— Это я, Марк, — и в голосе ее звучали отблески всех самых теплых воспоминаний. — Я все помню так же, как и ты, мой дорогой старший брат.

— Ари, — Марк судорожно вздохнул и упал на колени. В горле застрял ком, а по щекам сами собой потекли слезы. И вот он уже чувствует мягкую шерсть Лиса на щеке, а руки смыкаются в объятии вокруг шеи животного. — Ари…

Когда он открыл глаза, перед ним по-прежнему стояла девушка. Она улыбалась, хотя по щекам тоже текли слезы.

Девушка ненадолго смолкла, потом повернулась спиной к брату и медленно заговорила:

— Помню, в один из вечеров мы гостили у каких-то папиных друзей — не очень высоких чиновников, но людей уважаемых. Мы с Филиппом были еще совсем маленькие, и пока взрослые обсуждали свои важные дела, мы наблюдали за детьми. Они толпились у камина и говорили о разной ерунде, — мечтательно произнесла Ари. — Смеялись каким-то глупым шуткам, придумывали друг другу забавные прозвища… Когда вернулись взрослые, их не прогнали в комнаты, а оставили пить чай и даже позволили пойти в постель попозже. Они не очень много говорили между собой, но даже в молчании было какое-то уютное умиротворение…

— Это все хорошо, конечно, — буркнул Марк. — Но что…

— Я тогда подумала, — Ари его не слушала, — а что такое семья? Это ведь не просто мама-папа-дедушка-бабушка-тетя-дядя. Это не родовое поместье и не штат прислуги вдоль стен. Это вот такой уют в тишине у камина, когда можно говорить ни о чем и обо всем, а потом пить чай и молчать, и знать, что тебя поймут.

— Почему ты рассказываешь мне все это? — Марк чувствовал раздражение. Он знал, что в этих воспоминаниях ему не место, и осознание его больно ранило. — Как это поможет нам?

— А что такое семья для тебя, брат?

— Я… — начал он и умолк. Перед глазами снова предстали самые позорные воспоминания его жизни, так или иначе связанные с отцом. Изгнание из поместья, кража ключей и пропажа матери, отказ в просьбе устроиться хоть куда-нибудь, чтобы заработать на жизнь, насмешки младшего брата. Все их часы с Ари, вырванные и вымученные, неизменно укрытые покровом тайны и недозволенности, и, может быть, оттого такие долгожданные и яркие.

— У таких, как я, нет семьи, Ари, — прошептал Марк. — Зачем мы теряем время здесь? К чему это все?

— Ты не прав, — тоже шепотом ответила она и подошла вплотную. Теперь Марк чувствовал ее — запах кожи, легкое прикосновение волос и тихое дыхание. От нее шел слабый запах лилий. — Я твоя семья.

Она раскинула руки и обняла брата за шею.

— Я все еще помню, — слова засыпались быстро, как дробь капель по камням. — У меня осталось не так много времени, но я еще помню. Как только ведьма наберет полную силу, я исчезну навсегда, и лилии погибнут вместе со мной.

— Ари…

— Помоги мне, Марк, — взмолилась она. — Я не хочу уходить, не хочу умирать. Прошу тебя, помоги.

— Но о чем ты просишь? Я только знаю, что происходит нечто странное и страшное. Я знаю, что в этом замешана Клаудия. Но почему именно она, почему именно ты? Как я могу спасти обеих?

— Я не знаю всех причин. У каждого города должен быть хранитель — так получилось, что им стала я. Ты никогда не задумывался о часах, построенных дедушкой? Лис, орел и рыба охотятся за маленькой птичкой, которая и есть время. А звери — прекрасная метафора различных слоев горожан, не находишь? Я стала тем, кем была по праву рождения — лисом, занявшим не самым честным путем твое место, брат. Я ведь получала то, чего ты был лишен — не думай, что я не понимала. У меня было много времени, чтобы посмотреть на мир другими глазами. Никто не виноват, что я умерла, что заняла место хранителя. Так уж вышло, что я должна спасти то, что осталось от этого города, — она взмахнула, указав в сторону Тремолы. — Клаудия не виновата в происходящем: она не ведает, что творит. Дух ведьмы почти полностью овладел ей — как только девочка умрет, пути назад уже не будет.

