Литературный герой казался мне слишком красивым, слишком умным, слишком благородным. Образцово-прекрасным, слишком блестящим, чтобы я мог позволить себе вольготно и радостно успокоиться, считая себя им. Я-то совсем не такой! А он-то! А я-то…

Но душа снова и снова откликалась на это имя, душа рубила с плеча: на самом деле всё было не так, на самом деле всё закончилось гораздо хуже, на самом деле и цвет волос был совсем не такой, как описано. Я знаю! – твердила душа.

Кончилось тем, что я перекрасил свои (её) прекрасные темно-русые волосы в белый – чтобы соответствовать моему представлению о герое, хотя он был описан в книге темноволосым. Я всегда считал – потому что она всегда считала, что этот цвет ей категорически не идет, – что этот цвет не идет мне. Но я просто понял в один отнюдь не прекрасный день, что, если я сегодня же не стану светловолосым, – сойду с ума. И я пошел в магазин, прошелся вдоль полок с красками и выбрал наобум что-то более или менее подходящее, просто по картинке на коробке.

Потом я стоял перед зеркалом, смотрел на еще влажные обесцвеченные волосы и считал себя самым красивым человеком на свете – так мне нравилось на это смотреть. Это было… уютно. Вот теперь мне было спокойно и совсем не страшно смотреть на себя в зеркало. Хоть что-то во мне было мое.

Но ужас неизвестности отступил совсем ненадолго. Я всё еще не знал, существую ли я на самом деле.

Я не сомневался в том, что я – настоящий я. Никем, кроме себя, я и быть не могу и не мог. Я не могу быть вами, я не могу быть Васей, Машей, кем-то ещё. Конечно, поскольку я как-то существую, образуются приметы и следы моего существования. Поскольку я люблю чем-то заниматься, что-то делать, остаются следы моей деятельности, вполне материальные следы. Я настоящий кто-то, это бесспорно.

Но если я еще говорю, что я не просто кто-то, а кто-то определенный, – здесь уже возникает тонкий момент: я, конечно, настоящий я. Но являюсь ли я тем самым конкретным кем-то?

Имею ли я право называться тем именем, которым называюсь? То есть не просто таким же, не просто общедоступным именем из святцев – а именем этого конкретного человека?

Имею ли я право называться этим человеком, присвоив его счастье и его боль, его победы и его потери, его смерть, его дело, его гордость и его слабость?

У меня не было ответа на этот вопрос. И так прошло еще около десяти лет.

Фотографии этого города всегда казались ему окнами – неплотно прикрытыми окнами, как будто находишься где-то на очень высоком этаже, и, если неосторожно наклониться, высунувшись в окно, – можно выпасть из него.

Вот так же у Лу кружилась голова, когда он смотрел на город через эти фотографии. Он перелистал их на мониторе великое множество. Целенаправленно отыскивая в поисковиках или совсем случайно натыкаясь во френдленте, – он узнавал этот город сразу, не путая с похожими. Совсем похожих нет, однако некоторые уголки других городов… могут напоминать. Но от них не кружится голова, от них никогда не кружится голова. Разве только на миг, если зацепить картинку краем глаза, вздрагиваешь – не он ли? Но стоит сфокусировать взгляд, волнение рассеивается: не он, безразлично.

Как будто с этим городом связана история. Может быть, целая жизнь. Или даже смерть.

У города есть имя: Вальпараисо.

« – Бытие – это связность всех видов реальности: физической, социальной и виртуальной. К бытию относят то, что можно потрогать, увидеть или как-то с этим взаимодействовать. Бытие завязано на человека, поскольку лишь он осознает, что с чем-то взаимодействует. Кажется, вы не склонны вникать в такие абстракции. Я прав?

– Честно говоря, да, я не склонен, – подтвердил майор.

