Я аккуратно переводил всё от себя к ней, одно за другим. Всё, совершенное мной здесь, на ее территории, приписывалось ей без ощутимых помех. Но, покончив со здешними достижениями и провалами, я вспомнил, что есть еще кое-что. То, что принадлежит только мне, а ей не принадлежит. Но раз меня нет, оно не принадлежит и мне. Моя история. Моя жизнь когда-то давно. Этого просто не было никогда, не было совсем, раз не было меня.

Даже вспоминать об этом нелегко. Как я думал об этом – и не исчез насовсем?

Я думал: меня же нет и не было никогда. Это всё выдумки. Человеческий разум и не такое может изобрести. Защиты, психологические защиты. Меня нет. Я отказался от себя и

отказался от Вальпараисо.

И перестал дышать.

Я лежал и не дышал. Чистая правда: лежу, и не дышу, и как будто не собираюсь. И меня это не беспокоит. Я и шевелиться не могу – да и не хочу, собственно, даже не то чтобы не хочу, а мне как-то незачем.

И вот я так лежу, не дышу, не шевелюсь, и сердце внутри как нечто постороннее, потому что шевелится, бьется – и это любопытно, но только самую малость.

Это, конечно, на самом деле продолжалось считанные мгновения. Но для меня-то время как будто остановилось.

Тот, кого я люблю, проснулся и спросил: эй, ты чего? что с тобой?

И я вдохнул, как будто очнувшись.

Я не знаю, что всё это значит.

Но я решил: может быть, меня и нет, но Вальпараисо точно есть. И я там точно был.

Вот я сейчас написал это, сижу и смеюсь. И дышу-дышу. Как будто получил помилование».

Но на следующий день я снова думал, что это всё неправда.

«Важной характерной чертой воспоминаний является и то, что они как бы сближают прошедшее с настоящим, создавая своеобразную эмоциональную стереоскопичность, глубинность восприятия действительности».

Додонов Б. И., «Эмоция как ценность»

А теперь совершим еще одно действие.

Представим себе, что этот человек существовал на самом деле – сначала когда-то, лет сорок назад, а потом снова – уже сейчас. И если бы это его странное существование было для него непрерывным, то как бы он чувствовал себя?

Предположим, он участвовал в некоторых событиях там и тогда, и в результате этих событий, как я уже упоминал, попал в руки врагов – и его допрашивали, долго и со знанием дела. А он сопротивлялся как мог, а мог он, по всему выходит, много. И в результате попыток добиться от него информации его очень сильно испортили. Практически невосстановимо. То есть он там умер от пыток. Хотя, может быть, его застрелили, после того как он свел себя с ума, лишил себя доступа к своей памяти и стал для них бесполезен. Так или иначе, он сначала был истерзан пытками, лишился памяти и сознания, а потом был убит.

И вот, если бы в результате описанного в предисловии обмена он снова оказался живым, как бы он себя чувствовал?

Давайте попробуем посмотреть на эту историю с такой точки.

«Я слишком большой скептик, чтобы отрицать возможность чего бы то ни было».

Томас Генри Гексли

Однажды мне приснился страшный сон.

Как будто я подхожу к дому (а место вокруг было мне совсем незнакомое, слева передо мной была большая голубятня, а прямо за ней во всю ширину – большой овраг, и за ним поднимающийся по склону лес) и вижу, что некий страшный человек запаковывает в пластиковый прозрачный мешок девушку. Это как будто бы мой, то есть её, сосед по дому, про которого говорили, что он «ненормальный», что у него «справка». Он бросает мешок с девушкой перед голубятней и уходит за топором. Я подбегаю и вижу, что девушка плачет внутри мешка и тело ее покрыто ранами. Я выхватываю ее – она как будто завернута в несколько слоев пленки, но я срываю только верхний, хватаю ее и бегу через овраг к лесу, уверенный, что там маньяк нас не догонит и не найдет. Далеко в лесу я останавливаюсь, чтобы распутать девушку и освободить ее от мешков. И вижу, что несу в руках прозрачный сверток с человеческими ребрами, на которых осталось немного окровавленной плоти. Небольшой такой сверток, с десяток ребер, разделенных и аккуратно сложенных одно к другому. И я понимаю, что смог унести только часть девушки, расчлененной маньяком. Тогда я думаю, что надо отнести сверток в милицию, чтобы они нашли маньяка, чтобы он больше никого не убивал. И долго иду туда по городу, и никак не могу найти. И встречаю знакомую. Она чего-то от меня хочет, какой-то помощи, но я не могу ей помочь: мне надо отнести в милицию ребра, спрятанные в рюкзаке.