— Люси! — ахнул Марк. — Неужели она?.. Не может быть! Я же просил ее! Просил не убивать!

Он повернулся в сторону города и собрался бежать.

— Постой, это еще не все, — продолжала девушка. — Ты не можешь сейчас вмешаться.

— Но почему? Она же погибнет, ты сама это сказала!

— Нельзя, — Ари неумолимо покачала головой. — Пока там Клод. Это он должен спасти Клаудию. Ты только можешь помочь.

— Клод? — удивленно моргнул Марк. — Он? Почему Клод?

«Что он вообще может?» — едва не вырвалось у него.

— У каждого своя роль.

Безумие на площади подходило к своей кульминации. Толпа улюлюкала и бесновалась, и чем сильнее разгоралось пламя, тем больше было неистовство. Густав носился взад-вперед, подначивая народ, но люди уже не нуждались в поддержке. Исступленные, они кричали все как один:

— Горите в аду!

Какая-то женщина подняла камень с земли и запустила им в пленников. Другие с радостью последовали ее примеру, и на Клода обрушился целый град. Несколько из них рассекли щеку и бровь, другие попадали в руки. Он попытался повернуться вокруг столба так, чтобы заслонить девочку.

— Гори, ведьма! Умри за наших детей! — кричала женщина, крепко державшая за руку мальчугана, который все пытался вырваться или спрятаться в ее юбках. Но мать крепко держала его, то и дело заставляя повернуться лицом к костру. — Смотри, как они будут умирать! Смотри!

Смог убежать мальчик или нет, Клод уже не увидел — кровь из рассеченной брови заливала глаза. Дым словно облепил все тело, а ноги нестерпимо пекло. Огонь еще только занимался где-то у самого подножия, но стремительно подбирался к людям.

«Вот и все», — обреченно подумал Клод, хотя какая-то его часть отчаянно не хотела умирать. Она металась внутри него, как раненая птица, отчаянно ища способ освободиться и спастись.

— Умри за тех, кого забрало твое колдовство! — кричали тем временем люди.

Пламя подбиралось все ближе к ногам. Еще немного — и огонь робко лизнул ботинки Клода, превращая их в лохмотья. Ступням стало нестерпимо жарко, будто их с размаху сунули в кипяток. Жар поднимался все выше и выше, охватывая голень, колени, бедра. Ступни тем временем буквально плавились вместе с ботинками, кожа лопалась, и Клоду казалось, что он слышит, как кипит кровь и трещат кости. От боли рядом очнулась Люси и закричала. Его голос присоединился к ней:

— Помогите!

— Пожалуйста, кто-нибудь!

— Горите, дети дьявола! — отвечала им толпа.

— Спасите!!! — истошно закричал Клод, чувствуя, как срывается голос в тщетной попытке перекричать толпу, а глаза застилают слезы боли и отчаяния. Глотка забилась дымом и гарью, тело обессилело.

И тут небо будто разверзлось под грохотом сильного мужского голоса:

— Хватит! — пророкотал он, и будто бы камни посыпались с неба. Все крики смолкли, и даже огонь словно остановился. — Стойте!

Откуда-то сверху разнесся пронзительный скрип, а по брусчатке — цокот копыт. Замершая толпа смотрела на своих пленников, но теперь со смесью удивления и ужаса, люди стояли в тех позах, в которых их настиг голос, и не могли пошевелиться, лишь переглядываться в поисках помощи. Клод поднял голову и встретился взглядом с насмешливым черным глазом, горящим над головами людей как всевидящее око.

— Сколько зим! — весело крикнул ему Дик Одноглазый. — Не так представлял себе я нашу встречу.

Клод попытался что-то ответить, но из горла вырывался лишь какой-то хрип.

— Говорил я тебе, не ходи в мертвый город, — продолжал Дик, без тени удивления, будто спасает людей от публичной казни на костре каждый вторник. — Хорошо хоть додумался меня позвать.

Он не спеша слез с лошади и проковылял к пятачку около башни, на котором застыли Густав, пара парней, связавших Клода, и сам Клод с Люси в объятиях застывшего огня. Дик спокойно и в полном молчании развязал Клода и девочку, аккуратно усадил их спиной к башне и связал той же самой веревкой Густава с помощниками. Затем опустился рядом со спасенными пленниками и вытянул ноги.