Алекс Розов, «Тень мечты»

Дверь направо от лифта. Так было сказано в описании маршрута, и Лу, поднявшись по лестнице, уверенно повернул налево. Это он еще мог сделать уверенно. Позвонить было уже труднее. Запросто можно подойти к любой двери, постоять перед ней, развернуться и уйти – или остаться стоять, пока не наберешься храбрости позвонить. Позвонив, можно только убежать – или остаться. Шагнуть навстречу всей неизвестности, ожидающей за этой дверью. Или сразу ринуться вниз по лестнице, воображая изумление и возмущение, вызванные его бегством… Но как потом договориться о новой встрече?

Он мог бы бесконечно рассуждать об этом. Но едва он понял, что просто пытается отдалить решительный момент, как сразу уверенно надавил на кнопку звонка, быстро пригладил волосы и одежду и выпрямился с несколько неровной, но всё же улыбкой на лице. Он так долго ждал, наконец-то…

Неделю назад он отправил письмо по электронной почте, получил короткий доброжелательный ответ, и после недолгой переписки ему была назначена встреча. Он обрадовался, еще больше испугался и постарался прийти вовремя.

Дверь открыла женщина лет сорока. Лу отметил ее выверенную обычность и обыденность; описать ее можно было бы только в категориях тела, но не стиля, максимально нейтрального. И все же она не была «никакой». Она была обычной. Это, подумал Лу, должно успокоительно действовать на клиентов. Однако в его случае всё наоборот, обычная ему не подойдет… Но на самом деле именно в его случае эта обыденность была как вода в пустыне. Простота, определенность, обычность.

– Здравствуйте, – Лу не любил тянуть с тяжелыми разговорами, поэтому начал с порога. – Я должен сделать несколько примечаний к тому, что сообщил о себе в письме.

– Давайте пройдем в кабинет, – предложила женщина. Позже в своих записках он будет обозначать ее буквой «М». Пожалуй, нам тоже стоит ограничиться этим.

Кабинет: окно, книжные шкафы, два стула, диван, маленький столик в стороне, часы, листы бумаги, пластиковые бутылочки с водой.

– Да?

– Я, как вы уже могли заметить, говорю о себе в мужском роде, – сказал Лу. – Вижу, вас это не смущает.

– Мне интересно, но нет, не смущает, правда.

– Хорошо. Еще такой момент. Я написал, что обратился к вам, потому что вы умеете работать с травмой, с ПТСР, с забытыми воспоминаниями. Мне всё это нужно. Это всё было. Только… Это было не сейчас. Можно сказать, что это было не со мной, но это как раз было со мной. Только не сейчас и не здесь, и не с этим… – он обвел рукой свое тело – тело невысокой, с некоторым лишним весом, далеко не юной женщины.

– То есть?

– Я не помню. Мне нужно вспомнить. То, чего не было на самом деле.

Лу остановил на М. испытующий взгляд.

– Расскажите об этом, – предложила М.

– Это очень долго.

– А вы торопитесь?

Лу еще потряхивало от волнения, но глубоко внутри начал распускаться узел безнадежности и недоверия. Отстраненный, почти равнодушный тон М. парадоксальным образом вызывал доверие. Две мысли: «её ничем не удивишь» и «ей всё равно». Почему-то именно это «всё равно» было обнадеживающим. Ей всё равно, она не попытается вылечить, переделать, сделать неправильное правильным. Хорошо-то как – почти расслабился Лу.

– Мне хотелось бы скорее разобраться с этим. Конечно. Но что касается процесса – нет, я не тороплюсь. Я знаю, что всё происходит, как происходит, есть время по часам, и есть время жизни, и они не совпадают. Я расскажу.

Он уже пытался рассказать об этом, неоднократно. Рассказывать такое о себе – всё равно что признаваться в психической болезни, в сумасшествии. Конечно, ему было страшно это делать. Конечно, в своих записках он прячет себя как может, порой даже пытается выдать эту историю за фантастический роман. «Записки сумасшедшего» – вполне почтенный жанр в мировой литературе. Начав работать с М., он предпримет еще одну попытку записать всё, что понимает о себе, соединив эти записи со старыми, перемешав их без определенной последовательности и выверенного сюжета.

