Г. Б. Бедненко, «Греческие богини, архетипы женственности»

Говорят, можно вернуть свою душу. Но мне – мне – себя возвращать некуда. А чтобы вернуть ее душу сюда, я должен согласиться уйти. Оно, конечно, «так положено» и «как порядочный», да.

Но я не хочу уходить, и не мне начинать это возвращение. А она не выражает желания вернуться.

Самоубийство? Да, это было бы – для меня, для меня – самоубийством.

Много лет я ничего не знал о себе.

Только мужской род и оставался опознанным, а больше ничего про меня не было известно.

Не могу сказать, что меня это полностью устраивало, но и выбора у меня не было. Как я мог что-то узнать о себе? Я имел самое поверхностное представление о транссексуальности, знал, что она может проявиться и в зрелом возрасте, а потому решил, что это и есть проявившаяся в зрелом возрасте транссексуальность. Вопрос о другой личности просто не поднимался. Я чувствовал разницу между нами, но в моей картине мира «прошлая жизнь» и «обмен душами» – все такое не имело места. Ну, максимум – шутка. Или мечтательные беседы ни о чем.

С тех пор прошло уже много лет, и я встречался и разговаривал со многими людьми, имеющими похожую историю, кому-то верил, кому-то не очень. Большинство из них (из тех, кого знаю я) говорят, что помнят о себе странные, «нездешние» вещи с детства. Я ничего такого не помнил, меня и не было тут в её детстве, чтобы что-то помнить. И когда я здесь появился, я не помнил о себе вообще ничего.

И она ничего такого в себе не замечала.

Кроме того, что я не знал, сколько ложек сахара мне нужно класть в чай, я еще не любил некоторые блюда и фрукты, которые обожала она, я не интересовался книгами, которые она любила. Я пытался читать – но откладывал книгу на первых же страницах, мне было скучно.

Нет, с фруктами дело такое – могло разладиться что-то в организме, и он перестал принимать то, что раньше было годным. И книги могут разонравиться со временем. Но как-то всё это случилось в одночасье, в те странные две недели, когда я не знал, как мне сидеть на старом табурете.

В конце концов, та беда, что лишила её желания жить, случилась с ней года за три до моего «явления». И накануне того дня, когда я проснулся и не знал, куда себя деть, ничего такого особенного не произошло. Всё как обычно.

У меня по-прежнему не было никакого способа узнать о себе что-то конкретное, хотя бы имя. И поэтому я старательно делал вид, что меня это даже не интересует. Ну, как-то так: если неведомая сила забросила меня сюда, в чужое время, на чужое место – наверное, в этом есть какой-то смысл? Какая-то цель, может быть? Ей и видней, этой силе, что я должен знать для того, чтобы выполнить ее поручение. Забыл – значит, так нужно. Значит, по условию задачи нужно, чтобы я не знал ничего ни о самой задаче, ни о себе, а просто был бы собой и жил бы, как живу, и всё. Было бы нужно знать – я бы знал.

Так я думал тогда, верил в это.

Я и сейчас, когда знаю (или думаю, что знаю) немножко больше, склоняюсь к тому, что всё в этой истории устроено правильно и как надо. Хотя бывают дни, когда я сожалею о многом и многом времени, потраченном впустую. Наверное, если бы я тогда знал о себе то, что знаю сейчас, я прожил бы эти годы как-то по-другому. Более сильным. Более смелым. Более цельным.

А может быть – совсем наоборот.

Но я ничего о себе не знал, и сил у меня было очень мало. Кроме того, я был очень занят: у меня были серьезные обязательства перед родственниками. Да и способа что-то о себе узнать у меня не было. Какая-нибудь мистика меня бы точно не устроила. А наука могла мне предложить разве что диагноз.

И так прошло много лет, около десяти.

