Теперь, без ночных путешествий, мои приступы стали острее и чаще. Доктор бывало проводил со мной дни и ночи, пуская кровь и мешая микстуры. Ничего не помогало, но время шло, и вскоре я должна была разрешиться от бремени. В одну из холодных зимних ночей я проснулась от резкой боли в животе. По ногам текло что-то теплое. Я открыла глаза и увидела перед собой лицо доктора — он был страшно напуган.

— Что с Вами? — спросила я.

Но он смотрел так, будто увидел призрака, и бормотал что-то себе под нос. Я посмотрела на его руки — они были все в крови, а правая сжимала длинную тонкую спицу.

— Вы… Вы… Я… Я думал, — бормотал он, и взгляд его становился полубезумным. — Я думал, Вы… Вы говорили, что задыхаетесь, что ребенок задыхается… И я… Не знаю, почему я… Будто кто-то управлял мной.

Резкая боль едва не переломила меня пополам. Что происходило внутри меня, что-то, названия чему я знать не хотела. Дальше все было, как в тумане, состоящем из боли и крови. А на следующий день мне сказали, что мой ребенок родился мертвый. Я в припадке кричала, что ребенок задыхается внутри меня, а доктор решил проткнуть спицей какой-то пузырь в утробе, и в итоге заколол младенца.

Целый месяц я не вставала с постели и не покидала комнату. Все было завешено черным: шторы, полог кровати, покрывало, мебель. Слуги приносили еду, выносили горшок, обтирали меня влажными полотенцами и поили микстурами. Я не была парализована — я просто потеряла желание жить. Фернан зашел лишь два раза: в то страшное утро и месяц спустя, когда сказал, что, если я не встану, он отвезет заказ гробовщику. И я поднялась, потому что мне рано было умирать.

С тех пор все изменилось: я стала живым призраком поместья даже в дневное время. Меня не замечали и обходили стороной, слуги боялись смотреть на меня, а муж старался ходить так по коридорам, чтобы не пересекаться со мной. Мы обедали и спали в разное время в разных комнатах. Мы не разговаривали. Иногда я начинала сомневаться, что это все не снится мне, а сама я не проснусь в родительском доме в своей детской комнате.

Из всех чувств во мне остались разочарование и злость. Как голодные собаки, они обгладывали мои кости, я не находила себе места, пытаясь избавиться от наваждений. Пару дней спустя мне донесли, что тот самый доктор слег со страшной болезнью: все его тело на глазах чернело и покрывалось волдырями, его мучила лихорадка, есть он не мог из-за сильной рвоты. Никто не знал, что это за болезнь, и доктор умер через два дня после этого рассказа. Признаться честно, я испытала что-то сродни ощущению свершившейся мести за своего погибшего ребенка, но не удовлетворение. Для удовлетворения этого было мало.

Но тогда мне было стыдно за свои мысли, стыдно и сейчас. Я не желала смерти, я просто хотела освободиться от гнета вины и нелюбви. Но после того случая все начало выходить из-под контроля: любое мое недовольство обрушивалось на людей приступом неизвестной болезни. Конюх, по неосторожности покалечивший мою любимую кобылу, слег через три дня. Горничная, разбившая любимый сервиз, подаренный родителями на свадьбу, заболела на следующий день и через неделю умерла. Штат прислуги пополнялся каждый месяц, но я не могла контролировать свою скопившуюся злобу. В итоге, я прогнала из своего крыла всех слуг и общалась лишь с дворецким и кухаркой, к которым не испытывала неприязни.

За закрытыми дверьми своих комнат я пыталась овладеть силой, которую послало мне небо. День за днем мне открывались новые возможности, я училась управлять предметами на расстоянии, стихиями, читать чужие мысли и вселять свой дух в другое тело. Книги открывали мне тайны трав и людских недугов, и я решила искупить свою вину. Мертвых вернуть нельзя, но я решила спасти живых. Те слуги, которым я еще могла довериться, собирали для меня травы, из которых я готовила настои, и относили их в город. Денег я не просила — было достаточно того, что я могла так помочь хоть кому-то. Первое время так и было, но потом я узнала, что существует жадность.

