Сула не знала, было ли это трагедией для нее лично. И склонялась к мысли, что не было. Если она и участвует в трагедии, то это трагедия наксидов.

Она вышла из клуба с чувством, что обрела какое-то знание о мире, что-то несущее одновременно радость и отчаяние, и до дома неслась как на крыльях — восторг открытия не оставлял ее. Сула мчалась домой — не во временное пристанище, в котором она с командой планировала нападения и взламывала базу Управления госрегистрацией, ведь это всего лишь место сбора, а домой, в однокомнатную квартирку, купленную лично для себя.

Улицы быстро пустели в тусклом, экономном свете фонарей. Припозднившийся торговец на углу спешил продать последние кукурузные початки, чтобы собрать гриль и уйти, и Сула помогла ему — купила один и с удовольствием съела, чувствуя аромат дымка и вкус кристалликов соли.

Горело лишь несколько ламп, и Сула очень удивилась, наткнувшись в полутьме на кого-то у лестницы. Сердце бешено забилось, она автоматически приняла защитную стойку, зажав початок, как нож, в кулаке…

— Это ты, прекрасная госпожа?

Сула узнала голос и расслабилась, хотя сердце все еще колотилось.

— Скачок? Ты что здесь так поздно?

Скачок гордо ответил:

— Нельзя предугадать, когда и кому захочется заглянуть сюда, в мой офис.

Говорил он о куске тротуара у подъезда, где он проворачивал какие-то дела. Но Сула с радостью прощала Скачку все на свете за необычайные черные глаза, лучистые и блестящие. К сожалению, сейчас в темноте их было не видно.

— Ты давно не показывалась, прекрасная госпожа. Я в отчаянии, — в голосе прозвучал упрек.

— Подвернулась работенка в другой части города.

— Работа? — чуть радостнее переспросил он. — Какая?

— На складе. Временная. Теперь ее уже нет.

— Гуляла, кутила, разве нет? Кутила без Скачка? — Это было похоже на обвинение.

— Ходила слушать дериву, — сказала Сула.

— Дериву? — презрительно бросил Скачок. — Как же это мрачно. Позволь Скачку развлечь тебя. Я бы угостил тебя достойно, как знатнейшего пэра из Верхнего города. Как королеву. Ты никогда бы не пожалела, что пошла со Скачком.

— Может в другой раз. Сейчас очень хочется спать.

— Сон туманит разум. У меня есть кое-что, что не даст заснуть.

Он сунул ей в ладонь какой-то листок. В желтом свете, льющемся из подъезда, она попыталась рассмотреть, что это. "Сопротивление", — прочитала она.

Скачок уже давно, с самой первой их встречи, ухаживал за Сулой, но все равно ему не удалось скрыть удивление, когда она радостно обняла и поцеловала его.

— Прекрасная госпожа, — сказал он, — ты не пожалеешь…

— Не пожалею, — откликнулась она, убегая в сторону подъезда. — Поосторожнее тут это раздавай, ладно?

Он бросил в ее сторону укоряющий взгляд.

— Скачок всегда осторожен.

Сула с легким сердцем вошла в дом, поднялась на свой этаж и проверила, нет ли следов взлома на двери. Потом зашла в квартиру, включила свет и посмотрела на копию "Сопротивления", напечатанную на вполне приличном пластике. На листке не оказалось ни даты, ни адреса типографии, ни водяных знаков.

"Лояльный друг предложил вручить это вам"… Чудненько!

Спасибо, Скачок, лояльный друг.

В квартире было жарко и пахло запустением. Сула подошла к оконной нише и прикрепила "Сопротивление" к вазе на широком подоконнике. Потом распахнула окно, проветривая комнату, проверила оружие и гранаты в тайниках, и, поджав под себя ноги, уселась на койку полюбоваться, как бледный пластик листовки отражается в фарфоре старинной вазы цвета морской волны.

Эта китайская ваза была сделана еще на Земле во времена Империи Сун и стоила столько, что если бы соседи узнали, забили бы друг друга насмерть фомками, наперегонки пытаясь взломать дверь. Она купила ее до нашествия наксидов, практически сразу после того, как получила состояние бедняжки Кэроль; купила за бешеные деньги — четырнадцать тысяч зенитов, но за такую вещь можно было отдать и больше.