Итак, он попытается еще раз рассказать об этом… чуть погодя. Он хочет еще немного постоять на берегу – уж больно холодная вода в этой реке. Здесь, на берегу, он может медлить, размышляя, какими словами рассказывать эту историю, как примирять непримиримые противоречия. Как рассказывать о собственной гибели от имени живого и здравствующего человека, как говорить о том времени и об этом, пренебрегая перерывом в несколько десятилетий? Как обходиться с теми фактами, которые стыдно и неприлично признавать фактами, но от которых никак не удалось отвертеться? Как рассказывать параллельные истории – его и её, как ссылаться то на свое детство, то на её детство?.. Этого одного хватило бы, чтобы не связываться с такой затеей. А ведь в истории он не один, это не такая история, которая происходит внутри одного человека и больше никого не касается, это такая история, которая коснулась многих людей, что там, что здесь. Как говорить об их доле в этом?

И есть еще одна сложность – самая трудная, пожалуй. История жестока и кровава, честно рассказывать такие истории очень трудно. Даже не в том дело, что тяжело. Тяжело, конечно, но не только тяжело. Еще и трудно. Не просто. Выбрать честные слова так, чтобы они не прозвучали ни слишком отстраненно, ни слишком надрывно. Быть откровенным, но не впадать в излишний пафос… Это непросто.

Может быть, он попытается записать это вот так:

Здесь и сейчас я проявился не сразу.

И когда проявлялся, совершенно не представлял, кто это такой, как его зовут, что это за человек – я.

Было чувство «я» и чувство «я есть». Но в мою собственную картину мира никак не укладывалась возможность быть сначала одним человеком, а потом стать другим. Или – жить одну жизнь, а потом начать жизнь другую, да еще подхватить ее с середины.

Конечно, я читал истории о детях, рассказывавших о своей прошлой жизни, узнававших улицы городов, в которых никогда не бывали, говоривших на иностранных языках, которых не учили. Нет, это не мой случай.

Я не знал иностранных языков, я ничего не знал о прошлой жизни, я даже не знал, кто я. Я даже думал, что я – это она же и есть, только другой стороной. Я и сейчас могу так думать, если выну из сознания и спрячу подальше некоторые факты. Впрочем, эти факты фактами считать неприлично, стыдно, несерьезно и нельзя. Поэтому я даже робею называть их фактами. Тем легче их вынуть из сознания и спрятать подальше. И тогда вырисовывается ясная картина, очень реалистичная, очень крепкая, жила-была девочка, оказалась мальчиком. Травма, защита, всё как у людей, по науке.

Только внутри меня чего-то не хватает тогда. Кажется, не хватает смысла. Или меня самого. То, что получается в результате этой легкой косметической операции по превращению меня в нее, – это не я и не она, это зомби. Потому что вместе с фактами вынут смысл. Я это неоднократно проделывал, проверяя себя на прочность, на реальность. Каждый раз одно и то же: несчастное создание ходит по кругу, не в состоянии сделать что-то еще. До тех пор пока я не потеряю терпение и, махнув рукой, не скажу: я – есть, я – настоящий. И продолжается жизнь.

«Воспоминание предполагает относительно высокий уровень сознания. Оно возможно только там, где личность выделяет себя из своего прошлого и осознает его как прошлое. Воспоминание включает осознание отношения воспроизведенного образа к тому прошлому, которое оно воспроизводит.

Воспоминание – это представление, отнесенное к более или менее точно определенному моменту в истории нашей жизни.

Эта сторона памяти неразрывно связана со всем процессом формирования личности. Лишь благодаря ей мы не оказываемся каждый раз отчужденными от самих себя, от того, чем мы сами были в предшествующий момент нашей жизни. Это историческая память, в которой выражается единство нашего личного сознания. Это специфическая человеческая память».