Некоторые из лакеев решили, что раз мои снадобья пользуются спросом, их можно выгодно продать и получить прибавку к жалованию. Они постепенно подняли цену с двух су едва ли не до франка, но я узнала об этом только тогда, когда один из них осмелился попросить меня приготовить больше товара. Товара! Так они называли человеческую жизнь! Это был просто товар! Но даже не это стало последней каплей. В порыве злости, вызванной моим отказом, тот самый лакей рассказал мне, что мой муж давно мне не верен и знают об этом все, кроме меня.

Может быть, я бы смогла простить Фернану его увлечение, если бы его возлюбленная была из хорошей семьи, воспитанная и образованная мадмуазель. Но он выбрал дочь одной из наших горничных. Понимаете, он променял меня на какую-то девку! — голос Маргариты сорвался в крике, и лицо Люси залили слезы. Никто не посмел шелохнуться, и пару минут девочка плакала в мертвой тишине. Потом Маргарита взяла себя в руки и продолжила.

У нее уже был сын от моего мужа — маленький бастард. Я не знала об этом, я была в ярости. Да и вряд ли чужой ребенок мог меня остановить. Скорее наоборот: Катарину — так ее звали — на следующий день поразила та самая ужасная болезнь. Ко мне пришла ее мать, стояла передо мной на коленях, умоляя простить и вылечить. Она заливалась слезами, говорила, что кроме дочери у нее никого больше не осталось, что последняя ниточка, удерживающая ее в этом мире.

Я слушала эту женщину, и мне было все равно. Еще подумала тогда: а что же держит меня? Но больше всего мне хотелось, чтобы мой муж пришел ко мне с мольбой о помощи. Чтобы он сознался в содеянном, смотрел мне в глаза. Но он так и не появился. Потом мне рассказали, что он выгнал больную девушку вместе с ребенком, усомнившись, что мальчик не от него, хотя все прекрасно знали правду.

В итоге я поддалась мольбам горничной и попыталась вылечить Катарину. Не знаю, почему я это сделала. Нет, я не простила и не прощу никогда, но что-то похожее на материнский инстинкт, какая-то женская солидарность, смягчили меня. Девушка шла на поправку, оставалось совсем недолго до выздоровления. На следующий день меня схватили по подозрению в колдовстве.

Как оказалось, мой дорогой муж все это время просиживал вечера в библиотеке, изучая оставленные ему предками труды по охоте на ведьм. У него давно созрел план, как избавиться от надоевшей жены, не способной родить наследника, но причину я подала ему сама. Стоило появиться больным после смерти доктора, как болезнь тут же назвали Черной лихорадкой и обвинили во всем колдовскую силу. А если болезнь насылалась колдовством, то и лечило ее колдовство. В принципе, стоит отдать ему должное, он уловил суть происходящего, но истолковал мою силу как зло, а не благо, и поэтому, испугавшись, решил избавиться.

После показательного суда в городской ратуше, где меня единогласно признали ведьмой все жители города, включая тех, кого я спасала от неминуемой гибели, меня было решено казнить. Но Фернан настоял, чтобы я сама призналась в ереси и недобром умысле, чего я сделать, разумеется, не могла. По глупости, я пыталась втолковать ему, что помогала людям, а не наоборот, но меня никто не хотел слушать. Ему, как наследнику Святой Инквизиции, поручили вырвать раскаяние у «грязной ведьмы», чтобы очистить душу перед уходом на небо, а затем и тело святым огнем.

Не знаю, сколько дней и ночей я провела здесь, — Люси обвела взглядом подвал. — Думаю, я знаю тут каждый камень, каждый инструмент, окрашенный моей кровью. Оказывается, я и не подозревала, какой зверь долгие года смотрел на меня застенчивыми глазами моего Фернана. Здесь он превращался в кровожадного тирана, палача, который был глух к моим мольбам. Я бы с радостью солгала, признаваясь во всех грехах, но он хотел не этого. Он хотел причинить мне боль, как можно больше боли, будто мои страдания приносили ему радость. В итоге, когда от меня уже почти ничего не оставалось — лишь истерзанная оболочка, он решил предать меня огню.