меня скоро здесь не будет. Меня уже почти нет. Ладони становятся ватными. Кулак разжимается. И я, закрыв глаза, ещё успеваю заметить спички, выпавшие из руки.

Мне хорошо. Какая я умница. Даже во сне понимаю, что надо делать. Подумаешь, кошмар. Не

Впервой. Прорвёмся. Про-рвём-ся.

Я проваливаюсь вниз, в розовую вату. Ниже, ниже. Нет, я лечу. Где верх, где низ? Мутит. Что-то я никак не могу уснуть. То есть не уснуть, а наоборот проснуться. То есть … тьфу. Плохо мне. Во сне так плохо не бывает. Или бывает. Или не бывает. Бывает. Бы-ва-ет.

Бы-ы-ва-а-е-е-ет –

какое

странное слово

Что оно означает?

Не помню, не знаю.

Голова тяжелая. Такое ощущение, что меня схватили рукой за мозг и тащат куда– то. Надо бы как то избавиться от этого ощущения. Головой тряхнуть, например. Я мотаю головой. Что– то кольнуло справа.

Снова.

Снова.

Что-то там лежит и упирается

мне в висок. И мне больно. Но почему

я

тогда

не просыпаюсь? Мотнём посильнее. Ого, как больно. Глаза распахнулись. Я проснулась или нет?

Змеи вокруг лица.

С ногами.

Шевелятся.

Медленно так.

Наверное, тоже спят. Ноги вверх, вниз, вверх, вниз. Да это не ноги, а листья. Какие странные змеи с листьями вместо ног. Как же они ходят?

Надо их убрать от лица. Что-то руки не слушаются. Ну, понятно, я же сплю. А что это мне мешает нормально заснуть, чтобы потом проснуться? Что там колет в висок? Поворачиваю голову – не видно, но ощущается. Встать я не могу – понятно сон. Попробуем рукой. Получается плохо, но надо постараться. Подтягиваю руку к лицу, и из горла вырывается просто дикий визг. Ладони, запястья оплетены серыми ветками-змеями, присосавшимися к ранкам. Нет, такого я даже во сне терпеть не намерена. Отрываю паразитов с рук, с лица, ах, ты мерзость, даже под одежду уже забралась. Надо приподняться. Упираюсь ладонью в землю. Что-то под рукой. О! Спички. Интересно, а во сне можно спичку зажечь? Пальцы не слушаются. А ну стоять! Смирно! Это мой сон или где? Упали – отжались. Раз – два раз – два. Мы писали, мы писали наши ля-ля-ля устали. Мы пивка сейчас попьём и опять писать пойдем. Вроде заработали. Теперь аккуратно поднимаем спички. Блин, какая плотная упаковка. А зубки нам на что? Так, спичку вытащили, молодца, теперь чиркалку достанем. Дальше, в правую ручку спичку, в левую, наоборот, чиркалку. Чирк! Опа, с первого раза. Нет, можут ведь, когда хочут. Это не гражданские – из десяти пять, если зажгутся, считай, повезло. Красивый огонь, слегка искрится. А чёрт, обжёг. Странный сон. Руки в крови и болят, висок болит, ожог болит, ноги, спина, даже горло и то болит – орала то – как потерпевшая. А проснуться не могу. И это ещё что? Не поняла, ветки то куда делись? Смотри-ка ни одной поблизости. Метрах в двух есть, а рядом нету. Только голые стволы. И листья-иглы, опавшие, под ногами похрустывают.

И… спать совсем не хочется. Морок какой-то. Сейчас подышу, успокоюсь, определю с какой стороны я сюда прибежала, развернусь и пойду, помолясь. Или побегу матерясь.

Ох, прости меня Господи. За язык мой – наказание мне. Так, осмотримся. Следов никаких не видно. Ветки, прячась в стволы, сбросили все листья и засыпали всё что можно. Да какие ветки! Какие ветки! Нет никаких веток и быть не может. Не может быть такой жути на Земле. Даже в Африке такого нет, а уж в Сибири то – кому смеяться?!