Я несколько раз просыпался, когда звенел будильник и когда мой любимый обнимал меня.

Но я засыпал снова – и снова нес окровавленные ребра в рюкзаке, и никак не мог дойти до милиции: то проходил мимо, то не решался войти в дверцу – железную, в желтой оштукатуренной стене. И опять оказывался там, где та женщина что-то от меня хочет, и отказывался ей помочь, а она сердилась. И наконец я рассказал ей про ребра и показал сверток. И заплакал, а она обняла меня.

Потом я лежал и думал, что бы мог означать этот сон. Я стал думать, что есть очевидный ответ: этот маньяк – мое безумие, моя фантазия о Вальпараисо, которая убивает и расчленяет мой разум, вот уже совсем немного осталось – эти ребра, сохранилась хоть какая-то критика и понимание, что что-то не так.

Но когда правильно понимаешь, о чем сон, наступает такое тихое, но очень ясно ощутимое состояние, как будто ключ подошел к замку – и чик-трак, что-то провернулось внутри и сошлось. Дыхание становится широким, тело – спокойным и сильным, наступает внутреннее согласие.

А тут вообще ничего не шевельнулось. Ни согласия нет, ни несогласия. Вроде бы формально, по науке, такое толкование должно быть правильным – а как будто ко мне не имеет отношения. Я стал говорить, что это странно, потому что смысл такой простой и на поверхности лежит, почему же так безразлично? И тут оно немножечко довернулось, на малюсенькую долю градуса, – и вдруг сразу как будто перевернулось на все триста шестьдесят.

Я подумал, что девушка в мешке – моя душа, моя память; и маньяк, убивающий ее, – то, что я сделал с собой, чтобы не быть. А теперь я смог вырвать из забвения совсем малую часть разрозненных воспоминаний…

И тут случился чик-трак.

Сейчас, когда я это записываю, на глаза наворачиваются слезы к себе самому, несущему разобранные, бесполезные ребра своей души куда-то – куда?

Это я никак не доберусь туда, где смогу… что? Получить помощь? Найти защиту?

Никак не доберусь туда, куда должен добраться.

И больше я ничего не знаю об этом.

На самом деле эта запись из дневника должна бы появиться в другом месте. Там, где герой уже гораздо больше знает о себе благодаря достижениям современной психологической науки и техники: «смог вырвать из забвения совсем малую часть разрозненных воспоминаний». Но как трудно ему приближаться к тем страшным местам, так же трудно и мне. И вот, чтобы не было соблазна совсем уклониться от исполнения долга перед своим героем, я помещаю здесь, не по порядку, запись сна, случившегося позже. Теперь уж придется как-то его объяснить и ради этого – рассказать всё.

Мой герой – человек далеко не экзальтированный, а как раз наоборот. Не могу назвать его последовательным материалистом, ведь он католик и несколько лет дисциплинированно посещал воскресные службы в храме. Но он не суеверен и не склонен к вольной мистике, а в христианское представление об устройстве мира никак не укладывается история с «переселением душ», «реинкарнацией» или «памятью о прошлой жизни». Воскресение мертвых ожидается во плоти, массово и только после Страшного суда, а не как попало, в кого попало, когда попало…