– В таком случае, – сказал Гюискар, – вот вам простой пример. Когда я был в одиночной трансантарктической экспедиции, вопрос о бытии Вселенной стал жизненно важным. Я находился среди белой холодной пустыни, под незаходящим солнцем, день за днем и неделю за неделей. Можно было подумать, что я уже на той стороне Стикса, где время ничего не значит и движение никуда не приводит. Но я заранее знал о такой проблеме, поэтому позаботился о психологической защите. Я всё время держал под рукой простой блокнот и ручку и записывал все приметы, встречавшиеся на пути, с указанием даты и времени. Каждый раз на отдыхе я листал блокнот и убеждался, что нахожусь в бытии, взаимодействую с объективной реальностью и продвигаюсь в некотором направлении. Попробуйте угадать: какой был самый страшный сон за три месяца этой экспедиции?

Отто Турофф задумался буквально на три секунды и брякнул:

– Вам приснилось, что вы потеряли этот блокнот-дневник!

– Браво! Почти в точку. Мне приснилось, что в блокноте исчезли все записи. Я листаю страницы, а все они чистые. Я утратил историю своего взаимодействия с реальностью, следовательно, я стал никем и ничем, провалился в небытие. Жуть, верно?

– Да, пожалуй, – согласился майор».

А. Розов, «Золотая жаба Меровингов»

Совсем не сразу я понял и сформулировал, что к моему мужскому роду прилагается биография, что я не просто «он», а вполне определенный человек. Я есть я, этот определенный человек… или меня нет вообще.

О ней здесь речи уже не было.

Меня не интересовало, что здесь останется, если не будет меня. Я мог бы дополнить Лукрециево «где есть я, там нет смерти, где есть смерть – нет меня». Я сказал бы: где нет меня, там смерть. И что мне за дело до того, что есть, когда нет меня? Это точно не мои проблемы.

Я, кстати, довольно часто пытался себя здесь аннулировать, и у меня находились вполне весомые причины для этого. Меня нет, я муляж, симуляция личности, психологическая защита. Меня нет, потому что тот, чьим именем я называюсь, слишком хорош, не по Сеньке шапка. Меня нет, потому что так не бывает.

Упорство, с которым я этим занимался, меня самого поражает.

Не то чтобы «если я – не тот человек, то кто же я?», а с размаху: «я тот человек – или меня нет» и даже «я тот человек, но меня нет».

Гораздо позже я смог понять, по крайней мере – довольно уверенно предположить, с чем это связано. Но об этом я потом расскажу.

Однажды, несколько лет назад, я записал в своем дневнике такое:

«Сегодня я утром проснулся и думал о том, каково это – требовать от людей, чтобы они видели то, чего нет.

Видеть меня, мужчину.

Как же так, разве меня нет? Я же есть. А есть ли я на самом деле? А вдруг я просто хитро выстроенная психологическая защита?

Эти мысли побежали по очередному кругу, причиняя мне тоскливое и безнадежное страдание.

Я думал: одни говорят: женщина как женщина, только не в своем уме.

Другие в это же время говорят: как можно тебя не замечать?

Кто же прав? Те, кто видит очевидное, или те, кто не видит его? И что здесь является очевидным?

Я думал и думал, страдал и страдал и постепенно приходил к выводу, что я зря тревожу людей, надо бы уже смириться с действительностью и принести свои извинения всем, кого я ввел в заблуждение…

И завел свою мантру «меня нет». И стал поочередно и методично перечислять всё, чего нет. Отказывался от себя последовательно и в деталях. Начал с грамматического рода, в котором я говорю о себе, продолжил характером, перешел к достижениям. С человеческими качествами трудностей не возникло. Умный я или умная я, добрый или добрая, сильный или слабый – или я сильная и слабая, с этим оказалось очень просто разобраться: поменять родовые окончания у прилагательных. Хотя оттенок фальши всё равно присутствовал: я смутно чувствую, что женщина умна иным образом, чем умен мужчина, что доброту они чувствуют по-разному, к силе и слабости относятся не одинаково. И все-таки это было выполнимо. Переписать на нее результаты моей деятельности оказалось еще проще: сделал ты дело или сделала – результат уже является фактом. В каком-то смысле он лежит отдельно и он рода не имеет. Полученное образование остается образованием, выращенный сад – садом, написанная книга так же шелестит страницами. Зачет.