Тем временем лихорадка, не сдерживаемая мной, расползалась по городу. Как паук, она окрашивала дома в черный цвет один за одним, расширяя свою страшную сеть. Люди не бросали умирающих, даже зная, что заразятся сами, и я видела в этом больше глупости, чем сострадания.

В тот день недалеко от поместья, на берегу реки сложили огромный костер. Люди готовились к публичной казни, как к празднику: мост был украшен фонариками и цветными лентами. Все жители, включая мэра, искренне верили, что смерть ведьмы избавит их от напасти. Я не могу винить их в этом, но им не дано было понять, что зло или добро не зависит от одного человека — они зависят от всех. Если бы их сердца были полны света, моя злость никогда не причинила бы им вреда и не вызвала эпидемию. Если бы они просто приняли мою помощь, со временем город бы очистился. Но всегда проще видеть источник зла в ком-то другом, а не в себе, в ком-то другом, которого можно принести в жертву во имя своего светлого будущего. Меня несли на костер, а я уже почти нечего не чувствовала, смутно осознавая лишь то, что вместе со мной где-то умирает Катарина и еще несколько человек, которых уже никому не спасти.

В момент, когда огонь лизнул мои ноги, я очнулась, ощущая, как сила в последний раз разливается во мне. Я уже знала, что этот огонь не потухнет, он сожрет все вокруг, очищая берег и город от болезни. Когда боль охватила меня, освобождая всю мою боль, злость и ненависть, я не выдержала и закричала:

— Будь ты проклят, Фернан де Монтрев! Будь проклят город, предавший меня! Я спасу вас в последний раз, но придет та, чья сила будет во сто крат больше моей, она дотянется до каждого из вас! И остановит ее только большая любовь, которой не было у меня, но которая врачует души и спасает жизнь…

В подвале повисла тишина. Клод переваривал услышанное и почти физически ощущал, что Абрам за его спиной точно также обдумывает всю историю.

— Но если Вы сгорели на том костре, который устроил пожар, — начал Абрам, и его хриплый голос звучал неестественно и непривычно, — то чей же скелет мы нашли?

— Это бедняжка Катарина, — вздохнула Маргарита. — Я была несправедлива к ней. Она пришла освободить меня, но не успела и навеки осталась здесь. Я пыталась прийти к ее сыну, но он боится меня. Поэтому я пришла к вам с просьбой.

— Просьбой? — удивился Клод, невольно заметив, что и его голос как-то изменился.

— Если хотите спасти этот город, начните с малого: предайте земле останки бедной девушки. Найдите ведьму. И покажите ей, что мир состоит не только из злобы, боли и ненависти.

Светало. Солнце яркими лучами расчертило город, обнажило узоры кирпичной кладки и прогнало сумрак с крыш и переулков. Тени постепенно отступали, освобождая место новому дню. Когда свет проник сквозь часовой механизм, Марк открыл глаза.

Механизм над самой его головой натужно скрипнул и начал отбивать десять часов. Дослушав бой до конца, Марк сел и осмотрел комнату. Никого не было. Видения все еще теснились и мешались в его голове, но едва ли он был этим обеспокоен: все его прошлое тяжелым грузом висело на плечах каждый день, и вряд ли он мог себе позволить его забыть. Он стал перебирать в памяти события прошедшего вечера, и рука невольно потянулась к тонкой серебряной цепочке, на которой слабенько звякнул небольшой ключ.

— Не вышло, значит, — вздохнул Марк.

Он безучастно посмотрел на движущийся механизм, которой работал без устали, и подумал, что часы вполне могли бы сойти за живое существо. Для них тоже нет возврата в прошлое, нет будущего, а только настоящее, методично отмеренное резными стрелками. Цепочка серебристой искрой скользнула обратно под рубашку и замерла. Марк теперь смотрел на то место, где лежала без сознания Клаудия.

Куда она могла пойти? Вряд ли в магазин — в такое неспокойное время мало кому понадобится заказывать букеты. Рынок уже несколько дней как обезлюдел, а дальше моста она редко заходила. Оставался либо ее дом, либо таверна Лукаса. Потерев ушибленный при падении затылок, Марк поднялся и пошел к выходу.