«Для того чтобы жить, человеку нужны воспоминания, как топливо. Всё равно, какие воспоминания. Дорогие или никчемные, суперважные или нелепые – все они просто топливо… Ненужные, случайные, бросовые, одноразовые – всё сгодится, лишь бы огонь не погас…»

Харуки Мураками

Вот этот человек. Десять лет он живет и не знает, кто он; знает только, что он есть. Этого достаточно ему, чтобы продержаться. Но этого слишком мало, чтобы жить свою жизнь во всей полноте. Однако нужно как-то обходиться. К счастью, ничего не зная о себе, он подхватывает её практики: она была поэтом – и он пишет стихи. Вскоре после своего появления здесь он пробует писать и прозу – находит это занятие увлекательным и в увлечении сочиняет для начала роман, а потом и несколько рассказов. К тому времени в его доме появляются компьютер и интернет, он узнает о существовании литературных сайтов, начинает выкладывать там свои тексты и читать рассказы других авторов. И так однажды он знакомится с женщиной, записавшей его историю. Но они оба еще не знают об этом. Просто зачитываются текстами друг друга, отмечают в них сходства и различия, шутят, что говорят на разных диалектах одного языка, строчат комментарии, поддерживают друг друга в сетевых дискуссиях, на конкурсах соперничают и болеют друг за друга, показывают друг другу новые рассказы, прежде чем выложить их на общее обозрение… Читают старое, написанное еще до их знакомства.

Так однажды он прочитал ее повесть – и не смог уснуть в ту ночь. Ничего конкретного. Он никогда не смог бы принять себя за того, кто был героем повести, или принять его за себя: слишком хорош. Но что-то зацепило и не отпускало. Позднее он скажет: как будто возмущение – что этот тип делает в моем пиджаке? И острая, необъяснимая тоска. Ну что ж, он решил, что позавидовал персонажу, да и постарался забыть об этом.

Он часто говорил, отвечая на вопрос, откуда берет свои истории, что их герои сами рассказывают ему, что было, как было, и он не может привнести никакой отсебятины, потому что история – есть, целая и живая, изменить в ней что-то, не разрушив целости и жизни, невозможно. Говорил, что его дело – как можно тщательнее вслушиваться, чтобы всё разобрать и передать без потерь и искажений. Что вот такая его работа: не сочинять, а слушать и переводить на язык слов те истории, которые уже где-то есть.

Для него это была метафора. По крайней мере, в гораздо большей степени, чем для его подруги. По крайней мере, в случае той повести, ей действительно – так она говорила – нашептали историю: в затылок, как стреляют насмерть, и не увернуться. Как будто взяли и рассказали, не спрашивая согласия, и потребовали записать. Потому она и могла с ними спорить, потому и могла подменить место и время действия, подставить другой финал – было страшно, а отказаться не давали: «И по шее у меня ходил странный сквозняк», – рассказывала она потом. Она согласилась записать, но уж как может, не сверх сил. И того достаточно, чтобы считать ее отважной.

Вот как она сама расскажет об этом потом.

Вообще-то у меня был до этого рассказ, в котором дело происходило в какой-то условной латиноамериканской стране, и там была девушка Катерина, и журналист Симон там был, но это была просто мистическая такая страшная детективная история как бы. Очень глупенькая. Очень девчачья. Никакой любви между девушкой и журналистом. Длинный шарф. Всё.

Но вот прошло три года или около того, и вдруг.

Сначала был мертвец, упавший с моста.

Мост на самом деле есть, он в нескольких километрах на дороге из нашего города в соседний. Он не слишком высокий, так что с него, в общем, если падать… Но был мертвец, трава и железная дорога (всё это там есть, если не в комплекте, то недалеко).

Нет, этот мертвец точно был не реальный. Ну, то есть я однажды видела реального мертвеца, по криминалу, возле дома (еще ребенком). Но этот был другой. Очень странно было – мост на самом деле есть, автомобильный, мы под ним сколько раз проезжали… Но «видение» было, как будто там еще под ним, прямо под ним, а не метрах в 200, как на самом деле, – железная дорога, и мертвый человек, упавший оттуда на рельсы. И эти рельсы – они от боковой колеи, трава… И я вижу, что из травы высовывается бледная рука. Но человек… может быть, застрелен? Или даже не здесь убит? Крови не очень много, не так, как если с высоты упасть и башка вдребезги…