Если мы перенесем проблему из чисто политической плоскости в культурно-историческую, то неизбежно придем к заключению, что революция наша не “гасит” русского национального гения, а лишь с преувеличенной, болезненной яркостью, как всякая революция, выдвигает на первый план его отдельные черты, возводя их в “перл создания”. Национальный гений от этого не только не гасится, но, напротив, оплодотворяется, приобретая новый духовный опыт на пути своего самосознания.

Не инородцы революционеры правят русской революцией, а русская революция правит инородцами революционерами, внешне или внутренне приобщившимися “русскому духу” в его нынешнем состоянии…»10

Думая о крахе Белого дела, Устрялов однажды поймал себя на мысли, что святым для него оказалось не Белое дело и, конечно, не красное, не строительство коммунизма и не «керенский» и «колчаковский» капитализм. Святой для него была Россия, святым — ее единство, ее цельность, ее великость, ее территория, ее народ, ее история. И будущее как единой великой страны-империи. Здесь он категоричен: «Россия должна остаться великой державой, великим государством. Иначе и нынешний духовный ее кризис был бы ей непосилен. И так как власть революции — и теперь только она одна — способна восстановить русское великодержавие, международный престиж России, — наш долг во имя русской культуры признать ее политический авторитет…»11

Не получилось сохранить великодержавие России белой идеей — получится красной.

Недолго пришлось ждать, чтобы убедиться в этом. Только что большевики разделались с Колчаком, как с Запада в мае 1920 года польские эскадроны двинулись на землю советской России. И тут на сцену выходит генерал Брусилов Алексей Алексеевич, лучший полководец войны 1914 года. Ведомые им военные, авторитетные еще с царских времен, выступили в коммунистических газетах с призывом «Ко всем бывшим офицерам, где бы они не находились».

«Под каким бы флагом и с какими бы обещаниями поляки не шли на нас и Украину, нам необходимо твердо помнить, что, какой бы ими не был объявлен официальный предлог этой войны, настоящая главная цель их наступления состоит исключительно в выполнении польского захватнического поглощения Литвы, Белоруссии отторжения части Украины и Новороссии с портом на Черном море (“от моря до моря”). В этот критический исторический момент нашей народной жизни мы, ваши старшие боевые товарищи, обращаемся к вашим чувствам любви и преданности к родине и взываем к вам с настоятельной просьбой забыть все обиды, кто бы и где бы их вам не нанес, и добровольно идти с полным самоотвержением и охотой в Красную Армию, на фронт или в тыл, куда бы правительство Советской Рабоче-Крестьянской России вас не назначило, и служить там не за страх, а за совесть, дабы своей честной службой, не жалея жизни, отстоять во что бы то ни стало дорогую нам Россию и не допустить ее расхищения, ибо в последнем случае она безвозвратно может пропасть, и тогда наши потомки будут нас справедливо проклинать и правильно обвинять за то, что мы из-за эгоистических чувств классовой борьбы не использовали своих боевых знаний и опыта, забыли свой родной русский народ и загубили свою матушку-Россию»12.

Еще с событий войны 1914 года Устрялов был очарован генералом Брусиловым. И понятно почему. Брусилов, пожалуй, один из немногих русских генералов, кто спас военный престиж России в ту войну, разгромив на Юго-Западном фронте австрийские и немецкие армии, что потеряли убитыми, ранеными и плененными почти полтора миллиона человек.

И вот теперь, когда Польша объявила войну советской России, Брусилов снова выступает как патриот и призывает бывших офицеров прийти в Красную армию, чтобы помочь ей отстоять целостность страны, не дать полякам «оттяпать западные губернии России, как когда-то им принадлежавшие».