Город будто вымер. Неестественная тревожная тишина буквально звенела от каждого шага по мостовой, как нежный хрусталь. Почти все окна были закрыты или затянуты черной тканью, что издали выглядело будто зияющие раны в фасаде дома. Без тягучих звуков аккордеона скрипучее тиканье часов походило на зловещий приговор, и даже птиц не было слышно. Марк почувствовал, как по спине пробежал холодок. Хотелось крикнуть «есть кто живой?», но тишина вокруг вдруг тоже показалась ему вполне живой и разумной, которую лучше не тревожить.

Впервые на памяти Марка таверна была закрыта. Ставни заколочены, а дверь заперта на засов снаружи. В доме напротив на двери был смолой нарисован круг — знак черной лихорадки, метка зараженных. Ниже был подпись:

Невольно отшатнувшись, Марк ударился спиной о фонарный столб, и глухой стук разнесся вдоль улицы. Стремление найти Клаудию смешалось со страхом. Марк не мог сказать точно, чего он боится больше: либо что с девушкой что-то произойдет, либо что она и есть причина всему происходящему.

Смесь тревоги и ужаса постепенно овладевала им, мешая думать и рассуждать. Не помня себя, он бросился обратно на площадь, а оттуда поспешил самым коротким путем к домику Абрама. Дорога проходила кривыми закоулками, через которые мало кто ходил даже в светлое время суток. Эти городские лабиринты петляли и разветвлялись, заводя в многочисленные тупики или ямы, оставшиеся на месте разрушенных домов. Но Марк бежал, интуитивно находя кратчайший путь. Вдруг что-то внутри него екнуло, и он остановился.

Перед ним лежали руины небольшого дома. По сохранившейся стене и выступающему кое-где фундаменту несложно было догадаться, что дом был большой и добротный. Верхняя часть стены почернела от копоти, кирпичи по бокам крошились и осыпались. Много лет прошло со дня разрушения, но Марк не видел и не замечал ничего из этого. На развалинах сидела чья-то фигура, и даже издали было заметно, что она дрожит то ли от холода, то ли от рыданий.

Помедлив с минуту, Марк бросился к ней и опустился рядом на колени. В момент, когда он замер на дороге, он уже узнал ее. Клаудия сидела, раскачиваясь взад-вперед, обхватив себя руками и закрыв глаза. Она что-то бормотала себе под нос, не разобрать.

— Клаудия? — осторожно спросил Марк, слегка приобняв ее за плечи. — Что с тобой? Как ты?

— Близко… Близко, но надо ближе… Она так близко, почти рядом, почти…

— Кто она? Та женщина? О ком ты говоришь?

— Она не дает мне… Не могу… дотянуться… Никак…

— Что не дает? Кто она? Очнись, Клая, поговори со мной! — Марк резко встряхнул девушку за плечи, но она лишь мотнула головой и продолжала шептать.

— Только она нужна… Только она… Так близко, так близко…

Марк отпустил ее и сел на землю. Без поддержки девушка сильно покачнулась и едва не упала, но Марк вовремя снова подхватил ее, укутал в свой плащ и посадил рядом с собой, прислонив спиной к остаткам стены.

— Мне не выжить без нее… Я не могу больше ждать… Сколько еще… — бормотала Клаудия.

Марк не имел ни малейшего представления, о чем она, но такое уже было не впервой. И хотя его раздражало собственное бессилие, единственное, что он мог сейчас сделать — это ждать, когда приступ закончится. Он посмотрел на полупрозрачное небо и вдруг вспомнил, когда приступ случился впервые: он тогда чуть с ума не сошел от страха, но тогда и Клая вела себя иначе: кидалась на стены, била горшки с цветами, кричала и угрожала кого-то найти и отомстить. Ему с Абрамом едва удалось привести ее в чувство. Клаудии тогда было немногим больше десяти лет, а Марк был уверен, что именно тогда у него появились на голове седые волосы.

Солнце поднималось все выше и выше, день обещал быть ясным. Марк сел на землю рядом с девушкой и обхватил колени руками. Клая рядом все еще раскачивалась из стороны в сторону, что-то бормоча, но уже будто в полусне. Легкий ветер едва обдувал лицо, и среди руин казалось, что они остались вдвоем в целом мире.