Сула обожала фарфор. У нее никогда не было ничего ценного, но раз уж ей приходится тратить жизнь на вероятно тщетные попытки противостоять наксидам, можно позволить себе хотя бы один каприз.

Остальную сумму она вложила гораздо разумнее.

Еще пару минут Сула наслаждалась созерцанием вазы, а потом приняла душ и хотела идти спать. Но в комнате для нее, отъявленной аккуратистки, оказалось слишком грязно, и пришлось потратить несколько минут, вытирая пыль. Напоследок она почти благоговейно протерла фарфоровую вазу и отправилась в постель.

Утром "Сопротивление" было везде: на фонарных столбах, на столиках в кафе, на ступенях под старыми железками или кусками кирпича. В ближайшей кондитерской Сула полакомилась сладкой булочкой и запила чашкой чая из самовара. В очереди к самовару две женщины обсуждали листок:

— Теперь я знаю, как отбрить этого мерзкого Кларваша с его запросами сведений.

К явочной квартире Сула шла в замечательном настроении, но вдруг заметила, что цветок на окне передвинут: "Кто-то внутри, все чисто". Все равно Сула поднялась по черной лестнице и осторожно заглянула в кухню: Шона сидела на полу у маленького столика, разложив перед собой детали взрывного устройства. Она смотрела на настенный экран и беззвучно плакала.

У Сулы внутри все оборвалось.

— Что случилось?

Спенс подняла полные слез глаза.

— Они казнят заложников. Пятьдесят пять, по одиннадцать от каждой расы. Из-за распространения подрывной литературы. И расстреливают всех, кого хватают. Говорят, что уже многих поймали. — Она полезла за платком. — Это мы виноваты, — рыдала она.

"Соберись, — хотела сказать Сула. — А как ты думаешь, зачем бомба?"

Вместо этого она вошла и попыталась успокоить Шону:

— Это не наша вина. Это всё враг. Они виноваты, не мы. Мы не стреляли в заложников.

На экране на казнь вели группу даймонгов. "Если нам повезет, — думала Сула, — по-настоящему повезет, то наксиды не прекратят расстрелы в ближайшее время. "

— Всегда считал трагедию самым человеческим из искусств, — сказал старший капитан лорд Гомберг Флетчер. — Иным расам ее не понять.

— А как же "Посланник" Лакаджа Траллина? — возразила первый лейтенант Фульвия Казакова.

— Хор там звучит великолепно, для даймонгов, конечно, — неохотно согласился Флетчер, — но сами образы лорда Гармина и леди Опподы не раскрыты.

Казалось, обед у капитана никогда не кончится. На огромном столе каждую тарелку, блюдце, чашку, бокал и солонку украшал герб Флетчеров, и сам стол окружало другое празднество — на фресках. Со стен смотрели пирующие гости: раскинувшиеся на ложах древние терранцы в простынях, бесчинствующие среди виноградных лоз пьяные рогатые гуманоиды с волосатыми ляжками и раздвоенными копытами, высокий важный юнец в венке из листвы среди дев, несущих деревянные фаллосы. По углам комнаты стояли статуи — изящные полуобнаженные женщины с кубками. В центре стола возвышалась массивная золотая скульптура — вооруженные до зубов воины неизвестно зачем охраняли сверкающие груды металлических фруктов и орехов.

Капитан слыл покровителем искусств — отпрыск таких именитых и до неприличия богатых кланов, как Гомберги и Флетчеры, мог позволить себе такой каприз. Он не поскупился на украшение "Прославленного", потратив уйму денег на создание корабля-шедевра на зависть всему флоту. На обшивке судна красовался сложный геометрический рисунок — сочетание ослепительно белого, бледно зеленого и розового. Внутри флагман был отделан еще более разнообразно: абстрактными узорами, невероятными пейзажами, оптическими иллюзиями, сценами охоты и балов, лесами и виноградниками, причудливой архитектурой и штормами на море. В основном это была компьютерная графика: картины распечатывались на длинных рулонах, а потом клеились, как обычные обои, но стены апартаментов капитана были расписаны вручную седеющим и вечно растрепанным коротышкой-художником Монтемаром Джуксом, привезенным на корабль самим Флетчером в качестве слуги и тут же получившим звание такелажника первого класса.