Еще жестче, чем генерал, выскажется впоследствии Василий Шульгин, бывший депутат Госдумы, белоэмигрант по тогдашнему статусу: «Конечно, Ленин и Троцкий продолжают трубить “Интернационал”. И будто бы “коммунистическая” армия сражалась за насаждение “советских республик”. Но это только так, сверху… На самом деле их армия била поляков, как поляков. И именно за то, что они отхватили чисто русские области»13.

Красные объединяли Россию своим ответным ударом. И хотя они потом откатились от Варшавы (поляки это назвали «чудом на Висле»), но все же большую часть Российской земли они вернули, скрепив это потом соответствующим договором с Польшей.

Россия выстояла, отбила нападение поляков, интервенцию пришлых армий в Гражданскую войну. Под влиянием этих чувств Устрялов пишет книгу, посвященную Брусилову — «мужественному и верному служителю Великой России в годину ее славы и в тяжкие дни страдания и несчастья». Книга под названием «В борьбе за Россию» выходит в Харбине уже в июне 1920 года, через шесть месяцев после завершения колчаковской эпопеи. По сути, в этой книге Устрялов представляет позицию «национально-патриотических» сил России. В ней он пишет: «С точки зрения русских патриотов, русский большевизм, сумевший влить хаос революционной весны в суровые, но четкие формы своеобразной государственности, явно поднявший международный престиж объединяющейся России и несущий собой разложение нашим заграничным друзьям и врагам, должен считаться полезным для данного периода фактором в истории русского национального дела»14. И это пишет бывший еще восемь месяцев назад руководитель пропагандистской службы Колчака.

Именно после падения Колчака и отражения польского нашествия Устряловым овладела идея сохранения великодержавной России с помощью большевизма как метода управления. Суровые и четкие формы своеобразной государственности — вот что такое большевизм как метод управления. Таким он его видит.

«Причудливая диалектика истории неожиданно выдвинула Советскую власть, с ее идеологией интернационализма, на роль национального фактора современной русской жизни, — в то время как наш национализм, оставаясь непоколебленным в принципе, на практике потускнел и поблек вследствие своих хронических альянсов и компромиссов с так называемыми “союзниками”…

При таких условиях большевизм, с его национальным влиянием и всюду проникающими связями, становится ныне прекрасным орудием международной политики России и слепы те русские патриоты, которые хотели бы в настоящий момент видеть страну лишенной этого орудия какою бы то ни было ценой…

Советское правительство естественно добивается скорейшего присоединения к “пролетарской революции” тех мелких государств, что подобно сыпи высыпали ныне на теле “бывшей Российской Империи”. Это линия наименьшего сопротивления. Окраинные народцы слишком заражены русской культурой, чтобы вместе с ней не усвоить и последний ее продукт — большевизм.

Советская власть будет стремиться всеми средствами к воссоединению окраин с центром — во имя идеи мировой революции. Русские патриоты будут бороться за то же — во имя великой и единой России. При всем бесконечном различии идеологий, практический путь — един…»15

Он напишет письмо Петру Струве, уже давно эмигранту, профессору, бывшему «легальному марксисту», теперь националисту-государственнику. Объяснит в том письме, что занял в эмиграции «весьма одиозную для правых групп позицию “национал-большевизма” (использование большевизма в национальных целях…)»16.

Понятие «национал-большевизм» вообще-то изобрел журналист Карл Радек, весьма «развязный» в своем творчестве по меркам того времени, изобрел, когда интересовался революцией 1918 года в Германии, в которой коммунисты пытались создать союз с генералами-националистами. Потом этот термин в отношении европейских коммунистов использовал Ленин в своем известном сочинении «Детская болезнь “левизны” в коммунизме».

Конечно, Устрялов знал это хлесткое словосочетание. Но явилось оно к нему в связи с другими мыслями — большевизм должен «работать» на великую Россию, «работать» в национальных целях. И большевизм стал для него национал-большевизмом, обрел новый смысл. Управленческий, что ли? Как метод управления в России он оказался наиболее пригоден вместо самодержавия, вместо керенщины и колчаковщины.