А может, он вспомнил сказанное издалека его идейным оппонентом: «Устрялов наивен и придурковат»?

Увы, последние профессорские мысли неведомы нам.

Реабилитировали его в 1989 году, еще в Советском Союзе. 

И о судьбе людей, сыгравших роковую роль в последние месяцы жизни Устрялова.

Академик Шмидт, математик, географ, геофизик, исследователь Памира и Севера, руководитель арктических экспедиций, вице-президент Академии наук СССР, член партии большевиков с 1918 года, скончался в Москве в возрасте 65 лет в сентябре 1956 года.

Литвин, пребывая в должности начальника управления НКВД по Ленинградской области, застрелился 12 ноября 1938 года, когда НКВД возглавил Берия и началась «большая чистка».

Павловский в октябре 1952 года покончил с жизнью в Казанской психиатрической больнице, где его принудительно лечили. Один из его подследственных, проходивший по делу Бориса Корнилова и Павла Васильева, поэт Ярослав Смеляков в 1967 году написал стихотворение «Послание Павловскому». В нем такие строки:

Илюшенко был арестован в конце 30-х годов, через двадцать лет проходил свидетелем по делам о реабилитации. 

Николай Константинович Кольцов — лучшее приобретение «Национального центра». Известный ученый, значительный авторитет в мире биологии.

После окончания Московского университета он уехал в Европу, где работал в университетских центрах Германии и Италии. Он исследовал физико-химические основы структуры и жизни клетки. Вернулся в Россию и продолжил эксперименты в цитологии и генетике. В начале 1917 года он берется за организацию в Москве Института экспериментальной биологии на средства благотворительного общества. Москва не революционный Петроград, в ней тише, в ней желание работать отодвигает политические страсти. И первой темой в новообразованном институте, о которой есть запись в его рабочем дневнике, становится хромосомная теория наследственности.

Еще в 1916 году Кольцов выдвинул гипотезу, что под воздействием факторов внешней среды можно добиться наследственных изменений организмов. Как говорил его ученик Н. Дубинин, надо было иметь замечательную научную интуицию и мужество, чтобы выступить с таким заявлением. Ибо тогда господствовало мнение, что внешние факторы не могут менять наследственность.

Наследственность и внешние факторы, экспериментальный мутагенез — это проблемы биологии на пороге 1917 года, того самого, что обрушил на страну две революции: Февральскую, а потом Октябрьскую.

Кольцов пережил обе. Но после Октябрьской, продолжая свои биологические эксперименты, он вошел в «Национальный центр». И в течение почти полутора лет совмещал подпольную деятельность с исследовательской. В конце 1919 года профессора арестовали. Обвиняли его в том, что он хранил денежные средства «Центра», участвовал в его работе, предоставлял для его заседаний свой кабинет в Институте биологии и свою квартиру, которая была в этом же здании, что и институт. Решением суда Кольцова приговорили к пяти годам лишения свободы условно и освободили. Оказывается, суд здесь руководствовался честным признанием и раскаянием Кольцова, впрочем, как и других, по делу «центра».

Теперь для Кольцова самое важное — наука, с которой контр­революция не нашла общего языка. Он снова берется за неизведанное, за непонятое. И открывает целое направление в молекулярной биологии, суть которого — гипотеза о хромосоме как молекулярной структуре. Это загадочное понятие, выраженное таким объемным словом, скоро станет предметом интереса биологов в научных центрах мира. Он находит ответ на вопрос, как определяются признаки, передаваемые по наследству, выдвигает идею матричной концепции расположения генов. Каждый день в течение нескольких часов он дотошно разбирает результаты экспериментов своих коллег. После этого рождаются новые гипотезы, меняются методики под новые эксперименты.

В этой исследовательской суете он редактирует журнал «Природа» и читает лекции студентам в Московском университете. Н. Дубинин вспоминал: «Ясность мысли, чудесная русская речь, великолепная дикция, умение лепить художественные образы из ткани научного материала, изобразительное искусство, когда лектор цветными мелками рисовал на доске поразительные картины, иллюстрирующие строение клетки и идущие в ней процессы, — все это производило на нас неотразимое впечатление».

Теперь жизнь была не такая уж неприятная. 20-е годы, новая экономическая политика, в Москве повеяло прошлой жизнью, засверкали витрины гастрономов, рестораны зашумели, хорошо одетая публика пошла по Тверской. Не щекотал нервы «Национальный центр». Это все фон. Зато какой вдохновляющий! Хотя, конечно, больше вдохновляла жажда научных открытий. В биологии, доселе спокойной науке, обозначились откровенные прорывы.

И вдруг публикации, бьющие его бесцеремонно, без сочувствия. Никаких авторитетов его научных не признавая. И кто бьет? Ведь коллеги.

Зависть? Может, и зависть. Но оказалось, нечто серьезнее зависти.

Оказывается, бьют его печатно за его концепцию приложения генетики к человеку. За ту концепцию, что названа «евгеникой». С греческого в переводе — «хорошая порода». Евгеника — это технология улучшения породы человека на основе контроля над наследственными факторами. То есть породу можно улучшить, можно «получить» определенного человека биологическим методом, через изменение его наследственных свойств.

Но почему же Кольцов так легко обошелся со своим предсказанием 1916 года о том, что наследственные изменения организмов можно получить под воздействием факторов внешней среды?

Не нашел доказательств? Всего лишь увлеченность ученого ума? Увлеченность, переходящая в шатание?

В 1923 году в статье под названием «Улучшение человеческой породы» Кольцов пишет: «Многие социологи наивно, с точки зрения биолога, полагают, что всякое улучшение благосостояния тех или иных групп населения, всякое повышение культурного уровня их должно неизбежно отразиться соответствующим улучшением в их потомстве и что именно это воздействие на среду и повышение культуры и является лучшим способом для облагораживания человеческого рода. Современная биология этот путь отвергает».