С одной стороны я начала приходить в себя, понимая, что никакой это не сон, а с другой, липкий ужас снова начал подниматься по ногам, по спине и животу, подбираясь к сердцу уже готовому остановиться.

Собрав остатки разума, я, для начала, крепко стиснула зубы, чтобы снова не услышать свой дикий крик.

Потом аккуратно и очень медленно достала ещё одну спичку, лизнула, просто так, чтобы ощутить вкус и лишний раз убедиться, что я не сплю. Потом зажгла спичку и уронила её на землю, под ноги.

Двое

– Я не могу дождаться. Это то, что нам было нужно. Соединение этих двух наборов даст нам необходимый код.

– Не хвались цыплятами, пока кура не снеслась.

– Что?

– Так говорят дикари, когда хотят сказать, что не стоит обсуждать то, что ещё не сделано. Еще неизвестно, какой набор получится в итоге.

– Ты общаешься с дикарями?

– Смешно.

-Вот она.

Нянька распахнула перед ним двери. И то, что он увидел больно резануло по сердцу. Дочь сидела на кровати, слегка наклонившись вперёд. Голова её мелко, мелко тряслась. Тонкие пальцы паучьими лапками мяли ткань платья. Корм подошёл, сел рядом, взял её за руку, обнял другой рукой за плечи и тихонько покачиваясь, запел колыбельную песенку. Ту, которую когда то пела ему Нянька. Простые слова, простая мелодия, тихий голос. Он пел эту песню для дочери каждый день. Каждый день в течении восемнадцати оборотов. С самого первого дня её жизни. Сначала это было необходимо ему. Он качал на руках крошечного человечка, пел колыбельную и пытался увидеть в не оформившемся младенческом личике черты утраченной возлюбленной. Потом это стало необходимым ей. Гораздо необходимее, чем пища или даже воздух.

В тот день, когда стало окончательно ясно, что его дочь безумна, и с этим ничего нельзя поделать, он сам чуть было не сошёл с ума.

Он не выдержал.

Он сбежал.

Он придумал какую то, никому не нужную экспедицию. И сам возглавил её, сумев убедительно мотивировать своё отсутствие в городе. Спрятал свою трусость за выдуманной необходимостью.

Посланец догнал его уже на вторые сутки.

То, что он увидел тогда, было действительно страшно. Девочка лежала, скорчившись в углу кровати и голосом тихим, но такой низкой частоты, что мороз продирал по коже, то ли выла, то ли рычала.

Корм двинулся было к ней, но пронзительный визг резанул по ушам и сразу без остановки, необходимой для вдоха, сменился на низкий жуткий вой.

– Колыбельную. Спой ей колыбельную. – Услышал он чей то шёпот. И он запел.

Он пел долго, постепенно пододвигаясь всё ближе и ближе к дочери, тихонько сел на кровать, медленно протянул к ней руку, осторожно погладил по голове. Ещё раз. Ещё. Девочка перестала выть. Он взял её на руки, прижал к груди.

Он пел ей о теплом солнышке, голубом небе и белых облаках. Он пел о любви и нежности. Он пел и учился жить с этой страшной болью в груди.

Он поёт эту песню каждый день уже много, много оборотов.

Постепенно дочь успокоилась. Дыхание её стало ровным. Тело обмякло, и Корм уложил дочь на постель. Посещение было окончено. Можно было просидеть с ней весь день и всю ночь это ничего бы не изменило. Она так и будет лежать с открытыми глазами, не реагируя ни на что. Ни на голод, ни на жажду. Ни на жар, ни на холод, безучастно глотая положенную в рот пищу, и так же безучастно испражняясь.

Корм поднял голову. Нянька стояла рядом и смотрела на него. В её глазах не было укора.

– Ты устал. Ты совершенно вымотался за последнее время. Всему есть предел Корм. Даже твоей выносливости. Не надо так себя загонять. Ты должен отдохнуть. И взять себе женщину.